Теперь, в 1830-х годах, уж ни одной годовщины не проходит без дружеского сборища - с годами "чаще празднует Лицей".

19 октября 1831 года Пушкин искал дом, где собрались товарищи, но заблудился и не нашел... За несколько дней до того он вернулся из милого сердцу Царского Села, где с молодой женой провел целое лето - среди расползающейся вокруг холеры, среди закипающих народных бунтов, приносящегося с запада грома: польского, французского и иных мятежей.

Никогда по выходе из Лицея Пушкин не жил так долго в "отечестве - Царском Селе".

Легко вообразить, какие предания и легенды рассказывались среди юных лицеистов 1831 года о знаменитом первом, пушкинском курсе, о выпускниках 1817-го, среди которых одни служат в дальних посольствах и миссиях, другие содержатся в "мрачных пропастях земли", третьи живут где-то рядом. Но разве их увидишь?

И вот вечером 27 июля 1831 года в лицейском саду появляется Пушкин, и - оробели ученики VI курса (то есть шестого по счету выпуска со времени основания Лицея); один из них, Яков Грот, будущий известный академик, историк литературы и пушкинист, рискнул подобрать и спрятать лоскуток, оторвавшийся от пушкинской одежды; подойти же и заговорить решился только восемнадцатилетний Павел Миллер. Эту сцену он запомнит на всю жизнь:

"За несколько шагов сняв фуражку, я сказал взволнованным голосом: "Извините, что я вас останавливаю, Александр Сергеевич, но я внук вам по Лицею и желаю вам представиться".

"Очень рад, - отвечал он, улыбнувшись и взяв меня за руку, - очень рад".

Непритворное радушие видно было в его улыбке и глазах. Я сказал ему свою фамилию и курс.

"Так я вам не дед, даже не прадед, а я вам пращур..."

Многие расставленные по саду часовые ему вытягивались, и если он замечал их, то кивал им головою. Когда я спросил - отчего они ему вытягиваются? - он отвечал: "Право, не знаю. Разве потому, что я с палкой".

Это писано к лицейскому дню 1831 года.

Шесть умерших друзей...

1. Николай Ржевский, Кис.

2. "Кудрявый наш певец" - Корсаков.

Примерно в это время сестра Кюхельбекера поклонится в Италии тому маленькому памятнику, о котором уже говорилось, сорвет на могиле померанцевый листок и отправит Кюхле в Забайкалье. "Листок этот, - свидетельствуют cовременники, - Кюхельбекер хранил как реликвию, как святыню, вместе с портретом матери, с единственною дошедшею до него рукописью отца, с последним письмом и застежкою от манидки Пушкина и с письмом Жуковского".

3. Константин Костенский, Старик; скромный чиновник при фабрике ассигнаций, он редко появляется у друзей, так что Яковлев однажды предположил, будто "он ходит со шляпой-невидимкой", а в другой раз писал (по поводу смерти отца Костенского): "С тех пор, как старик старика похоронил, никто старика уж не встречал". Год назад, перед 19 октября, его звали на общий праздник, а он отвечал Вольховскому трогательным письмом:

"Любезнейший Владимир Дмитриевич, потрудитесь благодарить гг. моих товарищей за сделанное мне приглашение: оно для меня лестно, тем более что этим самым показывает, что любовь товарищей первого выпуска пылает все так же и в 1830 году, как ив 1811-м. Но мне, к крайнему сожалению, нельзя ничего ни есть, ни пить. Поверь мне, любезнейший Владимир Дмитриевич, что это истинная правда. Повеселитесь, господа, и без меня, а за здоровье больного хоть одну рюмку.

Вам преданный К. Костенский.19 октября 1830 г.".

Болезнь, помешавшая встрече, оказалась смертельной. И, может быть, 19 октября 1831 года вспомнили об известной страсти Старика - рисовании. Сто лет спустя известный искусствовед А. М. Эфрос, изучив изображение гусара и другие ученические рисунки Костенского, заметит: "Лист с гусаром наводит на мысль, что рисование было какой-то уединенной его привязанностью, мрачной страстью... Лицей был для него, Старика, ни к чему. Он нуждался в иной школе. Лицейский недоросль мог бы успевать на скамье Академии художеств... Его "Гусар" говорит столько же о том, чем он мог бы стать, сколько и о том, чем он не стал".

4. Петр Саврасов. Жестокая петербургская чахотка неожиданно одолела крепкого, исправного, добродушного полковника. "Рыжий", "Рыжак", "Рыжий долгоносый полковник" - эти шутки в письмах Яковлева и Энгельгардта со временем делались все печальнее: незадолго до лицейской встречи приходит весть о его кончине в Гамбурге...
 

5. Семен Есаков. Эта смерть все в том же, 1831 году была неожиданной: один из лучших учеников Лицея, блестящий артиллерийский полковник, он был направлен на подавление польского восстания. Военное счастье приходило то к одной, то к другой стороне. И тут вдруг стало известно, что Есаков застрелился. "Ужасное происшествие с несчастным Есаковым меня очень поразило, - писал Энгельгардт Вольховскому. - Я не мог по сие время узнать подробности; иные говорят, что он в каком-то деле потерял пушки, - это, конечно, плохо, но чем за то наложить на себя руку убийцы, лучше бы отчаянно броситься на неприятеля и умереть честною смертию. Другие толки идут, будто бы начальник его сделал ему упреки, которые ему показались несносными". Остались вдова и трое детей (один из сыновей, Евгений Семенович, через четырнадцать лет получит золотую медаль Лицея, а еще через пять лет попадет в крепость по делу петрашевцев).

6. И еще одна, недавняя, самая страшная для Пушкина утрата - Дельвиг. Редактор "Литературной газеты", начатой по мысли Пушкина, создатель знаменитого альманаха "Северные цветы", он стойко вел нелегкую, неравную борьбу с властью и враждебной булгаринской печатью. По воспоминаниям двоюродного брата поэта, на его здоровье губительно подействовал вызов к Бенкендорфу. Шеф жандармов кричал, угрожал Дельвигу, обращался к нему на "ты", обещал отправить его, Пушкина и Вяземского, "если не теперь, то вскоре", в Сибирь. Дельвиг не испугался, добился даже извинений Бенкендорфа, но впал в апатию; литературная борьба, стихи, публицистика - все это вдруг показалось ненужным, безнадежным. Именно в таком состоянии некогда, вероятно, убил себя Радищев...

Семейные неурядицы, слабое здоровье - все эти неудачи можно перенести, если дух тверд, ясен и цель несомненна. Но в момент отчаяния Дельвигу, в сущности, не к кому было обратиться. Пушкин - в Москве... 21 января 1831 года Александр Сергеевич отзывается Плетневу:

"Вечером получил твое письмо. Грустно, тоска. Вот первая смерть, мною оплаканная... Никто на свете не был мне ближе Дельвига. Изо всех связей детства он один оставался на виду - около него собиралась наша бедная кучка. Без него мы точно осиротели. Считай по пальцам: сколько нас? Ты, я, Баратынский, вот и все.

Вчера провел я день с Нащокиным, который сильно поражен его смертию,-говорили о нем, называя его покойник Дельвиг, и этот эпитет был столь же странен, как и страшен. Нечего делать! согласимся. Покойник Дельвиг. Быть так".
 

Снова и снова Пушкин вспоминает о Дельвиге:

"Баратынский собирается написать жизнь Дельвига. Мы все поможем ему нашими воспоминаниями. Не правда ли? Я знал его в Лицее - был свидетелем первого, незамеченного развития его поэтической души и таланта, которому еще не отдали мы должной справедливости. С ним читал я Державина и Жуковского - с ним толковал обо всем, что душу волнует, что-сердце томит. Я хорошо знаю, одним словом, его первую молодость; но ты (Плетнев) и Баратынский знаете лучше его раннюю зрелость. Вы были свидетелями возмужалости его души. Напишем же втроем жизнь нашего друга, жизнь, богатую не романическими приключениями, но прекрасными чувствами, светлым чистым разумом и надеждами..."

Замысел осуществить не удалось, но в бумагах Пушкина осталось начало его замечательных воспоминаний о друге.