VIVOS VOCO: Л. Евстигнеева, "Журнал «Сатирикон» и поэты-сатириконцы"

Осенью 1907 г. в редакций петербургского юмористического журнала "Стрекоза" явился молодой человек. Он отрекомендовался Аркадием Тимофеевичем Аверченко и изъявил желание работать в журнале. Его принял издатель - М.Г. Корнфельд, только что унаследовавший от отца журнал, известный всей России, но утративший к этому времени не только былую популярность, но и большую часть своих подписчиков. Узнав, что Аверченко редактировал в Харькове журнал "Бич",'"тираж которого был чуть меньше тиража "Стрекозы", Корнфельд пригласил незнакомца на редакционное совещание.

Вот как описывает Аверченко свое первое появление в редакции "Стрекозы":

- Вы не имели права приглашать на заседание всяких провинциальных проходимцев! - ревел, как буря, порывистый Радаков. - Южные поезда привозят каждый день сотни пудов провинциального мяса - что же всех их и тащить сюда, да?

- Да уж, - качал головой сдержанный Ре-Ми. - Нехорошо, нехорошо. Этак и я кого-нибудь с улицы приглашу на заседание - приятно вам будет?
Однако, когда я на втором заседании предложил парочку тем для рисунков, ко мне прислушались, темы обсудили, приняли - и огорченный Корнфельд снова поднял голову.

Через неделю я уже был приглашен в качестве секретаря редакции и торжественно вступил в исполнение своих обязанностей *.
* "Новый Сатирикон", 1913, № 28, стр. 7

В 1907 г. в "Стрекозе" сотрудничали молодые художники Ре-Ми (Н.В. Ремизов-Васильев), А. Радаков, А. Юнгер, А. Яковлев, Мисс (А.В. Ремизова) и поэт Красный (К.М. Антипов). Все они были недовольны бесцветной пустенькой "Стрекозой" и настойчиво предлагали издателю реформировать ее. Как ни странно, появление Аверченко послужило как будто последним толчком для того, чтобы осторожный Корнфельд согласился.

На одном из очередных заседаний редакции было решено превратить "Стрекозу" из юмористического журнала в сатирический, отражающий злободневные события общественной и политической жизни в стране. Тут же придумали журналу другое имя. Его предложил Радаков. Он вспомнил знаменитый древнеримский роман "Сатирикон" - пестрый калейдоскоп кошмарной эпохи Нерона, где рельефные жизненные подробности причудливо перемешаны с гротескными образами беспутного омерзительного мира *.

* Его автором считают Гая Петрония Арбитра.

Предложение Радакова понравилось. Свободное изложение событий в "Сатириконе" представлялось редакции счастливой находкой: не сковывая автора никакими рамками, оно давало большую свободу его творческой фантазии. Молодой редакции "Стрекозы" показалась подходящей и авторская позиция создателя "Сатирикона": к жуткому и пошлому миру он относится как спокойный наблюдатель, не чуждый юмора, а подчас и ядовитой иронии, но без чувства скорби или гнева.

Так определилось творческое лицо нового органа. С третьего апреля 1908 г. вместо надоевшей всем "Стрекозы" стал выходить сатирический журнал "Сатирикон", поставивший перед собой задачу морального исправления общества путем сатиры на нравы. А "Стрекоза" вскоре совсем прекратила существование.

"Все, кто в последнее время следил за журналом «Стрекоза», обратили, конечно, внимание на те более или менее заметные реформы, которые постепенно вкладывались в основу нашего журнала", - говорилось в одном из ее последних номеров. "И вот реформируя неуклонно «Стрекозу», мы параллельно сделали опыт в широком смысле - основали новый журнал «Сатирикон»... В настоящее время, ввиду все растущего успеха «Сатирикона», мы решили с 1 июня объединить обе редакции..." *.
* "Стрекоза", 1908, № 21,стр. 2.

Между тем время для расцвета сатиры было самое неподходящее. Первая русская революция была подавлена. 3 июня 1907 г. Николай II, нарушив обещания, которые был вынужден дать народу в революционные дни 1905 г., разогнал II Государственную Думу. Началась полоса мрачной реакции, вошедшей в историю под именем "столыпинской". Шаг за шагом отбирались завоеванные кровью "свободы".

"То были времена, - писал Блок, - когда царская власть в последний раз достигла чего хотела: Витте и Дурново скрутили революцию веревкой; Столыпин крепко обмотал эту веревку о свою нервную дворянскую руку" *.
*А. Блок. Собр. соч., т. 6. М. - Л., 1962, стр. 9.

И если устами Гоголя Россия жаловалась: "скучно жить", а в 80-е годы произнесла вслед за Чеховым: "грустно жить", то теперь она могла только про стонать: "страшно жить".

Вспоминая первые дни жизни журнала, один из его сотрудников - В. Воинов - писал:

То было в пору Николая,
В годину царственных затей,
В эпоху виселиц, плетей,
Когда от края и до края
Тупых холопов злая стая.
Огнем опричины пылая,
Душила старцев и детей -
То было здесь, у нас в столице,
Где щели дьявольски тесны,
Где стынут каменные сны,
Где - худосочны, бледнолицы -
Интеллигентные мокрицы
Желали радостей денницы
И политической весны.
Среди насупленных созданий,
Одетый в розовый мундир,
В немых провалах темных зданий -
Родился маленький Сатир *.

"На грани"
"Красный смех", 1917, № 1, стр. 4.

"Сатирикон" появился в тот момент, когда цензурным террором была окончательно задушена сатирическая литература прогрессивного направления. На книжном рынке господствовали испытанные "ветераны" русской юмористики: "Будильник", "Осколки" и "Шут". Вспоминая об этом, А. Аверченко писал:

"Как будто кроваво-красная ракета взвилась в 1905 г. Взвилась, лопнула и рассыпалась сотнями кроваво-красных сатирических журналов, таких неожиданных, пугавших своей необычностью и жуткой смелостью. Все ходили, задрав восхищенно головы и подмигивая друг другу на эту яркую ракету. - Вот она где, свобода-то!.. А когда наступило туманное скверное утро - на том месте, где взвилась ракета, нашли только полуобгорелую бумажную трубку, привязанную к палке - яркому символу всякого русского шага - вперед ли, назад ли...
Последние искорки ракеты гасли постепенно еще в 1906 г., а 1907 г. был уже годом полной тьмы, мрака и уныния.
С горизонта, представляемого кожаной сумкой газетчика, исчезли такие пышные, бодрящие названия, как «Пулемет», «Заря», «Жупел», «Зритель», «Зарево» - и по-прежнему заняли почетное место загнанные до того в угол - тихие, мирные «Биржевые ведомости» и «Слово».
В этот период все, успевшие уже привыкнуть к смеху, иронии и язвительной дерзости «красных» по цвету и содержанию сатирических журналов, снова остались при четырех прежних стариках, которым всем в сложности было лет полтораста: при «Стрекозе», «Будильнике», «Шуте» и «Осколках».
Когда я приехал в Петербург (это было в начале 1908 г.), в окна редакций уже заглядывали зловещие лица «тещи» и «купца, подвыпившего на маскараде», «дачника, угнетенного дачей», и т.п. персонажей русских юмористических листков, десятки лет питавшихся этой полусгнившей дрянью. Пир кончился... Опьяневших от свободных речей гостей развезли по участкам, по разным «пересыльным», «одиночкам», и остались сидеть за залитым вином и заваленным объедками столом только- безропотные: «дачный муж», «злая теща» и «купец, подвыпивший на маскараде».
То, что называется бедные родственники. Таким образом, я приехал в столицу в наиболее неудачный момент - не только к шапочному разбору, но даже к концу этого шапочного разбора, когда уже почти все получили по шапке" *.
* "Новый Сатирикон", 1913, № 28, стр. 6.

Действительно, революция 1905 г. вызвала невиданный расцвет сатирической журналистики. Один за другим выходили остро злободневные журналы и журнальчики: "Зритель", "Молот", "Пулемет", "Сигнал", "Стрелы", "Жупел" и многие другие. Задиристые и злые, они больно задевали министерскую верхушку, нередко нападали на "августейшее царское семейство", смело расправлялись с царскими генералами и губернаторами. Всю Россию обошел "Пулемет" Шебуева с кровавой треповской пятерней на манифесте о свободах. Шебуев переиначил знаменитый приказ Трепова: "Патронов не жалеть". В сатирической интерпретации журнала он зазвучал как призыв к народу: "тронов не жалеть".

В журналах 1905-1906 годов была изобретена целая система иносказаний и символов. Так, маленький уродец с шишкой на темени означал Николая II, стадо ослов - царское семейство, усы кольцом - Столыпина, усы торчком, кверху - Головина и т. д. Читатели охотно домысливали и дополняли то, на что журнал мог только намекнуть. Создавалась единая линия разоблачений, особенно хорошо заметная в лучшем сатирическом журнале тех лет - "Зритель". По словам В. Боцяновского, "зрители сатирические оказались более прозорливыми, нежели стоявшие в центре, державшие в своих руках бразды правления, носители «твердой власти», знавшие секрет спасения России «с сильным державным» во главе" *.

* В. Боцяновский и Э. Голлербах. Русская сатира первой революции, Л., 1925, стр. 141.

Но в неравной схватке с царизмом отважный "Зритель" и его союзники терпели поражение. Их жизнь, как правило, была очень коротка: полиция преследовала редакторов, у газетчиков отнимали и жгли "крамольные" номера журналов. После подавления революции атмосфера для существования сатирической прессы стала совсем невыносимой. Появились черносотенные юмористические органы: "Жгут", "Кнут", "Жало", "Вече" и им подобные.

Вот как была сформулирована программа одного из них: "Лупи, сколько влезет!". "Бер-р-регись!", - предостерегала редакция "Кнута" своих врагов. "Сраму на свою голову не положим, охулки на руку тоже класть не будем, будем лупить на славу... А там будь - что будет!... С гиком, со свистом, по-старинному, по-русскому.... Берегись, нечисть!" *.

* "Кнут", 1908, № 2, стр. 2.

Эти "истинно-русские" журналы изображали рабочих дураками, оттого что они верят социалистам, Россию - могучим богатырем, заболевшим революционной проказой, а революцию - Змеем Горынычем.

В программном заявлении "Кнут" доверчиво сообщал: "Эх, как бы нам волю, голубчик! Поразмели бы мы с тобой, иорасчистили всю гадость, повывели бы всю нечисть, смирили бы всех зазнавшихся, вразумили бы неразумных". "Жгучая сатира", которую обещали читателю эти журналы, была на деле злобной клеветой на народ и революционные партии.

Если ты профессор красный,
То, наверное, ты плут,
И при этом плут опасный, -
По тебе рыдает Кнут.

"Для кого Кнут, для кого Петля"
"Кнут", 1908, № 1, стр. 3.

Страницы черносотенных "сатирических" изданий были полны такими убогими виршами. Разнузданный шовинизм, антисемитизм, погромные призывы сопровождались громкими словами о любви к отечеству, царю и православной вере. О художественной стороне этого рода погромной журналистики даже не приходится говорить: безграмотные издания были самыми низкопробными.

В таких условиях в русской литературе возник и стал развиваться своеобразный род юмора - смех от отчаяния. Под гнетом реакции сатира окрасилась в черный цвет: преобладали злобная ирония, ядовитый сарказм. "Смех среди руин" - так определил ее сущность талантливый сатириконёц О.Л. д'Ор. В предисловии к сборнику своих рассказов он советовал читателям лучше смеяться, чем плакать над проклятой жизнью. Попал в трясину - что делать, плакать? "Ух, лучше смеяться, читатель!", - писал О.Л. д'Ор *.

* О.Л. д'Ор. Смех среди руин. СПб., 1912, стр. 10.

"Не стало смеха, юмор съели "известные утробы", - грустно констатировал Саша Черный.

Погиб свободный смех,
А мы живем...
Тоска в глазах у всех -
Что мы споем?

"Песня сотрудников сатирического журнала"
Саша Черный. Стихотворения. Л., 1960, стр. 147.

Смешное стало синонимом страшного в произведениях Л. Андреева. Кровавый кошмар, безумие и ужас называет он словом "смех". "Красный смех" для Андреева - символ льющейся реками человеческой крови. Студент из его рассказа "Смех" навзрыд плачет в то время, как все окружающие покатываются со смеху при одном взгляде на него. "Тоскливо смеется" - такие ремарки часто можно встретить в пьесах Андреева. Читателя потрясает зловещий, нечеловеческий смех Тюхи в драме "Савва". Раздается взрыв в монастыре. Тюха со страхом смотрит на лицо своего брата Саввы и произносит: "Савка, замолчи! Я смеяться буду". А когда рассвирепевшая толпа зверски убивает Савву, Тюха долго и неудержимо смеется. "Смех прорывается сквозь пальцы, растет, становится неудержимым и переходит в визг" *.

* Л. Андреев. Полн. собр. соч., т. VI. СПб. 1913, стр. 293, 294, 304.

Конечно, смех у Л. Андреева - образ-символ, но символ именно ужаса. Над чем же можно по-настоящему искренне смеяться в наши страшные дни, спрашивал Л. Андреев. И отвечал читателям в фельетоне "Искренний смех", написанном в 1910 г.: "Для искреннего смеха необходимо что-нибудь совсем простое, ясное, как день, бесхитростное, как палец, но палец, поставленный в условия высшего комизма". Такую ситуацию, наконец, нашел автор: он заливается искренним, чистым и приятным смехом. Оказывается, сообщает Андреев, "моя бабушка, идя по садовой дорожке, наткнулась на протянутую веревку и упала носом прямо в песок. И дело в том, что веревку протянул я сам" *.

* Л. Андреев. Полн. собр. соч., т. IV, стр. 188.

Фельетон Андреева насквозь ироничен. От такого "искреннего смеха" читателю становится не по себе. Когда А. Куприн в 30-е годы задался целью найти самое существенное в природе русского юмора, он отметил именно эту черту: "гоголевский смех сквозь слезы". Куприн признался, что не видит юмора в чеховской "Хирургии" или в знаменитом чеховском доге Неро, сожравшем щенят.

"Мы хохотали от души, - поясняет он, - когда перед нами солидный человек падал вверх тормашками на тротуар и вставал с нашлепкой на носу; мы заливались смехом над корявым мужичонком, который вывинчивал гайки из железнодорожных рельсов на грузила для ловли шелеспера и который на суде абсолютно не мог понять своей вины. До сих пор еще мы сотрясаемся от хохота, когда читаем аверченковский рассказ о еврейке, которая повезла свою младшую дочь, больную глазами, к профессору-окулисту Гиршману и только на середине очень длинного пути вдруг спохватилась, что везет не младшую, а старшую, здоровую дочь, которую она впопыхах перепутала с больной".
"Что и говорить, - продолжает Куприн, - у нас было много талантливейших писателей, составляющих нашу вечную национальую гордость, но юмор нам не давался."От ямщика до первого поэта мы все поем уныло" *.
* "Возрождение". Париж, 9 августа 1932 г., № 2625, стр. 3.

У "смеха сквозь слезы" существовал другой оттенок, который можно назвать - "противление злу смехом". Писатели руководствовались известной пословицей: "посильна беда со смехом, невмочь беда со слезами". Сошлемся хотя бы на рассказ А. Измайлова "Юморист". В нем нарисован колоритный портрет сельского дьякона, весельчака и забавника. На много верст в окружности люди передают друг другу остроумные шутки этого дьякона, рассказывают о его чудаческих проделках.

И вот архиерей, который приехал с ревизией в село, где живет "юморист", случайно разговорившись с ним, узнал невеселую повесть жизни этого весельчака: он тяжело болен, жена его утопилась, сын - горький пьяница. Пораженный архиерей спрашивает дьякона, отчего же он так охотно и часто шутит. "Игра воображения, простите, - отвечает дьякон. - Только ежели бы без этого - не знаю, как бы я и на свете жил! Опять же так я раз навсегда в себе решил: оттого, что я перед людьми вечно хныкать буду, не будет никому ни свету, ни радости. Только людям тоска. Вот я и напускаю на себя, будто мне нивесть как уж весело. А пригорюниться и дома успею" *.

* А.А. Измайлов. Рассказы. СПб., 1912, стр. 124.

Юмор от отчаяния был характерен для психологии "столыпинской" эпохи в России. "Если отмечать в человеке или в каком-нибудь обществе, так сказать, историю его смеха - как он смеется, над чем смеется, когда смеется, - писал Воровский, - мы получим богатейший материал для изучения его психологии" *.

* В.В. Воровский. Литературно-критические статьи. М., 1956, стр. 416.

"Смех сквозь слезы" раскрывал определенные черты психологии русского общества в обстановке свирепой правительственной реакции. Образец такого юмора приводит Горький в "Русских сказках", говоря о том, что русский народ - "веселый народ". "Успокоенный" Столыпиным, он распевает такую частушку:

Эх, мать честна!
Вот придет весна, -
Малость мы поохаем,
Да с голоду подохнем!

Наконец, о самом мрачном роде юмора писал прогрессивный журнал "Рудин":

"Есть еще так называемый «смех сквозь слезы», есть горький «смех приговоренных к виселице - Galgenhumor», есть смех, наивный и чистый смех обреченных, которые смеются, как дети, чтобы наполнить радостью и счастьем последние минуты, дарованные им судьбой перед неизбежной гибелью. Но для этого смеха надо быть или глубоким мыслителем, познавшим до конца жестокую иронию жизни, или ребенком..." *
* "Рудин", 1916, № 8, стр. 15.

У "смеха сквозь слезы", разумеется, было множество различных вариаций. Одни сатирики скрывали под ним боязнь революции и ненависть к ней, другие - глубокий пессимизм, безразличие к общественной жизни, третьи - лишь временный кризис духа и надежды на выздоровление. У сатириков правого лагеря юмор был окрашен страхом перед неизбежной гибелью. Так, А. Басаргин (А.И. Введенский) в "Московских ведомостях" писал о вороне революции, который вьется над станом господ, неумолимо напоминая о смерти. Тогда-то пишет он, и зазвучали в литературе мотивы из Гейши:

Ах, Гейша, пой, играй, пляши,
Скрывай тоску своей души.

"Московские ведомости",
25 февраля 1912 г., № 46.

Для многих сотрудников "Сатирикона" смех был средством укрыться от жизни, забыть на мгновение о страшном и тяжелом. Лучше всех об этом сказал, пожалуй, Саша Черный в предисловии к стихотворению "Оазис": Когда душа мрачна, как гроб,

И жизнь свелась к краюхе хлеба,
Невольно поднимаешь лоб
На светлый зов бродяги Феба, -
И смех, волшебный алкоголь,
Наперекор земному аду,
Звеня, укачивает боль,
Как волны мертвую наяду.

Саша Черный.
Стихотворения, стр. 375.

Для литераторов большевистского лагеря "смех сквозь слезы" совсем не означал безверия и отчаяния. Вспоминая о юморе Воровского, А.В. Луначарский писал:

"Остроумие его было неисчерпаемо. Своим юмором и сарказмом он помогал себе переживать самые тяжелые времена, он отбивался этим сверкающим оружием от наступления всяческой тьмы. Даже в личной жизни, вернее, в истории связавшей его тело болезни, в истории наступления на него смерти мы встречаем ту же победоносную, поистине аполлоновскую улыбку" *.
* А.В Луначарский. Собр. соч., т. 8. М., 1967, стр. 401.

Итак, если для одних литераторов смех был "волшебным алкоголем", помогающим укрыться от жизни, то для других он служил "сверкающим оружием" в борьбе с реакцией. В этом заключается их главное различие, хотя и те и другие как будто одинаково говорили о необходимости бодрости и оптимизма. На самом деле одни звали вперед, через трудности буден - к празднику революции, другие, напротив, призывали смириться пред буднями и постараться оживить их смехом, опоэтизировать их.

Тема буден была очень характерна для русской литературы после 1905 г. Писатели, предпочитавшие держаться "над схваткой", нашли в ней своего рода откровение. Подобно восьмидесятникам, они создали культ будничных дней и серых людей. "Людям не хочется мириться с мыслью, что праздник прошел, наступили будни, и они не празднуют, и не трудятся, а понедельничают, опохмеляются, - писала большевистская газета "Социал-демократ". И как раньше крепка была вера в непрерывный праздник, так теперь верят многие в вечный понедельник" *.

* "Социал-демократ", 24 января 1910 г.

В первые годы реакции в русском обществе возникло целое течение, избравшее своим девизом "вечный понедельник". Оно соединило радикальную фразеологию с реакционным дискредитированием недавнего революционного прошлого. Появилась специальная "понедельничная" пресса: газеты "Понедельник", "Свободные мысли", "Медный всадник", "Вести понедельника" и др. Они выходили в понедельник, тот день, когда прочих периодических изданий не было.

Воровский писал об этих изданиях:

"...Как бы символизируя свою роль похмелья после тяжелого пира, это течение приурочило свою деятельность к понедельнику, ко дню, когда «полощут зубы», очищаются от угара предыдущего дня. Разухабистая, крикливая, наглая, с синяком под глазом, в заломленном на затылок помятом цилиндре, шла «понедельничная» пресса, разрешая развязным жестом вопросы политики, социального быта, этики, литературы, искусства - и все это с кондачка, все с апломбом, не допускающим возражений" *.
* В.В. Воровский. Литературно-критические статьи, стр. 407.

Наиболее омерзительным проявлением "понедельничной" литературы было плоское зубоскальство уличной сатиры. Стремление поколебать устои старого мира, возникшее в начале XX в., породило потребность в смехе. Однако размах сатиры был сразу же искусственно сужен по "причинам, от редакции не зависящим". Как писал в те годы Воровский, "к сожалению, авторы комичного в жизни обладали волшебной силой недопускания комичного в литературу" *. В таких условиях родился спрос на смех, почти такой же рыночный спрос, как на материи или модные меха.

* В.В. Воровский. Литературно-критические статьи, стр. 417.

Самое время для ржанья!
Небо, песок и вода,
Посреди - улюлюканье травли...
Опостыли исканья,
Павлы полезли в Савлы,
Страданье прокисло в нытье,
Безрыбье - в безрачье...
Положенье собачье!
Чем наполнить житье?
Средним давно надоели
Какие-то (черта ль в них!) цели -
Нельзя ли попроще: театр в балаган,
Литературу в канкан.
Рынок тре-бу-ет сме-ха!

"Юмористическая артель"

- иронизировал Саша Черный.

Под влиянием этого спроса появилась целая плеяда смеющихся и смешащих литераторов, смехунов-профессионалов. Почти каждая крупная газета завела у себя отдел "маленького фельетона", появилась специальная бульварная сатирическая пресса, типа газеты "Копейка".

"Кругом царили мрак и уныние, - писал Воровский в статье "Scalvus saltans", - а они смеялись. Общественная мысль была загнана в узкий круг, где, кроме литературы и искусства, ей ничего не оставили, а они все смеялись. И когда им не над чем было больше смеяться, они набросились на изящную литературу и начали смеяться над ней. Писали пародии, шаржи, карикатуры" *.

* В.В. Воровский. Литературно-критические статьи, стр. 417.

Пустое зубоскальство определяло содержание бульварной сатиры.

Держись за живот:
Пародии на пародии,
Чревоугодие,
Комический случай в Батуме,
Самоубийство в Думе,
Случай в спальне -
Во вкусе армейской швальни.
Случай с пьяным в Калуге,
Измена супруги...

"Юмористическая артель"

Плоская уличная юмористика потакала вкусам обывателей. Ее жирный "утробный" смех звучал в русской литературе зловещим диссонансом. Для этой "литературы" не было ничего святого, над всеми человеческими идеалами она смачно и весело гоготала. Горький в своем фельетоне "Дядя Витя" привел образец наглого "иудиного" смеха, типичного для этой "сатиры":

Ах, Иуда, злой Иуда!
Поступил ты очень худо!
Продал за тридцать Христа,
Мог бы взять не меньше ста!

"Архив А. М. Горького",
т. III. M., 1951, - стр. 58.

М. Горький возмущенно писал об опошлении высокого звания писателя, о разложении личности современного буржуазного интеллигента. "На Руси великой народился новый тип писателя, - с грустью констатировал он, - это общественный шут, забавник жадного до развлечения мещанства, он служит публике, а не родине, и служит не как судия и свидетель жизни, а как нищий приживал - богатому. Он публично издевается сам над собой... видимо, смех и ласка публики дороже для него, чем уважение ее" *.

* М. Горький. Собр. соч., т. 24. М., 1953, стр. 68.

"Иудин смех" был самой омерзительной формой сатиры тех лет. Он царил в черносотенных и бульварных органах печати; как ядовитая зараза проникал иногда в буржуазно-либеральную прессу. Его можно найти и в желтом "Аргусе", и в малограмотной "Родине", и в мещанской "Ниве", и в парикмахерском "Пробуждении", и в таких дешевых изданиях, как "Огонек", "Синий журнал", "Всемирная панорама" и др. Беспардонное зубоскальство было порождено тем общественным настроением, которое господствовало среди буржуазной интеллигенции после поражения революции 1905 г. Политическая индифферентность, "многобожие", крайний индивидуализм вызывали к жизни этот всенаплевательский смех. Девизом периодических изданий, отражающих мировоззрение этой части русского общества, могла служить знаменитая картина из журнала "Весна", где была изображена обнаженная дама, а внизу стояла подпись:

В политике - вне партий,
В литературе - вне кружков,
В искусстве - вне направлений.

"Весна", 1908, № 1, обложка.

Такой программы придерживалось множество либеральных изданий, не носивших специально сатирического характера, но отводящих сатире известное место. Бравируя своей "беспартийностью", эти органы в оценке событий беспринципно метались от одной буржуазной партии к другой, никогда не упуская из виду интересов литературного рынка. При всем индивидуальном различии у них была одна общая черта - возведенная в принцип беспринципность, открыто исповедуемая безыдейность.

"Многобожие" было, в сущности, удобной и приятной формой аполитичности, так как ни к чему не обязывало. Конечно, внепартийность, надклассовость русской интеллигенции была обманчивой, кажущейся. В. И. Ленин именно в этот период писал, что в классовом обществе нет и не может быть литераторов, свободных от общества, не зависящих от классовых интересов той или иной социальной группы *.

* См. В.И. Ленин. Полн. собр. соч., т. 12, стр. 103-104.

Период столыпинской реакции и последовавшие за ним годы примечательны именно тем, что они завершили процесс размежевания различных групп внутри русской интеллигенции. Значительная часть ее открыто или тайно пошла на службу к захватившей господство буржуазии, незначительное меньшинство примкнуло к движению пролетариата. Наконец, та ее часть, которая хотела остаться "независимой", упорно веря в свое "сверхклассовое" бытие и спасительную миссию, начала медленно гибнуть или разлагаться. К 1917 г., когда размежевание политических партий дошло до высочайшей степени, иллюзорность "надклассового" положения стала очевидной. Но пока этого не случилось, эта часть интеллигенции упрямо верила, что ее позиция единственно правильная и всячески прославляла свою "беспартийность".

Все это следует помнить, говоря о характере и направлении "Сатирикона". Возникшие впоследствии разногласия внутри сатириконской редакции наглядно отразили процесс идейного размежевания русской интеллигенции.

Тем не менее вначале "Сатирикон" активно противостоял двум отрицательным тенденциям в развитии тогдашней сатиры: убогому злопыхательству черносотенной юмористики и беспардонному зубоскальству уличной прессы. Редакция нового журнала поставила перед собой цель - взбодрить приунывшее русское общество с помощью "противления злу смехом" или напоить его "волшебным алкоголем".

Появление "Сатирикона" стало событием в литературной жизни столыпинской России. Читатель, только что переживший эпоху "свободы слова", настоятельно требовал от сатириков злободневных откликов на все волновавшие его вопросы. А между тем последний из журналов, славящих "политическую весну", - "Серый волк" - в 1908 г. был запрещен по распоряжению правительства *.

* В нем сотрудничали О. Дымов, О.Л. д'Ор, Сергей Горный, Н. Вержбицкий и др. сатириконцы.

Сатириконцы противопоставили свое творчество беззубой юмористике "Шута", "Будильника" и "Осколков". После революции 1905-1907 гг. спрос на эти издания окончательно упал. Русскую публику, покупавшую из-под полы запрещенные номера "Пулемета" и "Сигнала", уже не мог удовлетворить пустопорожний, легковесный юмор. Высмеивая своих "соседей" по сатире, А. Аверченко так определил их лицо:

"Будильник": Старичок с дрожащими руками, подслеповатый, хихикающий скрипучим беспричинным смехом. Выходит в старческом халатике с яркими разводами, и если этот халатик распахнуть, то как у Плюшкина, видно, что под халатиком ничего нет.
"Шут", некогда блиставший на фоне тоскливых бесцветных изданий, сам превратился в убогого клоуна, без малейших признаков оригинальности и искры остроумия. Теперь его дряхлость преждевременна, и вид уныл до чрезвычайности".

И наконец, - "Осколки". О них Аверченко отозвался еще злее:

"Был честный симпатичный журнал, в котором при Лейкине работали Чехов, Будищев и др. Теперь это - кокотка, павшая на склоне дней своих, размалеванная копеечными красками, безрадостная, со своим примитивным обольщением с помощью скверно нарисованной ноги или лихо выведенного женского бедра" *.
* "Сатирикон", 1908, № 34, стр. 5-6.

Естественно, что сатириконцы всячески стремились отмежеваться от таких литературных собратьев.

В первом номере "Сатирикона" редакция заявила:
"Мы будем хлестко и безжалостно бичевать все беззакония, ложь и пошлость, которые царят в нашей политической и общественной жизни... Смех, ужасный ядовитый смех, подобный жалам скорпионов, будет нашим оружием" *.

* "Сатирикон", 1908, № 1, стр. 2.

Первые восемь номеров журнала редактировал А. Радаков, с девятого номера редактором и душой журнала стал А. Аверченко. Под его руководством "Сатирикон" превратился в издание, рожденное живой современной жизнью. Русский читатель находил на страницах "Сатирикона" меткую характеристику политического положения России, сатирическое изображение общественных нравов.

В журнале широко пропагандировался иностранный юмор: английский, французский, немецкий. "Сатирикон" из номера в номер перепечатывал карикатуры из немецких юмористических журналов: "Simplicissimus", "Fliegende Blatter", "Meggendorfers Blatter", "Kladderadatsch", "Jugend" и др. Поэтому современники воспринимали "Сатирикон" как русский "Симплициссимус".