ТОТ, КТО СПОРИЛ Повесть о Леониде Исаеве Марк Поповский

Кто видит перед собой обширные научные задачи, которые он может выполнить, тому лучше быть вдали от больших городов. Герман Гельмгольц. Из письма к Г. Герцу. 1888 год В Средней Азии культивируют не хлопок, а воду. Ей обернуться хлопком и хлебом - пустяк... Большая вода - несчастье, и несчастье же - вода скудная. Петр Павленко. «Чувство воды.». 1930 год

Мои друзья, в прошлом студенты-биологи, вспоминают, как в начале 50-х годов профессор 3. читал курс беспозвоночных в Московском университете. Дойдя до уничтожения ришты в СССР, он сказал: «То была великая и вместе с тем трагическая победа. Покончив с риштой, Исаев покончил одновременно с собственной профессией. И, право, я не представляю, чем занимался потом этот замечательный паразитолог...»

Хорошо, что острый на язык Леонид Михайлович не слышал этих слов. Уж он-то «разъяснил» бы столичному коллеге, чем изо дня в день приходится заниматься паразитологу в Средней Азии. Мысленно уже слышу сухой резковатый смех Исаева, его саркастическое:

- Че-пу-ха! «Покончил с собственной профессией»... «Великая победа»... Ерунда какая! Бред! Никакой победы не было. Был точный эпидемиологический расчет. И только!

Можно не сомневаться. Исаев ответил бы своему оппоненту именно так - он не переносил, когда посторонние вмешивались в его личную жизнь. Да, личную. С паразитарными болезнями, с их возбудителями и переносчиками у Леонида Михайловича установились особые, я бы даже сказал, интимные отношения. Если, например, он предсказывал, что в каком-нибудь пустынном кишлаке из-за обилия больших песчанок скоро возникнет вспышка висцерального лейшманиоза, а потом узнавал, что вспышка состоялась, то радовался, как ребенок. В кишлак, конечно, немедленно снаряжался отряд для уничтожения переносчиков болезни, ученый делал все, чтобы помочь больным и оградить от заразы здоровых. Но с каким счастливым лицом он повторял при этом: “Я же предсказывал...”

Не зная исаевского характера, можно предположить, что борец с паразитами должен люто ненавидеть всю ту зримую и незримую нечисть, с которой ему приходится вести войну. На самом деле, подобно средневековому рыцарю или современному шахматному гроссмейстеру, Исаев выказывал своему противнику по турниру высокое уважение. Я не слышал от него более лестных эпитетов, нежели те, которыми он одаривал циклопов, микрофиллярий и москитов. Часами мог говорить он об “изобретательной умнице” риштозной личинке, об удивительной маневренности циклопа, который совершает в воде такие фигуры высшего пилотажа, какие не снятся даже самым блистательным авиаторам. А “мудрое устройство” москита вызывало у профессора целые потоки восторженного красноречия. В одном из писем 1924 года, отправленном уже после того, как вокруг Бухары были уничтожены все места выплода малярийных комаров, Исаев сообщает, что для него найти личинку в окрестном водоеме - “праздник”. Праздник, естественно, состоял в том, что вместо недавних миллионов в водоемах остались лишь считанные личинки, но встречи с уцелевшими паразитами действительно делали ученого счастливым. И, право, я не могу вспомнить, чтобы встреча с кем-нибудь из людей доставляла Леониду Михайловичу столько же удовольствия...

Исследование, повторяю, всегда было личным делом, гранью личной жизни профессора Исаева. Для окружающих эти отношения между ученым и наукой оборачивались порой совершенно неожиданно. Сохранился знаменательный диалог между директором Узбекистанского института и ленинградским профессором Догелем. Разговор состоялся в 1932 году на заседании Всесоюзного паразитологического общества. Исаев выступил с большим докладом о паразитических болезнях в Средней Азии. Говорил о малярии, возвратном тифе, лихорадке папатачи, о лейшманиозе и дизентерии. Его слушали крупнейшие специалисты, слушали с интересом, в прениях о докладе и докладчике было сказано много добрых слов. Удивило всех только одно, почему Леонид Михайлович не упомянул о самой блестящей своей работе - об уничтожении ришты. Спросил об этом член-корреспондент Академии наук профессор В.А. Догель.

- О риште я не говорил, потому что ее больше не существует, - спокойно ответил Исаев. - Сейчас это заболевание осталось только у экспериментальных собак.

- Поединок с риштой закончился? - переспросил Догель. Исаев повел плечами так, будто его одолевали пустяками.

- Этот поединок был довольно легким, - сказал он. - У нас была возможность учесть и изучить все элементы эпидемиологического порядка и воздействовать на них в нужном направлении. Что мы и сделали.

Больше говорить о риште Леонид Михайлович не пожелал. Кстати сказать, он даже не описал эту свою классическую работу в монографии или хотя бы в статье. Только четверть века спустя сотрудники института уговорили профессора сделать небольшое сообщение о риште для институтского юбилейного сборника. Такая “странность” объяснялась опять-таки личным характером исаевского творчества. Он влюблялся в научные темы, как другие влюбляются в женщин. Вечно одержимый новыми идеями, новыми планами, Леонид Михайлович неохотно возвращался к мыслям о прошлых поисках. Завершенное научное исследование уходило из круга его интересов столь же естественно, как уходят из логова подросшие волчата, как улетают из гнезда окрепшие птенцы. С научным прошлым расставался он без всякого сожаления. Не так ли расстаемся мы с любимыми, когда ощущаем, что чувство исчерпало себя?

В 1931 году Бухарский институт стал Узбекистанским и переехал в Самарканд. По новому статусу директору полагалось отныне заботиться о здоровье всего населения республики, освобождать Узбекистан от всех паразитарных болезней. Пожалуй, прежние масштабы действительно могли показаться теперь пустяковыми. Одно дело засыпать болота вокруг Бухары, другое - избавить от малярии шестимиллионное население на территории, которая лишь немного уступает Франции. Исаев чувствовал себя как химик, которому химическую реакцию, прекрасно идущую в реторте, предложили перенести в цех химического завода. Выяснилось вдруг, что новые объемы и пропорции сместили всю реакцию.

Опыт маленькой Бухары немыслимо распространить на просторы целой республики, где число жертв малярии колеблется от ста сорока тысяч (1925) до семисот тысяч (1932) человек. Взгляд в прошлое тоже не давал утешения. Так было всегда. Кокандские, мервские, бухарские, термезские, кулябские, голодностепские лихорадки веками сотрясали население здешних мест. Перечисляя эти разные имена малярии, можно было бы восстановить всю географию края. Похоже, что население солнечной и плодородной страны навечно обречено платить за получаемые блага некий особо тяжелый налог трудом и малярией. Навечно?

Годы первых пятилеток - годы великих темпов, великих преобразований, великих надежд. В те удивительные годы считалось, что “объективные причины” - злостная выдумка саботажников. Нет непреодолимых трудностей, нет крепостей, которые не мог бы взять революционный парод. Страна восстанавливает запущенные хлопковые плантации, инженеры готовятся оросить пустыню. Но малярия срывает самые строго рассчитанные проекты. Плановое хозяйство не может и не должно зависеть от стихийных сил природы. Что скажет по этому поводу директор Узбекистанского института малярии? От Исаева ждут не общих суждений, не научных гипотез, а немедленного, практического плана победы над болезнью. Леонид Михайлович и сам охвачен этим общим штурмовым чувством. Ему очень по душе и темпы, и бескомпромиссный стиль эпохи. Но вот беда: наука не желает скакать в ритме галопа. Она, эта наука, требует мыслей и мыслей, она сама задает исследователю хитроумные вопросы, без которых с малярией не справиться.

Почему, например, в одном районе республики малярия обрушивается на людей в июне, а в другом - в июле, в августе? Чем объяснить ритм в 8 - 10 лет, с которым в Средней Азии повторяются тяжелейшие эпидемии? Рональд Росс обрел мировую известность, установив, что именно комар Анофелес макулипенис переносит возбудителя малярии от больного к здоровому человеку. Но как объяснить, что в предгорьях Узбекистана сколько угодно маляриков, а вокруг - ни одного макулипениса? Есть над чем задуматься...

В 20-х годах, в начале 30-х годов Исаева чаще всего видели верхом. Бывший военный врач хорошо держался в седле и мог запросто проехать за день сотню-другую километров по горам и пустыням. Но в ту пору он объезжал главным образом поливные системы, берега рек, туземные и инженерные водораспределительные сооружения. Недавно еще риштозная эпопея заставляла его браться то за скальпель хирурга, то за сачок гидробиолога. Теперь все помыслы Леонида Михайловича в ирригации и мелиорации. Сколько бы частных вопросов ни задавала малярия, он упорно ищет ключ проблемы, ищет ответа на главный вопрос: в чем основная причина эпидемического характера болезни в Средней Азии. И сам себе отвечает: в воде.

Судьбы малярии в Узбекистане тесно переплелись с методами орошения полей, с поведением неуравновешенных азиатских рек. То, что сначала было лишь смутной догадкой, вырастало постепенно в стройную теорию.

Как и ришта, малярия зависит от замкнутой цепи многих обстоятельств. Чтобы болезнь распространялась и благоденствовала, нужны мелкие, непроточные водоемы, с водой строго определенной температуры. Там комар выплаживает свои личинки. Нужно, чтобы вокруг водоемов была пища - люди и скот, кровью которых питается самка комара. Наконец, необходимо, чтобы в крови людей, живущих поблизости, циркулировал возбудитель болезни - плазмодий. Это только основные факторы, а сколько их еще, мелких и мельчайших: количество соли в водоемах, вредная и полезная, с точки зрения личинки, водяная растительность и т.д. и т.п. Обстоятельств множество, но, сколько бы их ни было, они должны пребывать в постоянном равновесии, ибо стоит нарушить одну деталь системы, и все сооружение рухнет. Природа как бы подсказывала наблюдательному ученому: вырви одно звено - и малярийное кольцо распадется. Но какое звено наиболее уязвимо?

Температурный режим в Средней Азии - величина постоянная. Тут ничего не поделаешь. Можно уменьшить число больных, уничтожить с помощью хинина плазмодий в крови людей. Но в крае, где человеку грозит за вечер до полутора тысяч комариных укусов, хинин едва ли решит проблему: излеченные станут заражаться снова и снова. Другое дело - водный фактор, он изменчив, хотя управлять им удается далеко не всегда. Сильные разливы рек в 1898-м, 1903 и 1921 годах принесли за собой потрясающие эпидемические вспышки. Наоборот, в засушливые годы, когда пересыхают многочисленные старицы, болота и болотца, а личинки погибают, так и не породив окрыленных кровопийц, малярийная волна хиреет, сходит на нет. Врачи в такие годы довольны, но земледельцы в ужасе. Средняя Азия - арена непрерывной борьбы двух начал: недостатка и избытка воды. И в том году, когда солнце особенно активно иссушает комариные водоемы, оно одновременно губит и хлопковые посевы. “Большая вода - несчастье, и несчастье же вода скудная”. Вместо этой древней трагической дилеммы Исаев выдвигает новое решение: дать хлопкоробам воду без малярии.

Его видят то в Фергане, то в Термезе, то возле Карши. “Без нужды не езди в Зардалю; без крайности не езди в Чоканду; без неотложной необходимости не езди в Ходжа-Шикан” - гласит старинное предостережение путнику. Но по скверным дорогам, по опасным тропам Исаев добирается и в Зардалю, и в Шикан, и в другие глухие кишлаки, куда народная поговорка рекомендует наведываться лишь по самой крайней нужде.

“Я применяю метод ежемесячного одномоментного обследованья в малярийном отношении различных мест, - сообщает он профессору Марциновскому. - Это довольно трудное дело, но безусловно необходимое. Это ключ к шифровкам, каковыми по существу являются малярийные эпидемии” *. Каждая вспышка и впрямь напоминает хитрую шифровку. На разных участках Зеравшана, например, интенсивность малярии резко колеблется. В чем дело? Неутомимый всадник скачет вдоль реки. На протяжении двухсот километров его конь несколько раз вынужден вступать в воду. Сорок три главных и почти тысяча малых арыков отводят воду Зеравшана на окрестные поля. Отводы не снабжены никакими регулирующими устройствами. Если воды мало, хлопкороб углубляет арык, если поле получает слишком много влаги, он сбрасывает излишки ее в низину. Так рядом с полем и домом крестьянина образуется болото. Болот тем больше, чем больше воды урвал для себя дехканин, чем ближе к берегу и к истокам реки лежат его поля. Так край пустынь оказывается одновременно краем болот, краем малярии.

* Письмо отправлено из Урсатьевской 24 июня 1924 года по дороге в Фергану.

В другом месте иная беда. Оросительные арыки вроде бы проведены по высокому участку, и вода целиком идет только на полив. И тем не менее неподалеку неизвестно откуда возникло вдруг малярийное болото. Исаев осматривает местность. Арык идет над обрывом, внизу дорога для прогона скота. С некоторых пор эту дорогу залило водой, размыло. Леонид Михайлович измеряет высоту обрыва, берет пробы грунта. Откуда взялась вода? Да конечно же, из верхнего арыка. Она фильтруется, уходит в нижние слои почвы, проступает на дороге, разбитой копытами скота. И сразу заселяется личинками комара.

Но есть шифровки и посложнее. На берегах Ширабад-Дарьи малярия будто играет с человеком в прятки. Иной год и воды много, и болот сколько хочешь, а больных почти нет. А то вдруг какая-то напасть обрушивается на кишлаки вдоль Ширабад-Дарьи - взрослые болеют, дети мрут. Будто отыгрываясь за вынужденную передышку, крылатые кровопийцы летят тучей. На потолке в кибитках висят они сотнями. Исаев исходил каждую ложбинку вокруг загадочной реки, перебрал в уме все варианты, но понять ничего не смог. Разгадка лежала где-то рядом, совсем близко: в одни годы болота вокруг Ширабад-Дарьи остаются пресными, а в другие заселяются так, что личинки не могут в них выжить. Но откуда река берет соль в одни годы и почему остается пресной в другие? Всадник гонит коня в горы. Он поднимается все выше и выше и достигает, наконец, места, где горный поток раздваивается. Оказывается, у Ширабад-Дарьи два истока. Леонид Михайлович не ленится и обследует каждый из них. И тогда приходит разгадка еще одной малярийной “хитрости”. На одном из двух хребтов, где берет свое начало беспокойная Ширабад-Дарья, врач обнаруживает залежи каменной соли. Если год выдается малоснежный, то в долину стекает солоноватая вода. Жители нижних кишлаков в такой год благоденствуют. Комариные личинки не терпят соли - гибнут. Если же снега в горах много, то летние обильные ручьи приносят пресную воду, которая вполне приходится личинкам по душе, и начинается эпидемия...

- Не будь я эпидемиологом, пошел бы в следователи, а то и в прокуроры, - полушутя признался как-то Исаев своим сотрудникам. - Очень уж правится мне разыскивать концы преступлений, а еще более того люблю уличить злодея и обрушить на него справедливую кару...

Да, уж Исаев-следователь был бы из проницательных, и Исаев-прокурор не из добряков...

Всадник спешивается. Он садится за книги путешественников прошлых лет, за отчеты управления водного хозяйства царского Туркестана. Документы прошлого еще более укрепляют его уверенность: водный фактор - ключ малярийной проблемы. В 1915 году в Туркестане орошалось ежегодно четыре с половиной миллиона десятин. Но только два с половиной процента полей орошали инженерные системы. Остальные миллионы десятин крестьяне начала XX века поливали точно так же, как их предки тысячу лет назад, разливая воду, расплаживая комаров, Вывод один: надо перестраивать всю оросительную систему Средней Азии. Иначе с малярией не справиться.

Планы ученого полностью совпали с планами Советской власти. Революция, провозгласившая в России “землю крестьянам”, пришла в Туркестан с лозунгом, несколько странным для русского уха, но вполне понятным в краю пустынь: “Воду дехканам”. Семнадцатого мая 1918 года Совет Народных Комиссаров за подписью В. Ульянова (Ленина) принял декрет “Об ассигновании 50 миллионов рублей на оросительные работы в Туркестане и об организации этих работ”. Другой декрет “О восстановлении хлопковой культуры в Туркестанской и Азербайджанской Советских Социалистических Республиках” предлагал местным правительствам “закончить все первоочередные работы по приведению в порядок ирригационных сооружений к весне 1921 года”. Гражданская война и разруха помешали осуществить ленинский план. В 1922 году в Туркестане под хлопком оставалось всего лишь пятьдесят тысяч десятин - в десять раз меньше, чем в 1916-м. Удивляться нечему: воду в том же двадцать втором получила только половина хозяйств, нуждающихся в орошении.

Настоящее “культивирование воды” началось в Средней Азии в 1924 году. И едва ирригаторы предприняли техническую реконструкцию поливных систем, как вода, по определению П. Павленко, тотчас “обернулась хлопком”: площади под хлопчатником к 1928 году удвоились, поднялся урожай волокна.

Вода пошла на поля. Но будет ли она только носительницей богатства или снова приведет за собой беду? Исаев видел: ирригаторы не всегда понимают свою задачу достаточно широко, не всегда представляют то, что хирурги именуют “отдаленными последствиями операции”. Между оросителями и медиками нет никаких контактов. Исаев берется за перо. Ах, как он не любит писать! Лучше десять публичных выступлений перед любой аудиторией, чем страница рукописного текста. Но на этот раз выхода нет. Надо обратиться к водникам, надо разъяснить им, что цели врача и инженера-гидротехника в Средней Азии едины. Обычно нетерпеливый, он проявляет на этот раз поразительную выдержку, по нескольку раз переписывает и правит каждую страницу. Надо раздвинуть общественный и научный горизонт ирригаторов, во что бы то ни стало сделать их друзьями медицины. Исаев пишет статьи для газет, письма ответственным работникам ирригационной службы, сочиняет статью о водном факторе для “Вестника ирригации”. Куда девался его суховатый стиль! Статьи, предназначенные для глаз инженеров, написаны приподнятым, взволнованным языком. Кое-где автор готов даже польстить своим читателям.

“Малярийная пандемия 1921 - 1923 годов - memento mori Средней Азии. О ней необходимо помнить и всегда быть готовым к ее повторению... Землю должно обеспечить водой, только при этом условии она прокормит население. Это трудная задача. Еще труднее - дать воду без малярии. Решить этот вопрос - значит овладеть водным хозяйством... Идеал маляриолога сходится с идеалами водника, их путь - один путь. Каждое достижение водника - победоносное наступление на малярийном фронте, каждая неудача или неверный шаг - отступление или начало поражения... Итальянцы считают, что будущее в борьбе с малярией принадлежит инженерам. Мы же должны сказать - не будущее, а настоящее в борьбе с малярией в Средней Азии принадлежит инженерам, вернее, всему коллективу водников, работающему в контакте с маляриологами в условиях Советской власти” *.

* “Вестник ирригации”, № 3, 1926 г. Ташкент. Статья “Ирригация и малярия в Средней Азии”.

Подружиться с племенем инженеров Исаеву удалось без труда. Сначала эти контакты носили личный характер, но вскоре участие медиков в планировке и создании оросительных систем было закреплено законом. Через много лет, вспоминая о годах первых пятилеток, инженер-ирригатор В.Е. Гальцев писал:

“...Исаев изъездил и исходил Узбекистан вдоль и поперек. На каких только водоемах он не бывал! Сколько раз, оставаясь в трусах, лазил в болота для изучения ландшафта, флоры и фауны; как Леонид Михайлович умел ладить с инженерами-гидротехниками, сколько вместе с ними натворил полезных государственных дел! Это был период сплошных дерзаний...”  *

* Гальцев В.Е. Письмо к министру здравоохранения Узбекской ССР, 1958 г.

История эпидемиологии почти не знала таких счастливцев, как он. Желания ученого почти никогда в прошлом не совпадали с мощным потоком государственной инициативы. А тут все словно в сказке: реконструирован канал Шахр-руд, питающий Бухарский оазис, отрегулирован сток вод Зеравшана, создан Верхне-Бухарский сброс с Ку-Мазарским водохранилищем. Водораспределительные инженерные сооружения возникают то там, то здесь на больших и малых реках республики. Да и масштабы, размах не прежний. Врач с радостью видит, как на строительство оросительных систем, где от века не бывало иной техники, кроме кетменя и лопаты, приходят экскаваторы, бульдозеры, грузовики. Самолеты санитарной авиации поднимаются в воздух, чтобы сбросить над болотами смертоносный груз противокомариных ядов. Хинин для лечения больных поступает в Узбекистан тоннами. Причин для энтузиазма сколько угодно. Однако новые масштабы оздоровления края требуют от медика не только энтузиазма, но и трудов необыкновенных. В 1924 году на территории Узбекистана было десять противомалярийных пунктов и станций. Через тринадцать лет институт руководит уже сетью из 62 станций и 319 пунктов. Целая армия медиков под командованием доктора Исаева лечит и предупреждает малярию.

Кстати сказать, “генерал” этой армии - директор Тропического института в Самарканде почти до шестидесяти лет оставался в науке “рядовым”, без ученой степени. Победитель ришты, знаток эпидемиологии малярии и других паразитарных болезней, мог бы при желании защитить не одну, а несколько диссертаций. Мог, но не желал. Зачем это ему? Чести и славы у него и так не занимать стать. В марте 1927 года нарком здравоохранения республики прислал Исаеву телеграмму, какие, прямо скажем, не слишком часто получают рядовые врачи:

“Второй съезд Советов Узбекистана, заслушав доклад Наркомздрава, особенно отметил Вашу работу по борьбе с малярией. Поздравляю Вас с избранием в члены ЦИК Узбекистана” *.

* Архив Самаркандской области, фонд № 1642, лист 59.

В 1933 году Коллегия наркомздрава республики “за преданность, проявленную в работе, за энтузиазм и настойчивость в борьбе с малярией” наградила директора института фотографическим аппаратом. А почетным грамотам он и счет потерял. Чего-чего, а доброй славой и честью доктор Исаев не обделен. Вот времени не хватает, это верно. Но разве власти могут одарить ученого хотя бы одной лишней минутой? Оказалось, что могут.

Председатель Совнаркома Узбекистана Файзулла Ходжаев, всегда пристально следящий за состоянием науки в республике, подписал в декабре 1935 года постановление № 60: директора Тропического института Л.М. Исаева наградить легковой машиной. Сколько их нынче, автомобилей, на дорогах республики... Тысячи! А в тридцать пятом весь кишлак высыпал на улицу поглазеть на серый “газик” - первую легковую машину советской марки. Подарок был редкостный, драгоценный. Не минуты, а часы, сутки жизни сэкономил он ученому-путешественнику. Автомобиль! Значит, сейчас же можно помчаться в пустыню, туда, где впервые оросили поле под хлопок, и туда, где появились новые рисовые чеки, и в горы, где в ручьях норовит вывести свое потомство комар Суперпиктус, и в долины, которые предпочитает комар Пульхеримус... И на малярийные станции. И на строительные площадки. И в Ташкент, на оперный спектакль. Воистину Файзулла Ходжаев знал толк в подарках!

...То, что комар Анофелес - переносчик малярии, известно ныне каждому школьнику. 21 августа 1897 года, в день, когда майор медицинской службы Британской армии Рональд Росс сделал свое открытие, он, воодушевленный победой, написал даже восторженные стихи:
 

Я обнаружил твои тайные деяния, Убийца миллионов. Мое маленькое открытие спасет Эти миллионы людей. О смерть, где твое жало? О могила, где твоя победа?

В свое время открытие Росса по справедливости заслужило Нобелевскую премию. Но многого ли достигли бы узбекские медики, если б в 30-е годы XX века их знания оставались на уровне представлений Рональда Росса? В республике - пятнадцать видов комаров. Одни из них переносят, другие не переносят малярию. Да и малярия не одна. Есть трех-четырехдневная, а также самая страшная - тропическая лихорадка. Какой вид комара в чем повинен? С кем вести войну в первую очередь?

Главный злодей - комар Анофелес макулипенис Сахарови. Он передает человеку все три вида лихорадки. Но в Узбекистане много мест, где Анофелеса нет, а малярии тем не менее сколько угодно. Исаев установил: в горах и предгорьях наиболее опасен как переносчик лихорадки Суперпиктус, комар, о вреде которого ничего не сказано в трудах Росса. Кроме этих двух видов, передавать болезнь человеку может также Гирканус. В Китае, например, он - главный носитель заразы. Но Исаев знает: роль Гиркануса для Узбекистана - невелика, тратить силы на борьбу с ним не стоит. Спутать два вида комара - значит, ничего не понять в эпидемиологии малярии.

И в физиологии комариной нет для Леонида Михайловича мелочей. Анофелес макулипенис, напившись крови, летит в помещение, а Гирканус предпочитает прятаться в растительности. Пустячная деталь? Но от этой детали зависит, где искать и как уничтожать кровопийцу.

А вот другая материя: паразит, вызывающий малярию, - плазмодиум вивакс. Он известен ученым с 80-х годов прошлого века. За столько лет его, кажется, могли бы уже изучить до тонкости. Ан нет! Это простейшее не так просто, как кажется. Если зараженный плазмодием человек живет в Узбекистане, приступ настигнет его уже через две недели после укуса комара. Но если комар внес плазмодия в вашу кровь где-нибудь под Москвой, так называемый инкубационный период - время от заражения до начала болезни - продлевается на несколько месяцев. Можно заразиться осенью, а испытать первый приступ в апреле. Возбудитель один, но есть, оказывается, северный и южный его варианты. Снова деталь, и опять, как видим, деталь немаловажная.

Может показаться, что доктор Исаев слишком уж непостоянен в своих занятиях. Давно ли его увлекали опыты с плазмодием? В институте только и разговоров было что о питательных средах, о разных методах окрашивания микроскопических препаратов. Но вдруг микроскоп отставлен, и вчерашний микроскопист уезжает в дальний колхоз спорить с агрономами о том, как сеять рис. А еще месяц спустя он весь погружен в ихтиологию - в Узбекистан привезли рыбку гамбузию, пожирательницу личинок комара. Как для профана полотно художника-импрессиониста представляется хаотической мешаниной цветовых пятен, так и смена занятий доктора Исаева кое-кому из его современников казалась хаотическим метанием от одной проблемы к другой. До известной степени Леонид Михайлович действительно был импрессионистом от науки. Но как подлинный художник, он всегда ясно видел общий замысел произведения. И изучение плазмодия, и опека над рисовыми полями, и выращивание гамбузии были лишь разными “красками” на его палитре. Прошло много лет, но то, что заметил, понял и осмыслил ученый, прочно осело в науке, стало достоянием студенческих учебников. Таковы все классики - они оставляют потомкам произведения, писанные прочными красками.

А между тем сам классик меньше всего думал о своем будущем. Он жил и кипел лишь злободневными, до предела актуальными событиями. Архив Исаева набит газетными вырезками. В 30-е годы ученый зорко присматривается к росту посевных площадей, к планам строительства и орошения в каждой области, в каждом колхозе. Он вырезал и хранил постановления правительства и местных Советов, особенно те, что прямо или косвенно касались здоровья людей. Пристальное внимание врача к потоку современности не случайно: стремительные события тридцатых годов нередко порождали для эпидемиологов ситуации весьма острые.

Индустриализация переселила в города миллионы крестьян. Скученность и теснота рабочих бараков, переполненные вокзалы и эшелоны грозили обернуться эпидемией, взрывом заразных болезней. Но и в деревне, где время обычно течет медленнее, эпидемиолога в пору коллективизации поджидали неожиданности. Очередной пятилетний план обязал Узбекистан расширить посевы риса. Казалось бы, какое дело до всего этого директору института в Самарканде? Но промелькнувшая в газете цифра сразу насторожила Леонида Михайловича. Сеять рис - значит разводить малярию. Растение плодоносит только стоя в воде. Рисовые чеки - неглубокие, обвалованные прямоугольники, заливаемые на несколько месяцев водой, - великолепный инкубатор для личинок комара. Нельзя разводить болота и ждать, что малярия сойдет на нет.

Исаев пишет протест в Узбекское правительство. Мнение врача принято в расчет, местные Советы запрещают колхозникам сеять рис ближе чем в трех километрах от ближайшего населенного пункта. Медик может быть доволен: Советская власть прислушалась к его доводам. Но ведь это Исаев: он попросту не знает, что такое радоваться, если дело уже завершено. У него новые идеи, новые планы. Болото, даже если оно далеко от кишлака, все-таки остается болотом. Комариная опасность продолжает висеть над людьми. Исаев ищет новое радикальное решение проблемы. Ищет и находит. Надо время от времени осушать чеки. Ненадолго, всего на четыре-пять дней. Потом можно снова пустить воду. Если повторить такое осушение два-три раза за лето, личинки погибнут и рисовое болото станет безопасным. А рис? Может он потерпеть эти пять дней?

Директор института берет в штат нового работника - агронома. В медицинском учреждении появляются опытные рисовые участки. Их периодически осушают, спускают воду из чеков. После этого агроном исследует состояние рисовых кустиков, а паразитологи, засучив брюки выше колен, бродят по грязи в поисках личинок. Живы или погибли? Так продолжается целое лето. Затем опыт переносят в ближний колхоз. И наконец итоги: Исаев публично объявляет, что периодическое осушение чеков не вредит рисовому растению, зато губит личинки комаров. Метод рекомендован для всех рисосеющих районов республики как совершенно радикальный. Оригинально, просто, дешево...

Ученый, предлагающий современникам нечто новое, должен быть готов не столько к благодарности, сколько к протестам. Запротестовали агрономы. Неспециалист вторгся в милое их сердцу растениеводство! Ату его! Что этот доктор понимает в агрономии?! При периодическом осушении на чеках поднимется целый лес сорняков. Рис будет заглушен, рис погибнет...

Исаев принимает бой. Проверка в институте показывает, что сорняки не успевают развиться за столь короткий срок, их губит вновь залитая в чеки вода. Кажется, все аргументы растениеводов исчерпаны. Но нет: в местной газете появляется статья, где автор-агроном доказывает: периодическая осушка повредит качеству рисового зерна. Агроном не пустослов, у себя дома в горшках он уже проделал соответствующие опыты. Может быть, доктор Исаев хоть теперь чувствует себя сраженным? Ничуть. Он тоже ставит эксперимент, но не в горшках, а в поле. В Тропический институт приглашены химики. Им поручено произвести тончайший анализ риса, выращенного новым методом. Агрономы, химики и медики не жалеют труда, чтобы выяснить истину. И она возникает, эта истина: лучезарная, единственная - периодическое осушение рисовых чеков качества зерна не ухудшает. Больше того, на опытных делянках урожай зерна выше контрольного, может быть, потому, что осушение укрепляет корневую систему рисового куста...

Как просто это выглядит в пересказе! А ученым, чтобы доказать свою правоту, каждый раз приходилось затрачивать годы труда. И какого труда... Дабы утвердить идею о благотворности периодического осушения рисовых чеков, чтобы изучить достоинства новых противокомариных ядов, чтобы установить, как ведет себя на рисовых полях рыбка гамбузия, сотрудницы института Зинаида Сергеевна Матова, Анна Викторовна Улитчева, Варвара Андреевна Гоголь по полгода жили в дальних кишлаках; дважды в год переносили тяжелые атаки малярии, с беспамятством и температурой за сорок.

То, что мы называем сегодня научной командировкой, меньше всего походит на поездки исаевцев начала 30-х годов. Правда, медикам уже не грозило, как прежде, нападение басмачей (в 20-х годах Леонид Михайлович испытал два таких налета), но сложностей и у них было не мало. Командированный сотрудник института имел в те времена сколько угодно шансов подхватить в кишлаке оспу, малярию или дизентерию. И уж тем более насидеться без хлеба. Леонид Михайлович и сам несколько раз болел малярией. Но, лежа в лихорадочном пароксизме, до последней минуты, пока сохранялось сознание, посмеивался, пошучивал, даже напевал... Он явно бравировал своим равнодушием к страданию: “Я лично профилактической хинизации себя не подвергаю, - писал он из Бухары Е.И. Марциновскому. - Не применяю даже полога в районе Представительства [РСФСР], где однодневное пребывание гарантирует заболевание” *. Можно одобрять или не одобрять подобное безрассудство, но одного у Исаева не отнимешь: перед лицом тяжелой болезни он остается таким же стойким, как когда-то под картечью турок. В том же духе воспитывал и своих сотрудников. Никто никогда в институте не отказывался от самых тяжелых длительных командировок. Даже матери, оставляющие дома маленьких детей, даже пожилые люди с учеными степенями и почетным стажем научной работы. Никто никогда не спрашивал директора о смысле общих усилий. И жертвы и тяготы казались сами собой разумеющимися. Таким был стиль доктора Исаева. На том пятьдесят лет стоит исаевский институт.

* Письмо из Урсатьевской от 24 июня 1924 года.

Пусть не вошло в практику прерывистое орошение риса, пусть остались неопубликованными поразительные по точности и строгости наблюдения Варвары Андреевны Гоголь над гамбузией, но дело сделано, опыт накоплен. Огромный, почти необозримый исаевский опыт оздоровления целого края. Шли годы. Изменялись, совершенствовались методы лечения малярии. Химики синтезировали отличные лекарства: акрихин, бигумаль, плазмоцид. Появился ДДТ, хорошо поражающий окрыленных комаров. Все это снова проходило через руки доктора Исаева, проверялось, испытывалось его гвардией. И эти новые эксперименты, расчеты, наблюдения также становились наукой. Ибо наука, а не просто организационные и санитарно-эпидемические мероприятия творятся в стенах исаевского Тропического института. Когда-то, в 1926-м, Леонид Михайлович ездил в Германию, чтобы поучиться у немецких ученых основам паразитологии. Но прошло время, и профессор Фюллеборн из Гамбурга, директор всемирно знаменитого Института корабельных и тропических болезней, сам посылает своего ближайшего ученика набраться опыта у среднеазиатских “провинциалов”. А потом и другие страны начинают приглашать к себе знатока тропических болезней из Узбекистана: Исаева зовут в Алжир, Бразилию.

Леониду Михайловичу есть что сказать врачам и биологам этих стран. В 1960 году в СССР с трудом удалось отыскать три с половиной сотни маляриков. В Узбекистане были излечены одиннадцать последних больных. А на остальной части планеты в том же году умерло от малярии около миллиона человек, а переболело 140 миллионов.

...В 1952 году группа советских маляриологов получила Сталинскую премию. Профессор Исаев был в их числе. В Самаркандском областном архиве я нашел его лауреатское удостоверение и полдюжины других наградных документов. Изящно переплетенные книжечки эти напомнили мне читанное однажды сочинение о великих людях. Автор, рассказывая о Майкле Фарадее, привел, между прочим, мнение этого гения о наградах. Отличия за научные заслуги должны быть такими, чтобы их не мог добиться никто другой. Обычно принятые награды, по словам Фарадея, “скорее принижают, чем возвышают человека, ибо содействуют тому, что его умственное превосходство исчезает в общественной повседневности”.

Не знаю, все ли современные исследователи согласятся с точкой зрения, высказанной столетие с четвертью назад. Но в Самарканде я нашел наградной документ, который в известном смысле близок к идеалам великого физика. Этот диплом не одет в сафьян и не блистает полиграфическими красотами. Он не напечатан бездушным шрифтом пишущей машинки и даже не переписан от руки. Его не без изящества нарисовали на листе ватмана с помощью туши и кисточки. В дипломе медики Старой Бухары объявляют своему товарищу доктору Исаеву, что отныне считают его Героем Труда. Далее идет перечисление заслуг награжденного. Прочтите эти строки, они говорят не только о докторе Исаеве, но и об эпохе, в которую он жил.

“Вы обнаружили крупные специальные познания в области борьбы с малярией и другими тропическими заболеваниями, а также значительный талант организатора. Силой своего убеждения, бесспорностью своих доказательств, своей сознательной любовью к делу Вы пробудили, всколыхнули общество. Своей энергией и настойчивостью, твердой волей Вы сумели привлечь к борьбе с малярией все государственные и общественные силы. Вы сделали эту борьбу обязанностью каждого сознательного гражданина. В этом пробуждении активности массы, в этой самодеятельности ее Ваша инициатива, Ваше творчество, в этом Ваша колоссальная заслуга перед человечеством, в этом Ваша революционность...” *

* Республиканский музей истории культуры и искусства Узбекской ССР. Фонд Исаева Л.М.

Документ подписан 9 октября 1924 года. Думаю, что даже строгий Фарадей не возражал бы против такой награды ученому. Ведь диплом Героя Труда бухарские медики составили в единственном экземпляре, специально для доктора Исаева.