Ну, а у нас – вдвойне вопросы:
– Как? Что?
И здесь, в Двине, Вайсброты?
– И здесь они мутят народ?
– Чего же хочет ВАШ Вайсброт,
опять для личных щей навара?
– Или он местный Че Гевара,
чье дело – смута, бунт, война?
– Какая, в чем его вина?
– Прочел я верно между строчек,
что это – Дымшиц-самолётчик?
– Нет, он агрессор, ждущий часа,
чтобы на пушечное мясо
себя в Израиль отвезти!
– А я ужаснейшие вещи
про них читал
в подпольном “Вече”!
– Так в чем вина его, прости?..
– Вина его совсем простая:
душа его, прозрев, восстала –
– но это малая вина;
восстав, толкнула на поступки,
которые почти преступны,
– так это средняя вина;
но заявить об этом громко,
переступить обета кромку,
чтоб стала всем вокруг видна
его души освобождённость,
его деяний убежденность, –
вот это главная вина!
Большая, страшная провинность:
он дерзко согрешил навынос,
– хотя, вступая в институт,
он знал неписанный статут:
греша, не привлекай вниманья!
Замыслишь кукиш – дай в кармане!
Не превращайся в дикаря:
переступай – но втихаря!
Блуди тайком, масонствуй в маске.
Соблазн, переданный огласке,
соблазны новые родит
и пуще тайного вредит...
А он, допущенный постричься
в жрецы,
забыл про этот принцип...
– Да не забыл, а преступил
– они ведь не из простофиль...
– О да, бесспорно, я согласен,
Вайсброт преступен,
он опасен,
и я вам дам его дневник,
чтоб каждый в дело это вник
и сделал лично должный вывод...
Ну, а сейчас – пора на выход.
Кончать, друзья, пора кончать,
чего нам в храме зря торчать...
...................................
...Кончаю я свою поэму.
Она – как тяжкое полено.
То так, то эдак подхвачу –
никак к огню не подкачу.
Не разберу, где суть, где формы,
– переплелися сучья, корни.
Где луб, где камбий, где кора
– не различаю ни хера.
Извожен весь, устал ужасно,
а разгорится ли – неясно.
Но я и думать не хочу,
что, может, зря его качу,
что вряд ли им кого согрею,
что надымит оно скорее,
и что, как пить дать,
влепят мне
поленом этим по спине.
За наглый треп, за слабый трепет,
за гнусный лепет густо влепят.
Ну что ж! Зато и я влеплю
за всех за тех, кого люблю:
в ком сердце с детства онемело
в безлюдьи лжи, в глуши клевет
– и наудачу, неумело
выходит исподволь на свет.
Еще за тех, кто вышел к свету,
увидел зло, а силы нету:
в мыслях – пророк и еретик,
а грань не может перейти...
За тех, кто встал уже за гранью
над нашей трусостью и дрянью,
кто, за права свои восстав,
лишен работы, чести, прав,
и, зубы сжав, дерется молча,
– кого державы хватка волчья
объявит не в своем уме,
задавит в ссылке и тюрьме!
...За тех, кто видит, да не смеет,
а смеет сметь, да не умеет;
а я – умею и хочу,
и вот – решился и качу.
Кому поддам, кого прищучу,
на страх врагам спляшу качучу,
сбрехну, взбрыкну, захохочу,
– чего стыдиться хохмачу, –
дам пару строчек беззаботных:
передохну.
И вновь субботник,
__________и вновь качу...
...Чем враг сильней,
__________тем меньше страха.
Чем он реальней,
__________тем абстрактней.
Брать на испуг он ох как гож,
и с пугалом он точно схож.
Но я давно уже приучен
людей бояться, а не чучел,
а тут людского нет лица,
а только ...... без конца!
(Пробел опять я здесь оставил,
чтоб смог читатель подыграть
и, в нарушенье всяких правил,
по вкусу слово подобрать.
Пусть каждый в точках тех
___________________увидит
свой, облюбованный,
_______________эпитет,
и тоже станет хохмачом,
– а я останусь ни при чем).
Нет, раз почтен я божьим даром,
грешно его транжирить даром,
грешно таиться и молчать,
душой томиться и мельчать.
Кругом горит, земля дымится,
а мне раздумывать, томиться?
Держи-ка, милый, хвост дугой!
Тащи, авгур, бревно в огонь! |
