7 апреля 1906 г. некто «К.», выступавший в полуофициальной газете «Русское государство» и пытавшийся защищать правительство против недавно появившихся в печати сообщений о жестоких действиях полиции, сокрушался по поводу раскручивавшейся в России спирали насилия.

«Тамбовские крестьяне силой нарушали права помещика; его защитником явилась власть. «Защитницею» крестьян является Спиридонова, и убивает представителя власти... Аврамов наказывает ее... исполнительный агент революционного комитета убивает Аврамова... Что же дальше?»

При иных обстоятельствах, заметил «К.», Спиридонова познакомилась бы с Аврамовым в Борисоглебском офицерском собрании и потанцевала с ним [1]. В 1906 г. такая встреча в России была невозможна: внутренняя борьба терзала страну как никогда прежде.

Большую часть 1906 года Россию не охватывали массовые движения, подобные тем, что годом раньше едва не привели к свержению монархии. Но все же революционеры и конституционалисты старались подталкивать низшие слои общества к протесту и мятежу. Одни активисты распространяли среди крестьян и рабочих агитационную литературу, другие брались за убийство правительственных чиновников или грабили казну. Третьи осуждали правительство и политическую систему с трибуны новых парламентских учреждений, в аудиториях только что легализованных общественных объединений и со страниц печати, освободившейся от цензуры. То была эра надежд, новых возможностей публичного самовыражения, большей свободы, но также и тяжелого общественного разлада, отчаяния и озлобления, нередко сопровождавшихся проявлениями гражданской войны.

Можно утверждать, что тем элементом нарождавшегося гражданского общества, который наиболее угрожал устоям абсолютизма и который правящим верхам труднее всего было контролировать, являлась пресса. Сравнительно маломощное профсоюзное движение могло быть обуздано положениями уставов и полицейскими репрессиями, а общественные объединения, хотя иногда и влиятельные, редко получали массовую аудиторию и обычно занимались частными вопросами, не привлекающими общественное внимание. Дума являлась мощным оплотом оппозиции самодержавию. Ее депутаты пользовались иммунитетом и не могли подвергаться полицейским преследованиям; их дебаты происходили в условиях наибольшей свободы слова, они постоянно пользовались своим правом обращаться с запросами к правительству и последовательно срывали исполнение правительством его замыслов, отклоняя законопроекты. В то же время численность депутатов была невелика, часто они увязали в законодательной рутине и их редко слышали за пределами Таврического дворца.

Только печать могла доносить до широкой публики взгляды и мнения, обсуждаемые в Думе. П. Н. Милюков, например, признавал, что кадетская «Речь» «больше делала для популяризации наших идей, чем всякая иная общественная деятельность кадетов». А В. И. Ленин на большевистской конференции в конце декабря 1913 г. утверждал, что «без «Правды» большевистская думская фракция потеряет 99/100 своего значения». Сам император в письме матери в марте 1907 г. отмечал, что «все было бы прекрасно, если бы все то, что говорится в Думе, оставалось в ее стенах. Дело в том, что каждое слово, сказанное там, появляется на другой день во всех газетах, которые народ с жадностью читает» [2].

Важное значение политически ориентированной печати усугублялось тем фактом, что, в отличие от Западной Европы, свободная пресса в России появилась прежде писаной конституции, утверждения парламентских учреждений и образования политических партий. Таким образом, свои требования доступа к участию в политическом процессе общественность в России выражала ранее всего через печать [3]. Для правительства массовая печать была столь же опасна, как и специальные политические издания. Ежедневные газеты затрагивали вопросы, важные для миллионов их читателей и располагали огромными финансовыми ресурсами. На газетном бизнесе делали крупные состояния [4]. Редакторы и издатели умели настраивать общественное мнение, но и им приходилось подстраиваться под него, выплескивать сенсации, будоражащие новости. Если журналистские сенсации увязывались с политическими и социальными проблемами, то могли производить столь же разрушительное действие, как и материалы радикальной печати. По сути, эта опасность могла оказаться даже больше, так как правительству легче было подавлять радикальную прессу.

Изучая политику правительства по отношению к печати, особенно газетам с их влиятельностью, важно ответить на вопросы:

• Насколько упорно и какими путями стремилось правительство ограничить свободу печати? 
• Какие факторы побуждали правительство смягчать ограничительные меры против прессы? 
• В какой степени содержание и характер публиковавшихся материалов оправдывали эти меры? 
• Пыталось ли правительство воздействовать на печать средствами убеждения и насколько это ему удавалось? 
• В итоге, способствовала ли печать в последние годы существования царизма стабилизации или больше дестабилизации общественной и политической жизни? 

Свободный рынок идей. Поток антиправительственных публикаций хлынул с конца 1905 года. Наибольшей ядовитостью отличались сатирические произведения. Сотни писателей, художников и редакторов в изданиях под такими названиями, как «Фонарь», «Пулемет», «Бомбы», «Злой дух», «Скорпион» - всего до 380, напустились на правительство, императора, царскую фамилию, порой яростно и разнузданно. Многие изображения правительственных чиновников, а также символические изображения государства доходили до бесчеловечности, отличались леденящей кровь жестокостью: отвратительные чудовища, терзающие юных дев; вампиры, у которых кровь капает с клыков, набрасываются на младенцев; солдатня, вырезающая целиком деревни; скелеты в истлевших саванах и с сатанинскими глазами, восторженно любующиеся грудами тел.

«Паяц» (1906, № 2) изобразил К. П. Победоносцева, С. Ю. Витте и П. Н. Дурново жадно лакающими «Московское красное» на пирушке с развеселым скелетом-сановником, увешанным орденами и эполетами. По своей грубой физиологичности эти материалы подобны изображению работы прозектора в анатомическом театре; стремление приучить к бесчеловечности напоминает пропаганду зверства времен первой мировой войны [5].

Нисколько не конкурируя в своей критике правительства с безобразием радикальных изданий, респектабельные органы периодики осуждали злоупотребления чиновников в формах, не мыслимых даже для большей части 1905 года. Например, кадетский юридический еженедельник «Право» 25 марта 1906 г. перепечатал двухнедельной давности сообщение либеральной «Нашей жизни» о том, что провинциальный жандармский чин жестоко избил крестьянина, который жаловался, что ему не разрешили передать книги приятелю, помещенному в тюрьму. Через неделю «Право» перепечатало еще одно сообщение, на этот раз из «Новой жизни», о железнодорожном жандармском офицере в Петербурге, который якобы заявил, что может кого угодно повесить [6].

В ноябре 1905 г. радикальный публицист В. Л. Бурцев возвратился из эмиграции в Петербург и в январе вместе с П. Е. Щеголевым и В. Я. Богучарским-Яковлевым основал журнал «Былое». Они публиковали воспоминания, письма, документы и прочие материалы весьма критического характера. Многие из этих материалов были получены от амнистированных или возвратившихся из эмиграции революционеров. Редакция также добывала материалы от чиновников. Крупнейший успех был достигнут в мае, когда М. Е. Бакай, служащий Варшавского охранного отделения, начал поставлять Бурцеву секретные сведения и документы [7]. Число периодических органов революционных партий ощутимо росло; количество периодики, издававшейся большевиками, например, возросло до 60 наименований в 1906 г. и 87 в начале 1907 года [8].

От такой вакханалии в прессе Николай II должен был оказаться в шоке. В 1905 и 1906 г г., по воспоминаниям А. А. Спасского-Одынца, секретаря Витте, царь читал только консервативное «Новое время» и «Биржевые ведомости». Всю остальную умеренную печать он оценивал в таких выражениях, как «паршивцы, дряни», иногда даже в более резких. Однажды он пожаловался Витте: «Неужели мое правительство настолько беспомощно, что не имеет законных способов» притянуть этих сволочей к суду? Начальник канцелярии Министерства двора А. А. Мосолов вспоминал, что император и его окружение не могли понять, как это царь не может помешать опубликованию нежелательных статей» [9]. Разумеется, Николай сам же и подписал указ, ограничивший способность исполнительной власти действовать подобным образом.

Правительственная комиссия, в состав которой входили известные деятели от В. О. Ключевского, А. Ф. Кони и М. М. Стасюлевича слева до В. П. Мещерского и А. С. Суворина справа, подготовила проект статьи о свободе печати для объявления в царском указе от 12 декабря 1904 года [10]. Между тем действовавший закон о цензуре 1882 года применялся все меньше и меньше, пока к концу 1905 г. цензура в России не перестала существовать вовсе. Отмена 24 ноября закона о предварительной цензуре поэтому, являясь в правовом отношении значительным событием, на практике была излишней.

Хотя в декабре правительство повсеместно приступило к сокрушению народных восстаний, массированные потоки мятежных по духу печатных материалов продолжали становиться общественным достоянием, и даже 27 декабря жестокий московский генерал-губернатор Ф. В. Дубасов в отчаянии запрашивал по телеграфу старшего цензора в Петербурге А. В. Бельгарда, какие органы печати запрещены по закону. Таким образом, даже «реакционер» Дубасов, который, казалось бы, был наделен диктаторской властью в Москве и на чью жизнь в декабре 1906 г. делалось покушение, не мог решиться без законного основания закрыть издания «возмутительного», по его мнению, содержания [11].

Чтобы восстановить минимальный контроль над печатью и привести законодательство о ней в соответствие с обещаниями манифеста 17 октября, правительство 18 марта и 26 апреля 1906 г. издало «временные» цензурные правила. «Предварительная цензура», то есть обязанность издателей получать разрешение административной власти на публикацию по корректуре, до печати тиража, отменялась. Впредь любое произведение можно было печатать, если только экземпляр издания представлялся в цензурное бюро (Комитет по делам печати) либо одновременно с распространением (газеты), либо за 1-7 дней (журналы, книги). (Новое послабление не распространялось на сочинения, касающиеся вопросов религии, церкви, военных и жизни двора). Цензоры могли временно приостанавливать распространение любой публикации, но уничтожить тираж, закрыть орган печати, оштрафовать издателя или редактора можно было только по суду. Суд мог вынести подобное решение только если обвинение докажет, что данная публикация возбуждает социальную вражду или подстрекает к другим уголовно наказуемым действиям. Чинам администрации вменялось в обязанность давать разрешение на создание новых периодических органов в срок до двух недель, если им предоставлялись необходимые сведения о редакторах и издателях [12].

Немногочисленные дальнейшие ограничения были введены незадолго до учреждения Думы и вскоре после, например, законом 13 февраля 1906 г. запрещалось распространение ложных сведений о правительственных учреждениях, войсках или служащих, а законом 22 апреля - ложных слухов относительно кредитоспособности государственных кредитных установлении. Кроме того, правительство стремилось запретить сочувственное публицистическое изображение террористов, подобных М. А. Спиридоновой. После длительных споров и обстоятельного изучения законодательства по те же вопросам, действовавшего в крупных западноевропейских странах, 24 декабря 1906 г. правительство установило по статье 87-й Основных законов уголовную ответственность за восхваление каких бы то ни было незаконных действий в печати или устных выступлениях. 18 апреля 1907 г. Совет министров подтвердил этот закон [13]. Никаких больше правовых ограничений печати путем законодательных мер правительство не устанавливало. При таких сравнительно благоприятных условиях периодика всех политических оттенков развивалась в течение ближайших двух лет.

Не имея возможности - или не желая - вводить дальнейшие правовые ограничения, правительство попыталось противостоять оппозиционной печати средствами печати же, хотя было плохо подготовлено для решения такой задачи. Еще 27 января 1906 г., например, Витте жаловался Совету министров, что всегда, когда он желает напечатать извещение или разъяснение существующих законов, ему приходится приложить немало усилий, чтобы найти, кто бы это напечатал. В нескольких случаях ему приходилось обращаться в типографию «Сельского вестника», органа Министерства внутренних дел. Совет министров постановил ассигновать 10 тыс. рублей этому ведомству на специальные публикации [14]. Однако правительство явно нуждалось в своем собственном органе, более доступном и интересном, чем крайне скучный и вполне официальный «Правительственный вестник». После нескольких неудачных попыток в 1905 г. организовать размещение информации, благоприятной для правительства, включая мартовский замысел А. Г. Булыгина купить существующую газету - «Санкт-Петербургские ведомости», 1 февраля 1906 г. правительство Витте учредило как бы неофициальную газету «Российское государство», которую Николай добавил к числу читаемых им газет. Так и не справившись со своей задачей - «разъяснять [правительственные] меры средствами логических доводов», она перестала выходить в мае. Затем в июне под руководством нового главы правительства, П. А. Столыпина, правительство превратило в свой рупор частную газету «Россия» (надо полагать, Николай читал и ее) [15].

Иногда правительство отвечало на невыгодные для него сообщения печати. С этой целью в Департаменте полиции имелся небольшой специальный штат сотрудников, которые просматривали периодику и вырезали и подшивали статьи «тенденциозного» или «сомнительного» характера. Эти чиновники проверяли достоверность появившихся в печати обвинений правительственных чинов в неправильных действиях и публиковали опровержения того, что считалось неверным. Судя по случаю, относящемуся к середине июля 1907 г., когда Департамент полиции расследовал выдвинутое одной из петербургских газет обвинение управления московского градоначальника в том, что оно незаконно посадило под арест женщину, высшие полицейские чины с готовностью принимали на веру опровержения, касающиеся произвольных действий своих коллег на местах. Тем не менее, ввиду существования относительно свободной печати, правительству приходилось, прибегая к публичным опровержениям, заботиться о точности получаемых сведений. Поэтому в конце 1907 г. 4-е делопроизводство Департамента полиции потребовало от местных властей присылать в таких случаях сведения немедленно по получении запроса. Надзор 4-го делопроизводства за прессой был расширен и упорядочен в 1912 году [16].

Стремление чиновников посредством субсидирования или личного влияния держать в узде редакторов и журналистов опиралось на волю императора. Проправительственная пресса десятилетиями получала субсидии; в мае 1905 г. Николай II потребовал от Булыгина постараться «со спокойной твердостью воздействовать на редакторов, напомнив некоторым из них верноподданнический долг, а другим и те получаемые ими от правительства крупные денежные поддержки, которыми они с такой неблагодарностью пользуются».

С 1906 г. правительство увеличило выплаты из царского секретного фонда на «полезные» публикации. В 1914 г. и, по-видимому, за несколько предшествующих лет эти расходы достигли 826000 руб., увеличившись до 1 млн в 1915 и 1,7 млн руб. в 1916 г., надо полагать, вследствие инфляции [17]. Неясно, однако, какие именно органы печати получали эти деньги. С. Е. Крыжановский, например, вспоминал, что при Столыпине он передал 180000 руб. А. И. Дубровину, председателю Союза русского народа, и его газете «Русское знамя», но он не указывает, какая часть этих денег действительно досталась газете. Что он отмечает, однако, так это насколько трудно было обеспечивать благожелательное отношение к правительству редакторов из числа правых. Временами «Русское знамя» усваивало тон, который высшие чины считали неприемлемым. Соответственно, Крыжановский был вынужден, уменьшив платежи Дубровину, переадресовать деньги В. М. Пуришкевичу, вождю другой организации правых, Союза архангела Михаила. Также и когда В. П. Мещерский в своей газете «Гражданин» напечатал неподобающие статьи о министре иностранных дел А. П. Извольском, Крыжановский сократил его финансирование и даже пригрозил отказать в ежегодной субсидии в 4 тыс. руб., назначенной Мещерскому Александром III [18].

В любом случае, суммарный тираж всех правых газет едва ли когда превышал 20000. В этом смысле они грубо сопоставимы с кадетской «Речью» и большевистской «Правдой» с их тиражами примерно по 40000 экз., существовавшими исключительно благодаря пожертвованиям от различных сторонников. (Собственно коммерческими предприятиями были лишь массовые газеты, подобные либеральному московскому «Русскому слову», которое в 1914 г. выходило тиражом 600 000 экз.) [19]

С декабря 1905 г. и на протяжении 1906 г. судебным санкциям подвергалась значительная часть прессы. Только в Петербурге подверглись тем или иным репрессиям 112 легальных изданий и были закрыты 25 эсеровских, социал-демократических и анархистских изданий. За тот же период по всей России были конфискованы 361 книга, 433 номера журналов; 371 периодическое издание подверглось приостановке. Тем не менее в начале июня 1906 г. Совет министров потребовал ужесточить контроль над печатью [20].

Однако большинство издателей радикальных произведений прибегали к уловкам, позволявшим избежать репрессий, таким, как выпуск нескольких различных брошюр, под одной невинно выглядящей обложкой; указание значительно заниженного тиража; печатание текста и обложки в двух разных типографиях; использование эзоповского языка (слово «старое» вместе «подполье»); помещение одного и того же текста в различные обложки; ложное указание места издания или обозначение несуществующих издателей (можно было найти типографии, желающие работать с незарегистрированными издателями); смена названий периодических органов - иногда до дюжины или более раз; наем нуждающихся в заработке лиц специально для тюремной отсидки в качестве «ответственного издателя» (эта последняя уловка была распространенной, ввиду того, что краткий срок заключения часто мог быть заменен штрафом) [21].

К тому же во многих местах на протяжении 1906 г. полиция и цензоры часто проявляли терпимость по отношению к революционным редакторам и издателям, как это обнаружил Е. Ананьин, член эсеровской боевой организации. В Армавире он познакомился с неким Саликовым, меньшевиком, издателем местной газеты. Саликов пригласил его отобедать в городском саду, они немного поиграли в карты. Среди игроков было и несколько офицеров полиции. Один офицер подошел к Саликову, они поговорили. Позднее Ананьин спросил, что они обсуждали. Оказалось, что полицейский спросил Саликова, когда он сможет отсидеть свой срок за нарушение закона о печати, на что тот ответил: «Не сейчас, попозже». Наконец, хотя публичным библиотекам и читальням законом запрещалось иметь издания, запрещенные в судебном порядке, этот закон зачастую не строго исполнялся [22].

Поскольку законы о печати не могли быть исправлены - не приходилось ожидать, чтобы Дума согласилась на поправки, желательные правительству, оно прибегало к административным ограничениям, резко усилившимся после 3 июня 1907 года. В ночь на 3 июня губернаторы нескольких крупнейших губерний и градоначальники в крупных центрах империи издали приказы повсюду почти дословно совпадавшие, о запрещении публиковать материалы, способные возбудить антиправительственные настроения или вызвать «возмущения» по поводу несчастий, правительственных распоряжений или других событий [23]. В Москве, где действовало положение о чрезвычайной охране, лица, не подчиняющиеся этому постановлению, могли подвергнуться штрафу в три тыс. рублей или трехмесячному заключению, хотя на практике наказания никогда не были столь суровыми.

4 июня московский генерал-губернатор Дубасов запретил оскорблять полицейских или нападать на них, и градоначальник немедленно начал применять это постановление, что привело к десяти арестам и нескольким некрупным штрафам (3 - 5 рублей) и заключению нескольких человек на сроки от 4 до 30 дней [24]. Столыпин 5 июня предписал административным и полицейским властям обеспечить сохранение порядка любой ценой [25]. В некоторых случаях общественные протесты заставляли местные власти смягчать свои ограничения печати, как это произошло, когда московский градоначальник С. К. Гершельман 4 января 1909 г. отменил обязательное постановление, изданное тремя неделями раньше, согласно которому подлежали уголовному преследованию лица, владеющие публикациями, конфискованными по распоряжению цензурного ведомства. (Еще одним постановлением запрещалось иметь такие публикации коммерческим и торговым учреждениям) [26]. И все же основной тенденцией на протяжении последующих нескольких лет было усиление репрессий.

Репрессии против периодических изданий проводились следующим образом. В течение установленного срока издатель представлял копию каждого выходящего номера в цензуру. Номера газет нередко доставлялись в ранние утренние часы. Цензоры старательно знакомились с поступившими изданиями. Они знали, какие издания подлежат наиболее тщательному изучению. Обнаружив не дозволенное законом содержание, цензор ставил в известность главного цензора, для того, чтобы распорядиться о конфискации целого номера, главный цензор связывался с окружным инспектором по делам печати, а тот - с полицией. Затем в типографию отправляли полицейский наряд. Если того или иного выпуска не оказывалось, как нередко и случалось с революционными изданиями, полиция учиняла розыск по всему городу. Тем временем главный цензор решал, возбуждать ли уголовное преследование против редактора или издания. Он мог предложить уничтожить данный номер, посадить ответственного редактора или закрыть издание. Гарантии, что суды согласятся применить данную меру, не было, но в принципе задержанный номер на время изымался из обращения. Местный губернатор мог также наложить административные взыскания, как штраф, так и тюремное заключение ответственного редактора [27]. Хотя процедура эта выглядит громоздкой, другими возможностями администрация не располагала.

Наложение в административном порядке штрафов возросло с 16 случаев на общую сумму в 15,5 тыс. руб. в 1906 г. до 148 случаев в 1907 г. на 65 тыс. рублей, 268 в 1911 г. на 73,4 тыс., 317 в 1912 г. на 96,8 тыс. и 340 в 1913 г. на 130,0 тыс. рублей. Резкое усиление штрафования в 1907 г. связано с нанесением правительством удара по прессе после роспуска II Думы. В течение последующих четырех лет общая сумма таких штрафов колебалась между 60 и 87 тыс. рублей. Затем произошло быстрое увеличение штрафных сумм, очевидно, объясняющееся началом выхода нескольких легальных революционных газет. В первые десять месяцев 1913 г., например, 16,8 тыс. руб., или 13% всех штрафов, было наложено на одну только рабочую печать. В 1913-м же году периодическая печать пострадала на 12,8 тыс. руб. в связи с освещением ею процесса Бейлиса. Самый тяжелый удар выдержала петербургская пресса: восемь газет (не считая социал-демократических) уплатили 26,4 тыс. руб., или 20% всех штрафов в 1913 году. На пять газет в Москве было наложено взысканий на 9,7 тыс. руб., или 7,5% всех штрафов, а 13 киевских газет - 11,1 тыс. руб., или 8,5% всех штрафов. (Интересно, что в Киеве штрафы на 3850 руб., или 35% по Киеву, были отменены; остается неизвестным, сколько штрафов было отменено по России в целом [28].) Реже юридические преследования обращались против издательской индустрии.

Суды выносили вердикты, приведшие в итоге к приостановке десятков изданий, оштрафованию десятков издателей и редакторов и конфискации сотен книг и выпусков периодических изданий. Только в 1908 г., например, были временно закрыты 73 периодических органа - преимущественно профсоюзных и других левых (42 из них в Петербурге и Москве), а в 1907 - 1910 гг.изъято около 1200 различных книг (для сравнения: в 1905 - 1906г г. - только 46). Число отдельных книг и брошюр, конфискованных в 1907 - 1910 г г., приближалось к 4 тысячам [29].

Надо иметь в виду, что за это время численность издаваемых органов периодики стремительно и неуклонно возрастала: 123 газеты в 1898, 800 в 1908, 1158 в 1913 г., их ежедневный суммарный тираж утроился за 1900 - 1913 г г., достигнув трех млн. экземпляров. В целом количество периодических изданий увеличилось с 1002 в 1900 до 2391 в 1910 и 3111 в середине 1914 года. Возросла и грамотность населения - с 27,8% в 1897 до 40,2% в 1914 году [30]. Пострадали от правительственных репрессий немногие газеты журналы. За первые десять месяцев 1913 г. на 69 изданий (в подавляющем большинстве газеты) пришлось 59% штрафов, наложенных в административном порядке. 69 оштрафованных из более чем тысячи изданий - это крохотная часть. Иначе быть и не могло: численность цензоров оставалась почти неизменной, 44 в 1882 и 46 в 1917 г.; едва ли бюджет цензуры увеличивался сколько-нибудь быстрее [31].

Правительственные преследования наиболее тяжело обрушивались на определенные категории населения (трудящиеся, национальные меньшинства, радикалы) и географические районы (окраины и колонии) [32]. Больше всех доставалось, конечно, революционерам. В целом полиции, видимо, удавалось отличать революционных активистов, действовавших в рабочей среде, - их постоянно арестовывали, от членов профсоюзов, которые в основном избегали арестов. И все же количество профсоюзных журналов упало с 52 в 1907 до 24 в 1908, 22 в 1909 и 21 в 1910 году. С весны 1907 до конца 1910 г. ни социал-демократам, ни эсерам не удавалось легально издавать свои газеты [33]. Крушение многочисленных издательских начинаний революционеров в этот период объяснялось не только полицейскими преследованиями: их круг читателей чрезвычайно сжался. В. Д. Бонч-Бруевич, прежде широко занимавшийся нелегальным революционным издательством в Петербурге в 1906 и 1907 г г., 26 октября 1908 г. писал Ленину, что почти не выходит новых брошюр революционного или решительно антиправительственного содержания, а ранее изданные почти не пользуются спросом [34].

По мере ослабления оппозиционной печати в верхах бюрократии зрело намерение в порядке уступки общественным требованиям сократить использование административных методов ограничения свободы прессы. Один из сотрудников Столыпина 23 августа 1908 г. представил доклад о необходимости проводить в отношении прессы двойственную тактику. После роспуска II Думы, признавал автор доклада, «посредством административных мер мы зажали печать в тиски и призвали к порядку эту „мать революции"». Однако теперь, писал он, в ряде мест необходимо возвратиться к нормальному управлению. Во многих местностях губернаторы и генерал-губернаторы злоупотребляют своим правом издавать обязательные постановления, а вина за подобные злоупотребления неизбежно падает на центральную власть, «бессильную их предупредить». В то же время его доклад требовал изменения законов о печати, без чего было бы опасно отменять военно-полевые суды и чрезвычайное положение [35]. Хотя правительство и Дума так и не договорились об обновлении законов о печати, постепенно положения об усиленной охране в большинстве губерний были отменены.

Например, в Москве 6 июня 1909 г. действие положения о чрезвычайной охране было заменено усиленной охраной, после чего многочисленные обязательные постановления, строго регулировавшие печать, утратили силу. Более того, Столыпин полагал, что Гершельман стесняет проявления общественной деятельности больше, чем необходимо. И Столыпин назначил в Москву нового цензора, А. А. Сидорова, которому было предписано вместо административных мер пользоваться для предотвращения публикации подрывных материалов судами. В дальнейшем в 1909 г., когда Гершельман показал, что продолжает предпочитать путь административного воздействия, Столыпин отстранил его от должности, оставив ее просто вакантной. С тех пор Сидоров работал преимущественно с судами [36].

4 декабря 1909 г. Столыпин предписал губернаторам прибегать к нормам чрезвычайных положений только для охраны государственного порядка. Во многих губерниях, однако, чиновники администрации, по-видимому, не считались с директивой Столыпина. Костромской губернатор 2 июля 1910 г. запретил какие-либо заметки «в кощунственной, грубой или оскорбительной форме, затрагивающие религиозные догматы и духовные обряды» (министр внутренних дел отменил это постановление). 4 сентября 1910 г. вятский губернатор использовал закон об охране, чтобы запретить распространение прокламаций и публикаций «явно тенденциозных [то есть подрывных]». Высшие инстанции иногда отменяли подобные запреты (ср. упомянутое костромское постановление), но, возможно чаще, старались их не замечать [37].

К 1910 г. административные и судебные репрессии в сочетании с падением массового интереса к революционным изданиям поставили убежденных революционных активистов перед выбором: или печатать свои материалы в эмиграции или издавать их легально в России. Эмигрантская революционная печать проявляла колебания. Например, Бурцев, чей «толстый» журнал «Былое» был закрыт 2 ноября 1907 г., возобновил свою деятельность в Париже в июле 1908 года. В первом номере он обратился к российским чиновникам с призывом присылать для публикации секретные правительственные документы. В результате Бурцеву удалось напечатать в «Былом» секретные доклады, подготовленные для царя (1908 г.) и - самый болезненный удар - учебник для агентов наружного наблюдения (1909 г.). Затем он приступил к изданию двух газет, тесно связанных с революционным движением, «Общее дело» (1909-1910 гг.) и «Будущее» (1911-1914 гг.).

Другие эмигрантские революционные издания также раскрывали полицейские секреты. Возможно самой разоблачительной была публикация сверхсекретного документа, наделявшего начальников охранки правом просматривать почту в местных почтовых конторах (так называемый открытый лист), который напечатал эсеровский орган «Революционная мысль» в апреле 1908 года [38]. Революционеры тайно переправляли подобные издания в империю через финляндскую границу и различные пограничные пункты в чемоданах с двойным дном и другими способами. Этой деятельности был нанесен сильный удар, когда в мае 1910 г. отвечавший за нее у социал-демократов работник был арестован и затем его место занял М. И. Бряндинский, тайный осведомитель. Социал-демократической партии не оставалось иного выбора, как все большую энергию направлять на легальную деятельность, включая постановку легальных изданий [39].

Новая волна легальной революционной периодики. Начиная с 1909 г. деятели всех крупных революционных партий пытались работать изнутри существовавших газет. Большевики в августе 1909 г. купили беспартийный еженедельник «Новый день» (Петербург). Он был приостановлен в октябре и закрыт в декабре. Затем с лета 1910 г. два большевистских репортера писали в «Рабочую хронику» «Газеты-копейки», но существенно повлиять на общее направление газеты им не удалось. Меньшевики с декабря 1908 г. издавали в Москве легальный ежемесячный журнал «Возрождение».

В декабре 1910 г. большевистские и меньшевистские руководители, главным образом Ленин и Плеханов, основали свою первую легальную газету внутри России, впервые после 1906 года. Выпускаемая в Петербурге еженедельно, затем дважды в неделю, а с 1912 г., наконец, трижды, «Звезда» периодически испытывала денежные затруднения и имела небольшой тираж (7-10 тыс. экз.), а с июля по октябрь 1911 г. не могла выходить, несмотря на поддержку деньгами от германских социал-демократов. («Звезда» была закрыта по судебному постановлению в январе 1912 г.; ее преемница, «Невская правда», продолжала выходить до октября, когда закрылась по финансовым причинам) [40]. Редакторы «Звезды», к концу 1911 г. сплошь большевики, пытались изыскать средства, чтобы основать ежедневную газету. Ленский расстрел в апреле 1912 г. неожиданно помог им наполнить кассу, и в результате с 22 апреля 1912 г. в Петербурге стала легально выходить ежедневная большевистская газета «Правда» [41]. Первый номер был продан в количестве 60 тыс. экз. (последующие номера печатались тиражом в 20 - 40 тыс. экз.). В сентябре меньшевики начали издавать в Петербурге легальную ежедневную газету «Луч» (тиражом 6-16 тыс. экз.). Эсеры также издавали в Петербурге ориентированную на рабочих газету «Трудовой голос» (с февраля 1913 г.; тираж колебался вокруг 10 тыс.) [42].

Вездесущие агенты полиции содействовали ослаблению этих газет, особенно «Правды». М. Е. Черномазов стал членом ее редколлегии, когда прочие члены редколлегии были в начале 1913 г. арестованы (благодаря донесениям полицейского осведомителя Р. В. Малиновского). В июне сам Черномазов был арестован, затем освобожден, согласившись работать осведомителем (кличка «Москвин»). Принявшись сразу же разрушать газету, он сумел некоторое время не вызывать подозрений. Когда две типографии были арестованы в конце года, он свалил вину за это на рабочего-большевика и избежал расследования. Он избежал подозрений, когда были арестованы новые партийные сотрудники газеты. В качестве дежурного редактора он иногда печатал острые статьи, даже разглашал партийные секреты (якобы ненамеренно), что приводило к конфискациям. Однажды в публикуемом материале он пропустил признание того, что под разными названиями печаталась одна и та же газета. В конце концов в феврале 1914 г. он был устранен из социал-демократического руководства, но остался в рядах партии [43].

Созданная революционерами легальная печать боролась за свое существование два года, подвергаясь в течение этого времени серьезным преследованиям. За 27 месяцев существования «Правды» разнообразным репрессивным мерам, преимущественно административным, были подвергнуты 194 номера газеты из 645. Несколько ее редакторов провели суммарно 47 месяцев за решеткой, уплачено было штрафов на 16 650 рублей. При этом репрессии все ужесточались. С апреля по декабрь 1912 г. из 204 номеров конфискованы были 35 (17%); с января по апрель 1913 г. из 98 номеров - 20 (20,4%); с мая по июнь 1913 г. из 50-20 (40%) и с июля по сентябрь 1913 г. из 65 номеров - 50(80%) [44]. За тот же период (апрель 1912 - сентябрь 1913 г.) редакторы «Правды» были оштрафованы примерно 25 раз на общую сумму 10,5 тыс. рублей. Меньшевистский «Луч» с сентября 1912 по 1913 г. подвергался штрафам 32 раза на общую сумму 14,4 тыс. рублей, конфискованы были 63 из 237 номеров. Эсеровский «Трудовой голос» вышел с февраля по сентябрь 1913 г, 30 раз, уплатив три штрафа на 750 рублей.

Наказания по суду, обычно более суровые, случались реже. Всего против «Правды» за 26 месяцев судебные преследования возбуждались 36 раз. На основании постановления суда от 3 июля 1913 г. издание было приостановлено; через два дня она была совсем закрыта «ввиду обнаруженного систематического нарушения закона о печати», «резко партийного характера» и «явно вредного влияния ее на народные массы» [45]. Таким же образом закрывали и другие революционные газеты. И все же до начала войны, когда почти все они совершенно перестали выходить, партийные публицисты делали свое дело, изменяя названия своих газет: «Правда» за два года своего существования появлялась под девятью различными названиями. Подобные ухищрения причиняли газете расходы, но посильные. Первоначально раз-другой редакторы «Правды» даже нанимали новые помещения, в дальнейшем же они просто регистрировали ряд «адресов», где в нескольких случаях подразумевалась единственная комната [46].

В условиях усиливавшихся летом 1913 г. репрессий против «Правды» большевистское руководство выработало различные тактические приемы борьбы за существование. Агитаторы обращались к читателям за денежными пожертвованиями. Шесть тысяч акций по сбору средств дали газете за время ее существования 44 тыс. рублей. Только в июле и августе было собрано около 6 тыс. руб., которых хватило, чтобы уплатить треть наложенных штрафов. (Часть этих средств была направлена на содержание партийной эмиграции.) Другие революционные газеты также собирали деньги у своих сторонников; «Луч» пускал шапку по кругу 1421 раз [47]. Летом и осенью 1913 г. Ленин и большевистский ЦК потребовали, чтобы редакция «Правды» «стала более легальной, более сдержанной и ввела свою собственную цензуру», а также расширила свою легальную издательскую деятельность. В то же время, однако, ЦК считал «невозможным освещать в полной мере революционную борьбу масс только в легальной прессе». Поэтому требовалось больше подпольных изданий [48].

Наряду с этим революционные публицисты пытались перехитрить цензуру. Например, редакция «Правды» всегда заранее посылала некоторое количество экземпляров каждого номера на заводы и петербургские вокзалы. Один рабочий вспоминал, как регулярно доставлял по тысяче экземпляров «Правды» на Путиловский завод. Поняв эту хитрость, власти установили поблизости от типографии ночной полицейский пост. Иногда они также арестовывали номера, в нарушение закона о печати, не ожидая распоряжения цензуры. Печатники в свою очередь старались спрятать как можно большую часть тиража в типографии, использовали для упаковки мешки с обозначением названия правой «Земщины», печатавшейся в той же типографии. А. Е. Бадаев, член редколлегии, пользовавшийся неприкосновенностью как депутат Думы, безнаказанно принимал участие в этих усилиях. В цензуру ходил 70-летний ночной сторож Матвей, который делал это как можно медленней, часто затрачивая на полукилометровый путь два часа. Вручив номер цензору, он внимательно наблюдал. Если цензор, прочитав номер, переходил к другой газете, Матвей спокойно уходил; если же цензор хмурил брови и начинал звонить по телефону в полицейский участок, Матвей удалялся, хватал извозчика и летел в типографию; там его поджидал дозор, дававший сигнал тревоги; несколько печатников обычно были готовы доставить, сколько могут, экземпляров в ближайшие рабочие кварталы [49].

Как признавал в октябре 1912 г. С. П. Белецкий, привлечь осторожных революционных руководителей к ответственности бывало чрезвычайно трудно, и «Правду», в частности, он считал весьма вредной для правительства. Хотя он предпринимал все усилия, чтобы помешать ее печатанию и распространению, случалось, что полиции приходилось скупать ее номера. Уже 30 июня 1914 г. начальник петербургской охранки признавал, что нельзя действенно помешать легальной рабочей прессе, пользуясь законными мерами, «даже при самом настойчивом и аккуратном выполнении таковых» [50]. «Правда» являлась в особенности опасной организацией. Бадаев указывал, что ее редакция «была на деле легальным штабом подпольной большевистской работы», где происходили встречи с рабочими представителями, заседали незаконные собрания, намечались митинги, происходили сбор средств на революционную деятельность, организация забастовок [51].

Иногда на пользу революционным и радикальным публицистам служили внутренние трения в полицейских органах. Характерный случай произошел в Москве 6 сентября 1913 года. Сотрудник охранки заметил, что уличный газетчик торгует запрещенным номером легальной газеты «Наш путь», которую большевики начали издавать в августе. Когда агент попросил ближайшего полицейского отобрать эти номера, полицейский двинулся к разносчику нарочито медленно, давая ему возможность убрать незаконные материалы. Посланный вторично, полицейский смог конфисковать только один экземпляр газеты [52].

Пытаясь расширить правовой контроль над прессой, министр внутренних дел Н. А. Маклаков в мае 1913 г. подготовил проект закона о печати. В момент его назначения в декабре 1912 г. он заявил во французской газете «Le Temps», что изменению закона о печати он придает первостепенное значение. Предварительной цензуры нет, сказал он, так что полиция уподобляется всегда опаздывающим «оффенбаховским мушкетерам». Он предлагал, чтобы цензура получала очередной номер издания, когда оно еще в типографии, за три часа до сдачи его на почту; если определенный номер конфискуется и газета подвергается судом штрафу, то она уплатит не только штраф, но и две-три тысячи рублей в обеспечение будущих штрафов; ответственные редакторы должны будут иметь высшее образование (с тем чтобы нуждающиеся в заработке и необразованные не могли выступать в этой важной роли); проведение сбора средств для газет будет запрещено. Предложенные Маклаковым изменения, при всей их очевидной умеренности, были отвергнуты даже придерживавшимися того же взгляда на вещи коллегами в Совете министров, как слишком огульные. (В редакции умеренного «Нового времени» расценили их как прокладывание пути для революции.) Окончательный, более сдержанный проект проник в печать и появился в «Новом времени», а затем был осенью отклонен Думой, несмотря на некоторую поддержку со стороны октябристов [53]. Повод для суровых репрессивны мер, однако, вскоре представился.

3 июня 1914 г. произошла стычка между полицией и рабочими на Путиловском заводе, результатом которой было несколько раненых и убитых. Это событие вызвало крупные рабочие беспорядки, в столице забастовала четверть рабочих, состоялись новые столкновения. В докладе охранки делалось предположение, что «исключительное по силе и результатам» впечатление на читателей «Правды» и других революционных газет произвели напечатанные в них статьи, освещавшие эту трагедию и призывавшие к стачке. Читатели эти, преимущественно промышленные рабочие, «приучившись видеть в каждом печатном слове наличность неопровержимой истины», предполагают, что, не будь цензуры, действительная картина событий оказалась бы даже хуже.

4 июля прекратили работу 90 тыс. рабочих, через три дня число бастующих возросло до 130 тыс.; 8-11 июля бастовало в среднем 150 тысяч. Появились баррикады. Охранка регулярно докладывала, что революционные газеты служат центрами возбуждения недовольства. 8 июля в конторах всех трех крупнейших революционных газет («Трудовой правды», «Нашей рабочей газеты» и «Живой мысли труда») были проведены обыски, многочисленные аресты. Бадаев пытался вмешаться в происходящее в редакции «Трудовой правды», угрожая внести протест в Думе.

Сначала полиция проявила нерешительность, не зная, как поступить. Телефонный звонок вернул ей уверенность. В последующие дни издание газеты было судебным решением приостановлено. 28 арестованных при налете на «Трудовую правду» подверглись административной высылке, половина из них - в Сибирь и на север, остальные - в места постоянного проживания. Свою общеимперскую ежедневную газету большевики восстановили только после Февраля 1917 года [54].

Более деликатные методы обуздания, применявшиеся правительством по отношению к нереволюционной печати, приносили когда успех, а когда неудачу. Например, 29 января 1912 г. Николай II прочитал в либеральной «Речи» статью «Тактика морского министра», содержавшую почти дословные извлечения из официальных документов. 6 февраля он предписал председателю Совета министров В. Н. Коковцову больше не допускать таких разглашении в печати. Коковцов поручил министру внутренних дел А. А. Макарову расследовать это дело. Полиция установила наблюдение за рядом журналистов, специализировавшихся на использовании правительственных документов, и даже обыскала квартиры некоторых из них, а также редакторов «Речи» и «Биржевых ведомостей». Макаров пришел к заключению, однако, что выявить источник разглашения стоило бы больших денег, чтобы обзавестись осведомителями в журналистской среде. В сентябре 1913 г. Департамент полиции изучил вопрос и, видимо, начал практиковать наем таких осведомителей [55]. Утечки, однако, продолжались.

Довольно трудно было также ограничивать помещение в печати сообщений о Распутине. По закону, статьи, касающиеся царской фамилии, подлежали предварительной цензуре в лице начальника канцелярии Министерства двора. А. А. Мосолов, занимавший эту должность в 1900-1917 г г., отмечал, что он мог запретить любые статьи, в которых имя Распутина упоминалось в сочетании с именами членов царской фамилии, но те, где упоминалось только одно это имя, не мо г. Действительно, в январе 1912 г. несколько материалов религиозного философа М. А. Новоселова, осуждавших Распутина как члена секты хлыстов, были конфискованы на основании закона, запрещающего порнографию. Однако эта мера дала обратный результат, когда распространилась шутка, что у Распутина «само имя порнографическое».

Ни Николай II, ни императрица, ни высшие судебные чины не могли понять беспомощность Мосолова в этом деле. Они также, видимо, не могли вполне понять, как это печать имеет право публиковать абсолютно любые слова, произнесенные членами Думы и имеющиеся в думских стенографических отчетах. Хотя члены Думы постоянно выступали с крайне резкой критикой правительства, царскую чету, по-видимому, возмущали главным образом упоминания о Распутине, потому что он, по их понятиям, принадлежал к сфере их собственной личной жизни [56].

А. В. Бельгард, главный цензор в 1905 - 1912 г г., вспоминал, как однажды Столыпин показал ему записку Николая П. В ней в сильных выражениях царь высказывал недовольство «преследованиями» Распутина в печати. «Никому не может быть дано право вмешиваться в его, государя, личную жизнь», - требовал он. Любые сообщения в печати о Распутине должны быть прекращены. Столыпин спросил Бельгарда, что можно сделать. Цензор признался, что он и правительство бессильны. «Даже если бы в газетных статьях о Распутине заключались признаки преступления, мы лишены возможности помешать частичному распространению этих газет, так как арест на газеты может быть наложен только после выпуска их из типографии, а потому известное количество номеров все же успевает разойтись». Бельгард посоветовал Столыпину использовать свой личный авторитет, чтобы повлиять на крупнейшие газеты, которые «в сущности только и могут попасть на глаза государю».

Два сановника распределили между собой крупнейшие газеты и каждый взял на себя упросить нескольких редакторов избегать публикации статей о Распутине, хотя бы на время. Добившись от них согласия исполнить его просьбу, Столыпин подробно рассказал о том, как это происходило, царю, который признался, что «нередко сам даже думал, в каком тяжелых условиях должен иногда находиться теперь начальник Главного управления по делам печати».

Вскоре после убийства Столыпина, однако, московское «Русское слово» поместило резкую статью о Распутине. Николай II затем жаловался по этому поводу новому министру внутренних дел Макарову, приказав ему положить конец подобным выступлениям. Макаров потребовал, чтобы Бельгард, тщетно советовавший использовать более дипломатичные методы, немедленно исполнил волю царя. Тогда Бельгард дал телеграмму московскому генерал-губернатору; на следующий день, 25 февраля 1912 г., все газеты в Петербурге, открыто называя Распутина, писали об этом «злоупотреблении власти», что привело к запросу в Думе. Позже в 1912 г., вскоре после отставки Бельгарда, царь, не посоветовавшись с Макаровым, поручил ему воспрепятствовать А. Т. Аверченко выпустить номер его сатирического журнала «Сатирикон», который, судя по анонсу, должен был быть целиком посвящен Распутину. Бельгарду удалось, пользуясь своими хорошими деловыми отношениями с Аверченко, упросить его сделать это личное одолжение [57]. Вообще представляется, что убеждение было более действенным, чем требовательность, средством обеспечить подчинение в таких делах, даже во время Первой мировой войны [58].

В отношении периода перед мировой войной Дж. Уолкин указывает, что «русская печать... в значительной степени действительно выражала различные оттенки общественного мнения», а по К. Ференци, «ее свобода критики не отличалась существенно от той, какой пользовалась западная пресса». Даже в провинции, где печать подвергалась большему произволу со стороны местных администраторов, революционеры все же довольно успешно проникали в беспартийные газеты с целью повлиять на их тон и направление. Во всяком случае в общероссийском масштабе господствующая роль принадлежала ничем не стесненной столичной печати. И, как жаловался 3 июля 1906 г. министру внутренних дел витебский губернатор, главные петербургские газеты обычно доставлялись экспрессом до того, как по телеграфу поступал список запрещаемых периодических изданий на текущий день [59]. Ничего не было изменено в законе о печати, чтобы устранить такое несоответствие, даже после ужесточения годом позже административного контроля.

Несмотря на эту относительную свободу, значительная часть публики, видимо, считала, что русское правительство ожесточенно преследует печать. 3 марта 1911 г., например, сын консервативного редактора и издателя М. Н. Каткова направил длинное, страстное письмо Столыпину, выражая свое возмущение. «Мои письма вскрывают, - утверждал он, - потому что в моем доме издается газета, критикующая правительство». В заключение он задавал риторический вопрос: «Да отличаете ли вы правое от левого? Вы безоговорочно поддерживаете всех местных чиновников?» 31 марта Департамент полиции доложил, что они «не получали никаких таких распоряжений и им об этом вообще ничего не известно» [б0]. Опасения Каткова, возможно, объясняются необыкновенно возбужденным состоянием его ума, а скорее всего широко распространенной неприязнью, раздраженным отношением к правительству.

Позднее, в конце 1916 г., во время неофициального собеседования между А. Д. Протопоповым и лидерами Прогрессивного блока, П. Н. Милюков назвал правительственные преследования прессы (наряду с освобождением предполагаемого изменника В. А. Сухомлинова) в качестве главной причины враждебного отношения общественности к министру внутренних дел. Протопопов возразил, что в Петрограде печать полностью находится под контролем военных властей [б1]. Однако Протопопов имел все основания пожаловаться на ту необузданность, с какой пресса критикует правительство.

Печать и цензура во время войны. Через три дня после объявления войны большинство западных и южных губерний империи, включая Петербургскую губернию, попали под действие военного положения. Во всех губерниях, не объявленных на военном или осадном положении, 24 июля вводилось положение о чрезвычайной охране. При этом 20 июля закон о военной цензуре, вводимый в действие Департаментом полиции, устанавливал строгий контроль над печатью и почтово-телеграфными сношениями на театре военных действий и усиливал контроль в других местностях (этот закон усиливал цензуру как таковую и расширял основания для перехвата частной переписки). Например, Департамент полиции издал распоряжения, запрещавшие описывать в печати ужасы войны [б2]. Однако в начале войны пресса была охвачена патриотическими чувствами; даже революционные активисты присмирели. Объявление войны 18 июля не было встречено в Петрограде практически никакими антивоенными демонстрациями, стачками или уклонениями от призыва, отчасти потому, что на заводах ожидали улучшения экономического положения в связи с увеличением спроса на рабочие руки [63].

Тем не менее крайне тяжелые репрессии обрушились на революционные партии, и все они серьезно слабели, теряли членов, руководителей, организационные возможности. В первые месяцы войны полиция в Петрограде закрыла многие профсоюзы и рабочие культурные организации, а также эсеровские и социал-демократические газеты. За время войны было проведено 19 массовых мобилизации. Проводились массовые аресты. С февраля по июнь 1915 г. в Петрограде было арестовано 118 большевиков. В годы войны Петроградский комитет социал-демократов подвергался разгрому десять раз. За 1 августа 1914 - 26 февраля 1917 г. из 101 члена десяти последовательно воссоздававшихся комитетов арестованы были 66. Эти аресты положили конец какой бы то ни было систематической деятельности большевиков в России до свержения монархии [б4].

Несмотря на все это, революционерам удалось продолжить легальную публицистическую деятельность. Она была особенно активной и успешной в Сибири, где многочисленные эсеры и социал-демократы выступали во многих газетах и журналах. Революционные активисты «руководят общественным мнением» в Сибири. С ортодоксально ленинской точки зрения, однако, они придерживались широкого диапазона взглядов в отношении к войне, от оборончества до пораженчества. На протяжении 1915 г. несколько легальных газет, издававшихся различными революционными деятелями, были закрыты, некоторые же, очевидно, продолжали выходить в 1916 году. Разумеется, революционеры по-прежнему издавали газеты за границей, и во время войны полиция снабжала жандармских офицеров обзорами этих газет [б5].

Ввиду слабости внутри России революционной печати высшие правительственные инстанции и цензура во время войны все большее внимание уделяли либеральной и правой прессе. Видя в левых кадетах республиканцев, желающих работать вместе с активистами крупнейших революционных партий, полицейское начальство ставило перед охранкой задачу выяснить, кто из кадетов являлся «тайными руководителями революционных организаций» [б6]. Кадетским журналистам доводилось помещать зажигательные статьи в легальных газетах не навлекая нежелательных последствий на себя и эти газеты. К примеру, правый кадет В. А. Маклаков в известной статье, напечатанной в сентябре 1915 г. в «Русских ведомостях», писал об автомобиле, потерявшем управление, лишившемся рассудка шофере и беспомощных пассажирах. Публика понимала, что он подразумевал Николая, правящего Россией, и смаковала эту аналогию, но цензорам не было оснований придраться к автору или издателям. Полиции, как правило, не удавалось завербовать осведомителей в кадетской партии и приходилось оплачивать услуги корреспондентов, работавших в умеренных ежедневных газетах, таких, как «Русское слово», «Киевская мысль», «Голос Москвы» и «Раннее утро». Очевидно, кадетские журналисты часто говорили с газетчиками откровенно, даже о тайных совещаниях [б7]. Неясно, в какой мере это помогало полиции мешать осуществлению кадетских публицистических замыслов.

Еще большие проблемы создавала для правительства массовая умеренная и правая печать, которая в конце 1914 и начале 1915 г. все время призывала к крутым мерам против «германского засилья». В Москве такая агитация привела в мае к массовым антигерманским погромам, с десятками жертв и небывалой разрушительностью: имущественные убытки оценивались в 100 млн рублей. Официальный доклад о поведении чинов администрации во время трагедии не подлежал оглашению, потому что, как полагает Э. Лор, «он обнажал не сильную власть, дирижирующую погромом, а слабое государство, не способное контролировать улицу и охваченное страхом, что стихия перерастет в общий хаос или революцию» [б8].

Донесения, поступавшие все время с лета 1915 г. и вплоть до конца февраля 1917 г., сообщали о слухах об измене чиновников с немецкими фамилиями, о страхе из-за «погромной атмосферы» в войсках и крестьянстве и о нападениях крестьян на имущество лиц с немецкими фамилиями. О. Файджес называет московский погром «первым признаком повышения революционных настроений в народе». 14 июня 1915 г. цензура разослала губернаторам требование закрывать в административном порядке любое издание, возбуждающее против русских подданных немецкого происхождения, критикующее Министерство внутренних дел или призывающее к созыву Думы [69]. Очевидно, что это требование в большинстве случаев не выполнялось.

И потому неудивительно, что несколько ключевых членов Совета министров приходили в отчаяние от той свободы, с какой печать подстегивала народные страсти и ненависть против немцев и прочих иностранцев. На заседании 11 августа 1915 г. И. Л. Горемыкин беспокоился, что продолжается «ложь в газетах», возбуждающая население. По словам министра внутренних дел Н. Б. Щербатова, полиция все больше присылала донесений о насилиях над немцами и евреями. Министр земледелия А. В. Кривошеин сказал, что «у правительства еще осталось достаточно власти», чтобы прекратить эти хулиганства печати; его поддержал Горемыкин. Он сказал, что надо «газету закрыть, а издателей с редакторами посадить куда следует для вразумления».

16 августа министры снова обсуждали печать.

Кривошеин жаловался, что «наша печать переходит все границы не только дозволенного, но и простых приличий», «не только в Монархии - в любой республиканской стране не была бы допущена» такая свобода прессы».

Проблема, как обрисовал ее Щербатов, заключалась в том, что на значительных пространствах в стране цензура в руках военных властей, которые явно поощряют антигерманские выступления.

А. А. Хвостов, министр юстиции, предложил надавить на банки, содержащие газеты.

Министр финансов П. Л. Барк возразил, что его министерство не имеет способов надзирать за печатью.

П. А. Харитонов, государственный контролер, предложил «прихлопнуть» «две или три газеты сразу», «разных направлений, слева и справа. [Правые] «Земщина» и «Русское знамя» вредят не меньше разных [меньшевистско-оборонческих] «Дней» и [прогрессистских] «Ранних утр» и т. п. органов».

Щербатов полагал, что эта мысль «весьма целесообразна». Но из этого ничего не вышло. 18 августа генерал П. А. Фролов, командующий войсками Петроградского военного округа, предложил, чтобы ему разрешили созвать нескольких влиятельных редакторов для попытки убедить их сбавить тон. В тот же день Горемыкин поставил на обсуждение идею пригласить издателя «Вечернего времени», и пригрозить ему высылкой, если он не будет сотрудничать с правительством. 24 августа министры снова обсуждали «эксцессы» печати. Горемыкин припомнил, что царь в 1906 г. «сказал... что в революционное время нельзя руководствоваться в отношении к злоупотреблениям печати только законом и что нельзя допускать безнаказанное вливание в народ отравы»  [70]. Несмотря на всю эту дискуссию, Совет министров оставался неспособным к действию,

Похоже, что главная проблема заключалась в том, что военные власти, которым принадлежало решающее слово в вопросах цензурной политики во многих регионах и которые заботились только о военных и морских вопросах, а не о внутриполитических, хотя донесения о народных волнениях и о Распутине рассматривались как «военные вопросы» [71].

В июне 1916 г. Б. В. Штюрмер, председатель Совета министров, предложил, чтобы официальный надзор за печатью ставил целью пресекать распространение не только военных тайн, но также клеветы на правительство. В докладе царю он утверждал, что слабость цензуры объясняется не только нехваткой полномочий, но и недостатком компетентных военных цензоров, в большинстве занятых все время чтением частной переписки. Лучшим решением, предлагал Штюрмер, было бы восстановить на время старую систему предварительной цензуры. Подобная система существует во Франции; впрочем сомнительно, чтобы она сработала в России, где печать намного более имеет местный характер, кроме того, можно предугадать упорствование общественной оппозиции. Тем не менее Штюрмер учредил особое совещание для обсуждения этого вопроса.

Через четыре месяца, 9 октября, Штюрмер доложил царю о необходимости более строгого обращения с печатью. Всеподданнейшую записку о необходимости ряда мер, включая сокрушительный удар по оппозиционной печати, составил член Государственного совета, правый, М. Я. Говорухо-Отрок. Эта записка была представлена Штюрмеру и Александре Федоровне, но, возможно, не попала к императору [72]. Эти советы не возымели действия.

В последние месяцы существования царской власти пресса становилась все более смелой, тревожащей и расшатывающей устои. Начальник московской охранки указывал в докладе от 23 октября 1916 г., что печать энергично подрывает авторитет правительства, дух общества и оптимизм. Газеты, писал он, создают «впечатление, что все здесь рушится, обречено гибели и преступно, бездарно, продажно. И центральная и местная власть забрасываются грязью, выставляются преступными покровителями хищников-спекулянтов, врагами народа». Сенсации в изображении «кризиса» на фронте и в тылу, отмечал он, побуждают народ запасаться продовольствием и прочими товарами, что усугубляет атмосферу кризиса. Согласно этому докладу, худшую роль в этом отношении играло «Русское слово». Печать, кроме того, намекала, что двор и царская семья вовлечены в измену [73].

Время от времени правительство играло мускулами, наказывая журналистов или редакторов за то, что рассматривалось как наиболее вопиющие писания. Например, А. В. Амфитеатров был в административном порядке выслан в Иркутск за сатирическое сочинение, в котором прочитывалась завуалированная брань, адресованная Протопопову [74]. Однако мало что могло быть сделано, чтобы пресечь потоки журналистских нападок. Это создавало взрывоопасную обстановку, поскольку, согласно полицейскому донесению, составленному в январе 1917 г., многие люди труда тратят «свои свободные деньги на газеты и иные виды развлечения, потому что продовольствия негде взять». Доклад заканчивался заключением о том, что «если люди получат некоторое облегчение, освободившись от постоянного голодания, то они не будут даже слушать агитаторов» [75].

В последние месяцы старого режима нападки журналистов сливались с более или менее фантастическими слухами о кризисе, пораженчестве, коррупции и измене. 19 января 1917 г. начальник петроградской охранки докладывал о «резкой критике правительства на улицах, в трамваях, магазинах, театрах». Наиболее левые газеты («Летопись», «Дело», «День», «Русская воля» и недавно возобновившийся «Луч») пользовались успехом, говорилось в докладе. Их успех показывал, что «уличный «обыватель очнулся после десятилетней спячки», как выразился Амфитеатров, «и готовится встать» [76]. Военные цензоры, вскрывавшие письма солдат и офицеров, докладывали в начале 1917 г., «что большинство офицеров приписывают неудачные действия армии усилиям «германской» партии при дворе».

Фабрика слухов «придавала оппозиции царю патриотический вид» [77]. 28 января 1917 г. Петроградское охранное отделение докладывало, что население живет в мире слухов. Общество в целом ожидало «событий чрезвычайной важности», которые должны были произойти «к 9 января, или 12-му, или 24-му января или, возможно, к 1, 8 или 14 февраля, и т. д.». По мере того, как Россия приближалась к тому роковому дню, когда, наконец, начались эти «важные события» (23 февраля), слухи становились все более волнующими. Некоторые преуспевающие жители Петрограда начали готовиться покинуть столицу, чтобы избежать неминуемо надвигающегося «общего террора и уличных скандалов и беспорядков», выражаясь словами полицейского доклада [78].

Печать и цензура после падения монархии. Сразу после падения царского правительства законы о печати были отменены, и весь репрессивный аппарат упразднен или разрушен. Временное правительство, по-видимому, не отменило прямо законы об охране 1881 г., которые уполномочивали чиновников арестовывать, обыскивать, делать изъятия собственности и наказывать в административном порядке, но 7 марта 1917 г. оно упразднило должности тех представителей правительства, которые пользовались этими полномочиями (губернаторы, охранка, жандармы), и отменило внезаконные преследования [79]. Россия, выражаясь словами Ленина, стала «самой свободной, самой передовой страной мира» и переживала взрыв политического красноречия - на улицах, в брошюрах и листовках, кинофильмах, в печати [80]. Печать не испытывала на себе каких бы то ни было ограничений до 12 июля, после чего органы печати могли быть закрыты за призывы к неподчинению военным властям и разжигание гражданской войны. Поскольку никаких дальнейших ограничений по отношению к печати не вводилось, замечание Ленина, по сути, оставалось верным вплоть до его прихода к власти.

27 октября новое правительство Ленина издало декрет о печати. Он наделял чиновников абсолютной свободой закрывать любые органы печати. Оправдывая это, декрет указывал, что за «либеральной ширмой фактически скрывается свобода для имущих классов, захвативших в свои руки львиную долю всей прессы, невозбранно отравлять умы и вносить смуту в сознание масс... буржуазная пресса есть одно из могущественнейших оружий буржуазии... оно не менее опасно... чем бомбы и пулеметы». Декрет считался временной мерой, «чтобы не дать желтой и зеленой печати утопить молодую победу народа». Как только новый порядок упрочится, «все административные меры против печати будут прекращены. Тогда воцарится полная свобода с ответственностью [журналистов и редакторов] перед судом, согласно самым прогрессивным и широким законам».

Выступая во ВЦИКе 4 ноября, Ленин, однако, заметил, что «мы и раньше заявляли, что закроем буржуазные газеты, если возьмем власть в свои руки. Терпеть существование этих газет, значит перестать быть социалистом» [81]. Новое правительство начало закрывать даже левые газеты, такие, как бурцевское «Общее дело», еще даже до издания декрета о печати [82]. Декретом от 23 декабря 1918 г. Военно-революционный комитет получил все права цензуры, надзора за печатью, почтой, телеграфом и телефоном, кинематографом и другими средствами связи и информации. Лица, повинные в опубликовании недозволенных материалов, могли быть преданы суду военных трибуналов. В 1920 г., Чека получила цензуру в свое заведование. Наконец, 6 июня 1922 г. был создан специальный орган цензуры. Новое учреждение, названное Главлитом (Главное управление по делам литературы), должно было заранее утверждать к публикации весьма широкий круг печатных материалов, включая карты и чертежи [83], и этот правовой режим действовал вплоть до крушения Советского Союза. Краткая и бурная эра относительной свободы печати в России закончилась.

Гражданское общество в поздней Российской империи переживало процесс своего становления. Ключевые элементы этого процесса - добровольные объединения, Дума, печать - подкрепляли друг друга и совместно серьезно подрывали способность высшей бюрократии и правящей элиты в целом проводить произвольную, бюрократическую политику и поддерживать абсолютистские формы управления. Общественные союзы объединяли большую часть оппозиционно настроенной образованной элиты, вовлекая в оппозиционное противостояние родственные аполитичные слои. В лице Думы они получили форум, где создавалась возможность отвергать правительственные законодательные проекты и где удавалось произносить практически любые антигосударственные речи.

В конституционный период суды ограничивали свободу печати, но не намного больше, чем в большинстве западноевропейских стран. Чины администрации прибегали к внесудебным ограничениям печати, особенно в 1907-1908 годах. В последующие два года революционная и даже большая часть либеральной печати сошли со сцены, очевидно, как вследствие падения общественного интереса (мало какое из периодических изданий определенной ориентации могло выжить без финансовой поддержки), так и из-за правительственных репрессий. Нарастание народного недовольства в 1910-1914 гг.взбодрило радикальную прессу, продемонстрировавшую высокую степень свободы печатного слова в России. Радикальная печать несколько стушевалась после начала войны в 1914 г. вследствие репрессий и, надо полагать, патриотических настроений, по крайней мере в первые месяцы войны. Однако наиболее видную роль в эти годы сыграла массовая печать, продолжавшая бурно развиваться. Именно массовая популярная печать, в стремлении подогреть интерес своих читателей, предлагала им сенсационные изображения «внутреннего врага», надвигающегося кризиса, коррупции и некомпетентности в верхах. Такая падкая на сенсации журналистика, сочетаясь с еще более разрушительными сплетнями и слухами, способствовала подрыву легитимности правительства и правящей династии.

За глубокие замечания и критику автор признателен Леониду Трофимову и Эбби Шрейдеру. Статья подготовлена при финансовой поддержке Institute for Humanities Grants-in-Aid Program и Office of the Vice Chancellor for Research at the University of Illinois at Chicago.

 

ЛИТЕРАТУРА

1. ЛАВРОВ В. М. Мария Спиридонова: террористка и жертва террора. М. 1996, с. 127, 130.

2. RIHA Th. «Riech»: A Portrait of a Russian Newspaper. - Slavic Review, Vol. 22 [1963], p. 664; ЛОГИНОВ В. Т. Ленин и «Правда» 1912 - 1914 годов. М. 1962, с. 183; Красный архив, 1932, № 50 - 51, с. 180.

3. FERENCZI С. Presse und Nachrichten im vorrevolutionaren Russland. - Neue politische , Literatur, 38 [1993], S. 239.

4. COSTELLO D. R. «Novoe vremia» and the Conservative Dilemma, 1911 - 1914. - Russian Review, Vol. 37 (January 1978); MCREYNOLDS L. News and Society: «Russkoe slovo» and the Development of a Mass-Circulation Press in Late Imperial Russia. Ph. D. dissertation. University of Chicago, 1984; eadem. The News under Russia's Old Regime. Princeton, N. J. 1991; RUUD Ch. A. Russian Entrepreneur: Publisher Ivan Sytin of Moscow, 1851 - 1934. Montreal - Kingston. 1992; BALMUTH D. The Russian Bulletin, 1863 - 1917; A Liberal Voice in Tsarist Russia. N. Y. 2000.

5. ЖУКОВ М. Ю. Сатирические журналы периода первой российской революции как исторический источник. В кн.: Новое о революции 1905 - 1907 гг.в России. Л. 1989; KING D., PORTER С. Blood and Laughter. Lnd. 1983, p. 36, 14 - 15; ibid., passim; READ J. M. Atrocity Propaganda, 1914 - 1919. New Haven, Conn. 1941, О. Файджес и Б. Колоницкий, опираясь на исследования о «политической порнографии» кануна Французской революции, показали, как подобная неистовая публицистика способствовала перед Февралем 1917 г. подрыву легитимности русской монархии (FIGES О., KOLON1TSKII В. Interpreting the Russian Revolution. New Haven - Lnd. 1999, p. 10 - 12).

6. Pravo, 25.III.1906, № 12, с. 1166 - 1167; 1.IV.1906, № 13, с. 1261.

7. Отечественная история. Энциклопедия (ОИЭ). Т. 1. М. 1994, с. 325; БУРЦЕВ В. Л. В погоне за провокаторами. М.-Л. 1928, с. 55 - 61; Из записок М. Е. Бакая. - Былое, 1909, № 9 - 10, с. 193 - 198.

8. BALMUTH D. Censorship in Russia, 1865 - 1905. Washington, D. C. 1979, p. 136.

9. Николай Второй. Воспоминания. Дневники. СПб. 1994, с. 12; МОСОЛОВ А. А. При дворе последнего российского императора. М. 1993, с. 25.

10. ТХОРЖЕВСКИЙ И. И. Последний Петербург. СПб. 1999, с. 63.

11. Красный архив, 1941, № 105, с. 148. 7 января 1906 г. Дубасов просил у московского губернатора В. Ф. Джунковского разрешения конфисковывать многочисленные издания в административном порядке. См. Второй период революции. 1906 - 1907 годы. Т. 1. Январь - апрель 1906 года. Ч. 1. М. 1957, с. 260.

12. WALKIN J. Government Controls over the Press in Russia, 1905 - 1914. - Russian Review, 1954, Vol. 13, p. 203 - 209; БЕРЕЖНОЙ А. Ф. Царская цензура и борьба большевиков за свободу печати (1905 - 1914). Л. 1967, с. 199 - 201; FERENCZI С. Freedom of the Press under the Old Regime, 1905 - 1914. In: Civil Rights in Imperial Russia. Oxford. 1989, p. 196; ГОРБУНОВ А. Действующее законодательство о печати. В кн.: Свобода печати при обновленном строе. СПб. 1912, с. 69, 73, 77 - 78.

13. Законодательные акты переходного времени, 1904 - 1908 гг.СПб. 1909, с. 251 - 253 (13 февраля), 364 (22 апреля) 1906 г., 489 (24 декабря), 522, 526 (подтверждение). Законы, изданные на основании ст. 87, подлежали представлению на рассмотрение Думы в течение двух месяцев после ее открытия, как и произошло с законом 24 декабря. Неясно, ставился ли действительно этот закон на голосование в Думе или он был просто отложен на неопределенное время, что позволяло оставить закон в силе сколь угодно долго. См. SZEFTEL М. The Russian Constitution of April 23, 1906. Brussels. 1976, р. 277.

14. Совет министров Российской империи, 1905 - 1906 гг.Док-ты и м-лы. Л. 1990, с. 231 - 232.

15. Красный архив, 1941, № 2(105), с. 144 - 145; ЛИХОМАНОВ А. В. Борьба самодержавия за общественное мнение в 1905 - 1907 гг.СПб. 1997, с. 33 - 39, 41 - 51, 60, 65 - 66; Николай Второй, с. 12. В 1916 г. А.Д.Протопопов, последний царский министр внутренних дел, учредил газету «Русская воля» с участием видных общественных деятелей, но вскоре был удален из ее правления. См. ЗАСЛАВСКИЙ Д. Последний временщик Протопопов. Л. 1923 , с. 37, 49.

16. Государственный архив Российской Федерации (ГАРФ), ф. 63, 1907 г., д. 45, л. 121, 122; ф. 102, on. 260, д. 17, л. 323 - 323об.; on. 316, 1911 г., д. 148. В 1916 г. Департамент полиции получал по подписке 27 газет (1916, FA: Hoover Institution Archives [Stanford, California], Collection Okhrana (FA), VIf(la).

17. ЛИХОМАНОВ А. В. Ук. соч., с. 24 - 25; Красный архив, 1925, № 3 (10); Былое, 1924, № 26,с.143.

18. КРЫЖАНОВСКИЙ С. Е. Воспоминания. Б. м. Б. г., с. 155 - 159.

19. FERENCZI С. Presse und Nachrichten, S. 205 - 206; RIHA T. Op. cit., p. 665 - 666; ЛОГИНОВ В. Т. Ленинская «Правда» (1912 - 1914 гг). М. 1972, с. 54, 67 - 68; COSTELLOD.R. Op. dt, p. 32 - 33. .

20. МИНЦЛОВ С. Р. 14 месяцев «свободы печати». - Былое, 1907, №15; ЛИХОМАНОВ А. В. Ук. соч., с. 63.

21. RIGBERG В. The Efficacy of Tsarist Censorship Operations. - Jahrbucher fur Geschichte Osteuropas, 1966, Bd. 14, S. 339; WALKIN J. Op. cit., p. 207; ГОЛУБЕВА О. Д. В. Д. Бонч-Бруевич - издатель. М. 1972, с. 48 - 49; КАЛЕКИНА О. П. Партийное издательство «Вперед», 1906 - 1907. - Вопросы истории, 1957, № 4, с. 134; ЛОГИНОВ В. Т. Ленин и «Правда», с. 72. Доклад Департамента полиции от 2 июня 1906 г. показывает его полную осведомленность относительно некоторых из этих уловок (ИОФФЕ А. М. Издательская деятельность большевиков в 1905 - 1907 гг. М. 1971, с. 164). В 1914 г. ответственным издателем большевистского «Пути правды» являлся крестьянин по имени К. Н. Морозов, который отсидел срок, по-видимому, за гораздо меньшее вознаграждение, чем был бы уплачен штраф. См. Красный архив, 1934, № 64, с. 139.

22. АНАНЬИН Е. Из воспоминаний революционера, 1905 - 1923 гг. N. Y. S. d., p. 32; Красный архив, 1941, № 2(105), с. 154.

23. ТОЛСТОЙ П. Обязательные постановления о печати в порядке охраны. В кн.: Свобода печати, с. 88 - 89; ДЯКИН В. С. Самодержавие, буржуазия и дворянство в 1907 - 1911 гг. Л. 1978, с. 28. Властью издавать обязательные постановления были наделены шесть губернаторов и генерал-губернаторов в 1904 г., еще по семь в 1905 и 1906 и 21 в 1907 году (ГЕССЕН В. М. Исключительное положение. СПб. 1908, с. 210 - 211). П. Толстой верно указывал, что законы об охране 1881 г. допускали использование такого права только в местностях, объявленных на положении усиленной или чрезвычайной охраны (ТОЛСТОЙ П. Ук. соч., с. 120).

24. ДЯКИН В. С. Ук. соч., с. 28; Памятная книжка Московской губернии на 1907 год. М. 1908, с. 150; Центральный государственный исторический архив г.Москвы (ЦГИАМ), ф. 46, on. 14, д.3474, л. 7.

25. Второй период революции. Т. 4. Январь - июнь 1907 года. Ч. 1. М. 1963, с. 85 - 86, 89.

26. ТОЛСТОЙ П. Ук. соч., с. 90 - 91.

27. СИДОРОВ А. А. Из записок московского цензора, 1909 - 1917. - Голос минувшего, 1918, № 1/3, с. 100.

28. Ежегодник газеты «Речь» на 1914 год. СПб. 1914, с. 42 - 47.

29. ДЯКИН В. С. Ук. соч., с. 29; РОЗЕНБЕРГ В. Несколько цифровых итогов. В кн.: Свобода печати с. 237. Интересно, что между 1907 и 1912 гг.было запрещено только 14 пьес (КУШАКОВА О. А. Донесения цензоров о запрещении постановки пьес в годы столыпинской реакции. - Советские архивы, 1972, № 3).

30. RIHA Th. Constitutional Developments in Rissia. In: Russia under the Last Tsar. Minneapolis. 1969, p. 97, 99; FERENCZI С. Freedom of the Press, p. 198, 205. В 1900 г. в России издавалось приблизительно 1000 периодических органов, в том числе 212 общих журналов и газет, 282 официальных и справочных и 508 специальных и научных, тогда как в США издавалось 21 тыс., в Германии - 7 тыс., в Англии - 5 тыс. и по 4 тыс. в Австрии и Франции (ЛИХОМАНОВ А. В. Ук. соч., с. 10).

31. Ежегодник газеты «Речь» на 1914 год, с. 43 - 44; RIGBERG В. Op. cit., p. 340 - 343; ГАРФ, ф. 102, on. 267, д. 43, л. 110. Доклад о численности персонала и расходах на цензуру, 9.XI.1915: в год затрачивалось по 152,6 тыс. рублей.

32. FERENCZI С. Freedom of the Press, p. 196, 200 - 201.

33. АРУТЮНОВ Г. А. Рабочее движение в России в период нового революционного подъема 1910 - 1914 гг. М. 1975, с. 79 - 80, 91; БУЛКИН Ф. Департамент полиции и Союз металлистов. - Красная летопись, 1923, № 8, с. 233; ЛОГИНОВ В. Т. Ленинская «Правда», с. 27 - 28; FERENCZI С. Freedom of the Press, p. 211, 214.

34. ГОЛУБЕВА О. Д. Ук. соч., с. 56 - 58.

35. Красный архив, 1926, № 15, с. 105.

36. ТОЛСТОЙ П. Ук. соч., с. 90; СИДОРОВ А. А. Ук. соч., с. 93 - 94, 98.

37. ТОЛСТОЙ П. Ук. соч., с. 90 - 93, 95. В провинции жандармы также затрачивали значительные усилия на изучение книг и др. публикаций, не имеющих отчетливого подрывного характера, таких, как работы Феофана Прокоповича или номера «Современника» 1830-х годов (см. Hoover Institution Archives (Stansord, California), Okhrana Collection (FA), XIIId(l), 11. Циркуляр Департамента полиции жандармским офицерам и чинам охранных отделений, 16.V.1914. А.П.Мартынов вспоминал жандармского офицера, который выискивал сомнительные «тенденции» у М. Ю. Лермонтова. МАРТЫНОВ А. П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов. Stanford, Calif. 1973, с. 32.

38. Былое, 1908, № 7, с. 156 - 157, 95-103; 1909, № 9 - 10, с. 165 - 176; ГАРФ, ф. 102, on. 267, д. 40, л. 9. О самом документе см.: там же, д. 36, л. 17.

39. FA, XIIId(l), 10. Циркуляр Особого отдела начальникам жандармских управлений и охранных отделений, январь 1911 г.; КОЗНОВ А. П. Борьба большевиков с подрывными акциями царской охранки в 1910 - 1914 гг. - Вопросы истории КПСС, 1988, № 9, с. 64 - 65.

40. ЛОГИНОВ В. Т. Ленинская «Правда», с. 24 - 26, 33, 35, 36, 68; Политические партии России, конец XIX - первая треть XX века. Энциклопедия. М. 1996, с. 119.

41. Ленские события, очевидно, подтолкнули многие из умеренных массовых органов печати присоединиться к политической оппозиции. См. COSTELLO D. R. Op. dt., p. 41 - 42.

42. ГОЛУБЕВА О. Д. Ук. соч., с. 61; ЛОГИНОВ В. Т. Ленинская «Правда», с. 50, 123, 167;

43. КОЗНОВ А. П. Ук. соч., с. 65 - 68; АНСИМОВ Н. Н. Борьба большевиков против тайной политической полиции самодержавия, 1903 - 1917 гг. Свердловск. 1989, с. 98; ЛОГИНОВ В. Т. Ленин и «Правда», с. 187.

44. АРУТЮНОВ Г. А. Ук. соч., с. 225; Большевистская печать и рабочий класс России в годы революционного подъема 1910 - 1914 гг.М. 1965, с. 66.

45. Красный архив, 1925, № 10, с. 298; Политические партии, с. 325; АНДРОНОВ С. А. Боевое оружие партии. Л. 1984, с. 60; ЛОГИНОВ В. Т. Ленин и «Правда», с. 152.

46. БЕРЕЖНОЙ А. Ф. Ук. соч., с. 220, 224; ЛОГИНОВ В. Т. Ленин и «Правда», с. 180; АНДРОНОВ С. А. Ук. соч., с. 70.

47. ЛОГИНОВ В. Т. Ленин и «Правда», с. 152 - 157, 162; Политические партии, с. 481, 325.

48. АРУТЮНОВ Г. А. Ук. соч., с. 229; БАДАЕВ А. Е. Большевики в Государственной думе. М. 1954,с.180 - 181.

49. БАДАЕВ А. Е. Ук. соч., с. 316 - 317; АНДРОНОВ С. А. Ук. соч., с. 75, 76, 71.

50. ГОЛУБЕВА О. Д. Ук. соч., с. 60; Дело провокатора Малиновского. М. 1992, с. 115 - 116; Историко-революционный сборник. T.I. Б. м. 1924, с. 209 - 210; ЛОГИНОВ В. Т. Ленин и «Правда», с. 234.

51. БАДАЕВ А. Е. Ук. соч., с. 314.

52. ЦГИАМ, ф. 475, on. 19, д. 102, л. 25. «Наш путь» издавался в Москве с 25 августа и был приостановлен по суду 12 сентября 1913 г., а 18 апреля 1914 г. окончательно закрыт. Его преемник «Рабочий труд» выходил с 14 июня по 5 июля 1914 года. Политические партии, с. 390; Красный архив, 1941, № 105, с. 168 - 178.

53. Кризис самодержавия в России, 1895 - 1917. Л. 1984, с. 525; АНДРОНОВ С. А. Ук. соч., с.65; АВРЕХА.Я. Царизм и IV Дума, 1912 - 1914 гг. М. 1981, с. 111 - 113; COSTELLO D. R. Op. cit, p. 45; БЕРЕЖНОЙ А. Ф. Ук. соч., с. 234 - 235; ШЕВЦОВ А. В. Октябристы о проблемах издательской деятельности Союза. В кн.: Книжное дело в России во второй половине XIX - начале XX в. № 8. СПб. 1996, с. 97.

54. ЛОГИНОВ В. Т. Ленин и «Правда», с. 232 - 234; БАДАЕВ А. Е. Ук. соч., с. 300 - 302, 324 - 325; Историко-революционный сборник. T.I, с. 210; ВОИНОВА К. Июльские дни 1914 г. в Москве. - Пролетарская революция, 1924, № 30, с. 215 - 223; ШИДЛОВСКИЙ Г. Разгром «Трудовой правды» в 1914 г. - Красная летопись, 1926, № 21, с. 155, 161.

55. ПАВЛОВ П. Агенты, жандармы, палачи. П г. 1922, с. 22 - 27; FERENCZI С. Freedom of the Press,

56. МОСОЛОВ А. А. Ук. соч., с. 25; СИДОРОВ А. А. Ук. соч., с. 98 - 99; Русские писатели, 1800 - 1917: Биографический словарь. Т. 4. М. 1999, с. 353.

57. БЕЛЬГАРД А. В. Печать и Распутин. В кн.: Николай Второй, с. 100 - 103. Октябристы поддержали запрос. См. ШЕВЦОВА. В. Ук. соч., с. 96, 100 - 103.

58. Кратко об этом методе воздействия на прессу говорится в «Ежегоднике газеты «Речь» на 1914 год», с. 46. См. также: Военный дневник вел. кн. Андрея Владимировича. - Октябрь, 1998, № 5, с.168.

59. WALKIN J. Op. cit, p. 210; FERENCZI C. Freedom of the Press, p. 207; ЛОГИНОВ В. Т. Ленинская «Правда», с. 26 - 27; Красный архив, 1941, № 105, с. 150 - 151.

60. ГАРФ, ф. 102, on. 267, д. 40, л. 50 - 53, 60 - 61.

61. ШУЛЬГИН В. Годы - Дни - 1920. М. 1990, с. 314 - 315.

62. ИЗМОЗИК В. С. Первые советские инструкции по перлюстрации. В кн.: Минувшее. 21. М. 1997, с. 156; БЕРЕЖНОЙ А. Ф. Ук. соч., с. 280.

63. ГАРФ, ф. 1467, on. 1, д. 879, л. 10 - 12; ф. 102, 00, 1915 г., д. 27, л. 87 - 87об.; PARES В. The Fall of the Russian Monarchy. N. Y. 1939, p. 191; MCKEAN R. B. St. Petersburg Between the Revolutions. New Haven - Lnd. 1990, p. 368; JAHNH. F. Patriotic Culture in Russia during World War I. Ithaca - Lnd. 1995.

64. ГАРФ, ф. 102, 00, 1914 г., д.9, ч. 46, л, 31 - 40; МЕНИЦКИЙ И. Революционное движение военных годов (1914 - 1917). М. 1925, с. 125 - 127, 244 - 246; АРУТЮНОВ Г. А. Ук. соч., с. 368; MELANCONM. The Socialist-Revolutionaries and the Russian Anti-War Movement, 1914 - 1917. Columbus, Ohio. 1990, p. 81 - 82, 111; ЛЕЙБЕРОВ И. П. В. И. Ленин и Петроградская организация большевиков в период мировой войны. - Вопросы истории КПСС, I960, № 5, с. 65 - 68, 71, 78.

65. СОСНОВСКАЯ Л. П. Участие политических ссыльных в издании «Сибирского журнала» и «Сибирского обозрения». В кн.: Ссылка и общественно-политическая жизнь в Сибири (XVIII - начало XX в.). Новосибирск. 1978, с. 92 - 93, 107 - 108; МИРОЛЮБОВ А. А. Политический сыск России в 1914 - 1917 гг.(Канд. дисс.) М. 1988, с. 117 - 118, 129; ГАРФ, ф. 102, 00, 1915 г., д. 310, л. 26 - 27, 53 - 61.

66. ГАРФ, ф. 102, 00, 1915 г., д. 27, л. 88. Циркуляр Департамента полиции от 2.IX.1914.

67. Буржуазия накануне Февральской революции. М. 1927, с. 63; Политические партии, с. 336; АВРЕХА. Я. Документы Департамента полиции как источник по изучению либерально-оппозиционного движения в годы первой мировой войны. - История СССР, 1987, № 6, с. 39 - 40; ГАРФ, ф. 504, on. 1, д. 369, л. 65 - 66.

68. ШАХОВСКОЙ В. Н. «Sic transit gloria mundi» (Так проходит мирская слава). Париж. 1952, с. 172 - 174; LOHR E. Enemy Alien Politics within the Russian Empire during World War I (Ph. D. diss.) Harvard University. 1999, p. 341.

69. LOHR E. Op. cit., p. 358 - 361; FIGES О. A People's Tragedy. N. Y. 1998, p. 285; ГАРФ, ф. 1467, on. 1, д. 879, л. 10 - 12.

70. Архив русской революции. Т. 18. Берлин. 1926; М. 1993, с. 64 - 65, 75 - 76, 78, 105.

71. СИДОРОВ А. А. Ук. соч.. с. 109 - 110. Сидоров отмечает, однако, что летом 1915 г. Щербатов снял запрет на упоминание Распутина в печати (там же, с. 106).

72. Монархия перед крушением, 1914 - 1917. М. - Л. 1927, с. 126 - 129, 157, 160; ДЯКИН В. С. Русская буржуазия и царизм в годы первой мировой войны. Л. 1967, с. 246 - 247.

73. Исторический архив, 1960, № 1, с. 208; FIGES O., KOLONITSKII В. Op. cit., p. 20.

74. Русские писатели. Т. 1. М. 1997, с. 61.

75. ГАРФ, ф. 102, 00, 1917 г., д. 20, ч. 57, л. 23 - 32об.

76. Там же, л. 6 - 10. Осведомительный материал, 19.1.1917.

77. FIGES О., KOLONITSKII В. Op. cit., p. 22, 27.

78. Буржуазия накануне Февральской революции, с. 125, 161 - 163, 172 - 174.

79. Речь, 7.III.1917; Собрание узаконении, 7.III.1917, № 55, ст. 346.

80. ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 31, с. 106; FIGES О., KOLONITSKII В. Op. cit., р. 27 - 28, 30 - 57.

81. ВЛАСОВ В. В. Создание, деятельность и слом МВД Временного правительства. - Советские архивы, 1983, № 5, с. 47; Власть и художественная интеллигенция. Документы ЦК РКП(б) - ВЧК - ОГПУ - НКВД о культурной политике, 1917 - 1953 гг. М. 1999, с. 11 - 12; ЛЕНИН В. И. Полн. собр. соч. Т. 35, с. 54.

82. Эта газета была закрыта 25 октября. См. LEGGETT G. The Cheka: Lenin's Political Police. Oxford 1981, p. 306.

83. ГОРЯЕВА Т. М. Советская политическая цензура: история, деятельность, структура. В кн.: «Исключить всякие упоминания...» Очерки истории советской цензуры. Минск - М. 1995, с. 16 - 17, 20.

Воспроизведено при любезном содействии Института научной информации по общественным наукам РАН

---

---