Больше 60 лет прошло с тех пор, как Б. Модзалевский впервые предал гласности (в книге, давно ставшей пушкиноведческой классикой и, конечно, заслуживающей новых переизданий) довольно значительное число доносов и различных материалов о слежке за Пушкиным - то, что около столетия было скрыто в секретном архиве III Отделения [1].

Одновременно, а также и после выхода работы Модзалевского появился ряд других публикаций, освещавших потаенную "блокаду" великого поэта со стороны таких мастеров своего дела, как Николай I, Бенкендорф, Дубельт, фон Фок, Булгарин... [2].

В настоящее время известно уже о довольно большом числе разных секретных акций вокруг Пушкина - то, о чем сам поэт только догадывался и что постоянно ему мешало, раздражало, отравляло воздух, которым он дышал...

Зная немало о тайном надзоре, мы все же знаем еще не все, и одно из подтверждений тому - приводимые в данной публикации материалы, занимающие, мы полагаем, одно из первейших мест в сложной иерархии агентурных данных, доносов, справок, сводок, мнений и т. п. документов официального сыска.

Публикуемые тексты, между прочим, восполняют сводку Б. Модзалевского и, кажется, объясняют происхождение ряда ее элементов.

---

8 сентября 1826 года Пушкин, как известно, был доставлен прямо из Михайловского в Москву для беседы с царем Николаем I. Беседа, очень сложная и противоречивая, закончилась формальным "прощением поэта"; в начале ноября 1826 года Пушкин отправляется из Москвы в Михайловское за своими оставленными в спешке вещами, прежде всего - рукописями, а также пишет по поручению царя записку "О народном воспитании", ясно понимая, что это задание является своего рода "испытанием лояльности". 15 ноября 1826 года - этой датой поэт сопроводил беловой текст завершенной записки.

Совпало так, что именно в этот день, 15 ноября, из Москвы "к Александру Сергеевичу Пушкину в Опочки" отправил письмо Михаил Петрович Погодин, историк и публицист, один из новых московских приятелей и доброжелателей поэта. Пушкин, уезжая из Москвы, знал, что Погодин с группой единомышленников добивается разрешения на выпуск нового журнала "Московский вестник"; поэт обещал свое сотрудничество и даже оставил Погодину отрывок из "Бориса Годунова".

Письмо Погодина, посвященное именно этим издательским проблемам, было по своему содержанию совершенно легальным, невинным, и тем не менее с этого документа начинается довольно серьезное дело III  Отделения "О Михаиле Погодине, получившем дозволение издавать журнал под названием «Московский вестник»" [3].

К этому "делу", хранящемуся ныне в Пушкинском Доме, исследователи, естественно, обращались: ведь фрагмент письма Погодина от 15 ноября 1826 года печатается в собраниях пушкинской переписки именно по жандармской копии, открывающей "дело". Однако, возможно, заглавие секретного документа, относящееся исключительно к Погодину, не вызывало особого любопытства, и весьма интересные тексты, следовавшие за копией перехваченного письма, остались почти вне поля зрения специалистов [4].

Между тем в это секретное "дело" стоит вникнуть. Итак, письмо, адресованное Пушкину из Москвы, нагло перлюстрируется (и это через несколько недель после царского "прощения").

Вот что из погодинского письма было скопировано и передано на рассмотрение "высшему начальству":

"Позволение издавать журнал получено. Подписка открыта. Отрывок из Годунова отправлен в с.-петербургскую цензуру; но его, может быть, не пропустят (два года тому назад запрещено было помещать отрывки из пиес в журналах), а первый № непременно должен осветить вами: пришлите что-нибудь поскорее на такой случай. Еще - журналист ожидает обещанной инструкции" [5].

Письмо вызвало преувеличенный испуг власти, усмотревшей в тексте Погодина скрытую конспирацию (вероятно, гипнотизировали обороты - "не пропустят", "запрещено", "ожидает инструкции", имевшие у Погодина чисто деловой характер). Повторялась история полугодовой давности, когда в марте - апреле 1826 года было так же перехвачено и фантастически истолковано одно из писем Пушкина к Плетневу [6];  во всяком случае, в тексте Погодина скопированные строки, начиная от слов "не пропустят", подчеркнуты начальственным карандашом; очевидно, это - сам Бенкендорф, потому что копия сопровождается трудночитаемой карандашной пометой: "Для Г<осударя?>. Ген. -ад. Бенкендорф" [7]. Но копия письма - только первый лист "дела". Перлюстрация сопровождается интересным мнением анонимного "консультанта" по поводу перехваченного текста. Реакция высшего начальства, как увидим, свидетельствует о полном единомыслии с анонимом.

Записка "консультанта" озаглавлена: "Об издателе журнала "Московский вестник" Михаиле Погодине". Далее следует прелюбопытный текст:

"В мнении моем о цензуре вообще я полагал, что издатель журнала должен быть непременно человек опытный, надежный, известный или самому государю, или его доверенным особам, потому что при самом строгом надзоре, при самой строгой цензуре он найдет средство действовать на общее мнение, представляя происшествия и случаи без своих даже рассуждений, в таком виде, что ясною будет та сторона, какую он захочет представить таковою, или, умалчивая о делах и происшествиях, могущих возбудить приятные впечатления, убедить в пользе настоящего порядка вещей. Молчать никто не запретит, а при случае и это важно.

Кроме того, рой юношества всегда вьется вокруг журналистов, которые по нужде вступают со многими в связи и дружеские сношения. История Булгарина и Греча может послужить примером. Заговорщики всасывались, так сказать, в них, чтобы перелить в них свой образ мыслей, делая им различные угождения, и, видя совершенную невозможность поколебать их правила, даже угрожали и старались вредить в общем мнении, провозглашая шпионом и бог знает чем. Некоторые из заговорщиков, молодые люди, свыклись вместе, продолжали дружескую связь, но масса их всегда оказывалась неприязненною.

Молодой журналист с либеральным душком, как Погодин, хотя бы и не имел вредных намерений, легко увлечется наущением и влиянием чужого мнения, из .протекции, из знаменитого сотрудничества и т.п.

Два человека в Москве [8], князь Петр Андреевич Вяземский и Александр Пушкин, покровительством своим могут причинить вред. Первый, которого не любили заговорщики за бесхарактерность, без всякого сомнения более во сто крат влиял противу правительства, образа правления и покойного государя, нежели самые отчаянные заговорщики. Он frondeur par esprit et caractere [9] - из ложного либерализма отказался даже от камер-юнкерства и всякой службы, проводит время в пьянстве и забавах в кругу юношества и утешается сатирами и эпиграммами [10]. В комедии "Горе от ума" - зеркале Москвы, он описан под именем князя Григория. Пушкин известен - это несчастное существо с огромным талантом служит живым примером, что ум без души есть меч в руках бешеного [11]. Неблагодарность и гордость - две отличительные черты его характера. Вот меценаты молодого Погодина.

Он имеет довольно ума и начитанности, сколько можно иметь в 22 и 23 годах. С виду чрезвычайно скрытен и молчалив и, как говорят, расстегивается только в коротком кругу. Начальство его не может аттестовать дурно, да и честному человеку нельзя сказать о нем ничего дурного, потому что здесь говорится только к званию журналиста. Весьма замечательно, что хотя ни Греч, ни Булгарин ни одного раза не критиковали и не бранили Пушкина, напротив того, всегда даром посылают ему свои журналы, он никогда не помещал у них своих стихов, как в журналах, составляющих некоторым образом оппозицию с мнением господствовавшей некогда партии, к которой Пушкин принадлежал, не по участию в заговоре, но по одинаковому образу мыслей и дружбы с главными матадорами.

Журналист, по моему мнению, должен быть воспитателем молодых писателей и советником созревших. Юноша сделается камратом [12] и пойдет за общим стремлением. Течение увлечет его - надобно иметь вес, чтобы не быть сне сену.

Запретить Погодину издавать журнал, без сомнения, невозможно уже теперь. Но он хотел ехать за границу на казенный счет, хотел вступить в службу - вот как можно зажать его. Это птенец, только что выпорхнувший из университета с большими надеждами; весьма было бы жаль, если он поставил себя на виду, дал себя увлечь этими вампирами, которые высасывают все доброе из молодых людей и впускают свой яд" [13].

Здесь любопытнейший документ резко обрывается, оставляя нам немалые возможности - определять характер автора и его политическую роль.

Записка не имеет ни даты, ни подписи; почерк ее, по-видимому, писарский. Той же рукою был позже составлен беловой текст подписанного Бенкендорфом документа "О подозрительной виньетке, которою украшен заглавный листок стихотворения Пушкина "Цыганы" (1827 год), а также сделана выписка из письма генерал-майора Волкова по этому делу [14].

Если личность переписчика еще требует разысканий, уточнений, то автора "записки о Погодине", кажется, назвать нетрудно.

Во-первых, он несомненно находился в Петербурге, ибо выполнил задание тайной полиции очень быстро [15].

Во-вторых, это человек, без сомнения причастный к печати, хорошо разбирающийся в тонкостях литературной жизни на берегах Невы и в Москве; журналист-профессионал, свободно судящий об издателях и возможных их "уловках".

В-третьих, автор, можно сказать, откровенно обрисовывает свою общественную позицию: активный, недоброжелательный осведомитель, старающийся очернить Вяземского, Пушкина, советующий, как лучше "зажать" Погодина. "Консультантом", очевидно, владеет чувство зависти, недоброжелательства к возможному конкуренту, издателю московского журнала, старающемуся привлечь к соучастию видных писателей. Попутно заметим, что, обличая Пушкина и Вяземского, потаенный автор не упускает случая похвалить еще не разрешенную к печати комедию "Горе от ума" ("зеркало Москвы") и как бы призывает власти руководствоваться этим сочинением против Вяземского, якобы описанного там под именем "князя Григория". Грибоедов несомненно симпатичнее анониму, чем Пушкин, Вяземский...

Наконец, автора выдает особая развязная бойкость пера (чего стоят обороты: "меч в руках бешеного", "надобно иметь вес, чтобы не быть снесену" и т. п.); неоднократные комплиментарные упоминания Булгарина и Греча в третьем лице говорят сами за себя.

В общем, можно смело утверждать, что именно Фад-дей Булгарин выступил здесь в роли консультанта-осведомителя. Указание "эксперта" на его записку "о цензуре вообще" явно подразумевают булгаринскую записку "О цензуре в России и о книгопечатании вообще" (май 1826 года) [16] В этой записке между прочим говорилось, что "гиерархия литераторов увлекается мнением тех, которые управляют ими силою своего дарования. С этим классом гораздо легче сладить в России, нежели многие думают" [17].

Именно к концу 1826 года отношения Булгарина с Вяземским сильно ухудшаются, назревает и конфликт с Погодиным. Из Петербурга ревниво следят за возникновением конкурирующего журнала "Московский вестник". 7 января 1827 года Д. Веневитинов (также один из вдохновителей "Московского вестника") иронизировал в письме к М. Погодину насчет Булгарина и Греча: "Молодцы петербургские журналисты, все пронюхали до малейшей подробности: твой договор с Пушкиным и имена всех сотрудников. Но пускай, они вредить тебе не могут. Главное отнять у Булгариных их влияние" [18].

Веневитинов, однако, недооценивал булгаринские возможности; не догадывался, например, что о сотрудниках "Московского вестника" и договоре с Пушкиным Булгарин знал явно из перлюстрации, любезно предоставленной ему III  Отделением. В конце ноября 1826 года Булгарин послал довольно ядовитое, полное упреков письмо Погодину, заканчивавшееся, правда, словами: "Да будет проклята зависть и ее поклонники" [19]; 29 января 1827 года Булгарин -снова заверял конкурентов: "Я человек кабинетный, не мешаюсь ни в какие интриги и не буду никогда игралищем чужих страстей. Вредить вам не имею ни склонности, ни охоты, ни даже пользы. В России для всех добрых людей просторно. Пример злобного и мстительного Полевого и родного брата его по сатане Воейкова не должен бы увлекать никого" [20].

И это писалось в разгар доносительской интриги против Погодина, Пушкина, Вяземского и их друзей!

Некоторые места разных булгаринских записок, хорошо известных по публикации Б. Модзалевского, находят теперь явную параллель в ноябрьской "экспертизе" - совпадают даже любимые словечки автора (вроде frondeur и др.); в своих записках 1826 года - о "лицейском духе" и "Арзамасе" - Булгарин особенно сильно нападал на "высокомерных насмешников", постоянно скорбел о молодежи, не имеющей должного направления. Очень характерно для него и явное преувеличение отрицательной роли "нелюбимых" лиц и заведений. Так, Царскосельский лицей, по Булгарину, едва ли не главный рассадник зла:

"И как, с одной стороны, правительство не заботилось, а с другой стороны, частные люди заботились о делании либералов, то дух времени превозмог - и либерализм укоренился в лицее, в самом мерзком виде. Вот как возник и распространился лицейский дух, который грешно назвать либерализмом [21]. Во всех учебных заведениях подражали Лицею, и молодые люди, воспитанные дома, за честь поставляли дружиться с лицейскими и подражать им" [22]

Подобным образом Булгарин ухитряется представить Вяземского и даже весьма умеренного Погодина "хуже отчаянных заговорщиков"...

Итак, перед нами еще один булгаринский текст против Пушкина и его друзей, который легко связывается с другими документами политического сыска; еще одно подтверждение давнего вывода Б. Модзалевского: "Булгарин, ретиво помогавший III  Отделению, особенно в начале его деятельности, по-видимому, как доброволец-осведомитель" [23].

Булгаринская "экспертиза" не осталась без последствий. Прочитав весьма интересную для него записку о Погодине, Бенкендорф 26 ноября 1826 года отправил секретное письмо жандармскому полковнику И. Бибикову в Москву:

"Известный Михаил Погодин, талантливый молодой человек, только что окончивший курс в Московском университете, получил разрешение основать новый журнал под названием «Московский вестник».

Некоторые признаки, совпадающие в разных источниках, возбудили подозрение относительно политических убеждений юного публициста. Я прошу не терять из виду интимные связи этой особы, так же как его соратников, среди которых корифеи князь Вяземский и Пушкин (Александр). Вы меня бесконечно обяжете, если найдете средство получить и представить нам в копиях поэтические отрывки, которые сей последний собирается передать Погодину для публикации в его журнале" [24].

4 декабря 1826 года И. Бибиков сообщал о получении приказа и его выполнении; у московского жандарма были, однако, более точные представления о Погодине - как человеке "скромном, умеренном и имеющем здесь хорошую репутацию". Во всяком случае, Бибиков рекомендовал начальству сдержанность в разысканиях и сообщал, что "не смог получить стихи, которые Пушкин послал Погодину для публикации в его журнале, - он (Пушкин) еще не вернулся в Москву"; затем Бибиков оставлял тему Погодина и Пушкина, но извещал шефа о какой-то потаенной переписке прокурора Жихарева с Тургеневым ("de sa correspondance clandestine avec Tourgeneff") [25]. Продолжением этой переписки, без сомнения, явился отчет Бибикова, отправленный Бенкендорфу три дня спустя (7 декабря 1826 года) и обнаруженный в свое время Б. Модзалевским:

"Ваше Превосходительство, найдете при сем журнал Михаила Погодина за 1826 год, в коем нет никаких либеральных тенденций: он чисто - литературный. Тем не менее я самым бдительным образом слежу за редактором и достиг того, что вызнал всех его сотрудников, за коими я также велю следить; вот они:

1) Пушкин.

2) Востоков.

3) Калайдович.

4) Раич.

5) Строев.

6) Шевырев.

Стихотворения Пушкина, которые он ему передавал для напечатания в его журнале, - это отрывки из его трагедии "Борис Годунов", которые он не может сообщить никому другому, потому что, по условиям редакции, он не может предавать их гласности ранее напечатания. Из хорошего источника я знаю, однако, что эта трагедия не заключает в себе ничего противоправительственного. 7 декабря 1826" [26].

Легко заметить, что Бибиков успокаивает петербургское начальство относительно смысла перехваченного письма Погодина Пушкину от 15 ноября (о драме "Борис Годунов" и других редакционных делах "Московского вестника").

Таким образом, давно известные документы тайного надзора за поэтом явились, оказывается, эхом "погодинской истории" и булгаринской "консультации"... Но это еще не все.

Мы подробно представили наиболее интересную часть секретного "дела", сыгравшего свою зловещую роль в судьбе Пушкина и его круга; но оно продолжалось и в течение 1827, и в 1828 году: 30 декабря 1827 года высшее начальство было обеспокоено прибытием Погодина в Петербург. Осведомитель (по всей видимости, тот же, кто составлял записку в 1826 году) перечислял сотрудников Погодина:

"Соболевский, Титов, Мальцов, Полторацкий, Шевырев и еще несколько истинно бешеных либералов. Некоторые из них (Мальцов и Соболевский) дали денег на поддержание журнала и платят Пушкину за стихи.

Главная их цель состоит в том, чтобы ввести политику в этот журнал. На 1828 год они намеревались издавать политическую газету, но как ни один из них не мог представить своих сочинений, как повелено цензурным уставом, то они выписали сюда Погодина, чтобы он снова от своего имени просил позволения ввести политику. Погодин человек чрезвычайно искательный" [27].

Далее следовал еще один злобный донос на Погодина и его друзей:

"Образ мыслей их, речи и суждения отзываются самым явным карбонаризмом. Соболевский и Титов (служивший в Иностранной коллегии) суть самые худшие из них. Собираются они у князя Владимира Одоевского, который слывет между ими философом, и у Мальцева".

Эти материалы связаны с другими известными прежде булгаринскими материалами о тех же людях, а также с его доносами на "Московский телеграф" (август 1827 года) [28].

Через несколько дней после второго доноса Погодиным заинтересовался сам царь, и Бенкендорф докладывал...

Прошло еще несколько месяцев, и управляющий III  Отделением М. фон Фок своею рукою переписал, а затем (30 мая 1828 года) отправил Бенкендорфу и царю новую, по выражению Б. Модзалевского, "очень интересную, типично инквизиторскую записку" под заглавием "Секретная газета" [29].

Сопоставляя ее текст [30] с приведенной выше запиской "консультанта" (ноябрь 1826 года), невозможно усомниться, что автор - один и тот же; совпадают полемические приемы, целые обороты речи, наконец, обвиняемые лица. Достаточно привести хотя бы следующую выдержку из записки 1828 года насчет предполагаемых издателей московской политической газеты "Утренний листок":

"Все эти издатели по многим отношениям весьма подозрительны, ибо явно проповедуют либерализм. Ныне известно, что партию составляют князь Вяземский, Пушкин, Титов, Шевырев, князь Одоевский, два Киреевские и еще несколько отчаянных юношей. Поныне такое между ними условие: поручить издателю "Московского вестника" Погодину испрашивать позволение. Погодин, переводя с величайшими похвалами и лестью сочинения академиков Круга etc., ректора Эверса и других, успел снискать благоволение ученых, льстя их самолюбию. За свои детские труды он сделан корреспондентом Академии и весьма покровительствуем Кругом, Аделунгом и другими немецкими учеными. -

Сей Погодин чрезвычайно хитрый и двуличный человек, который под маскою скромности и низкопоклонничества вмещает в себя самые превратные правила. Он предан душою правилам якобинства, которые составляют исповедание веры толпы московских и некоторых петербургских юношей, и служит им орудием. Сия партия надеется теперь чрез немецких ученых Круга и Аделунга снискать позволение князя Ливена, чрез князя Вяземского и Пушкина, действовать на Блудова посредством Жуковского, а чрез своего партизана Титова, племянника статс-секретаря Дашкова, снискать доступ к государю чрез графа Нессельроде или самого Дашкова" [31]

Как известно, записка получила резкую отповедь Д. Дашкова, который прямо намекнул на ее авторов:

"Сочинители записки видят в московских литераторах общество заговорщиков; но истинное побуждение их так явно, что даже открывает мне имена их. Скажу безошибочно, что они суть петербургские журналисты, имевшие много литературных сшибок с "Московским вестником" и "Телеграфом" и желающие приобрести разными путями прибыльную монополию политической газеты. Вы - ювелир, господин Жосс!" [32].

Французская фраза (из Мольера): "Вы - ювелир..." - определяла человека, действовавшего из корысти в свою пользу: старому арзамасцу, теперь государственному человеку, Д. Дашкову было ясно - кто "ювелир"...

Казалось бы, "петербургский журналист" получил отпор; однако власти были явно не склонны пренебречь доносом. Результатом дела о мифической "секретной газете" были, как известно, серьезные неприятности у Вяземского: 3 июля 1828 года Николай I через графа П. Толстого приказал сообщить, что "Его Императорскому Величеству известно бывшее его поведение... и развратная жизнь его, недостойная образованного человека"; царь приказывал внушить другу Пушкина, что "правительство оставляет собственно поведение его дотоле, доколе предосудительность оного не послужит к соблазну других молодых людей и не вовлечет их в пороки. В сем же последнем случае приняты будут необходимые меры строгости к укрощению его безнравственной жизни" [33].

Вяземский отвечал тогда властям сильно и достойно, намекая на действия "тайной враждебной силы"; [34] за него вступились Жуковский, московский генерал-губернатор Голицын. При этом защитники недоумевали, что Николай I имеет в виду, обвиняя Вяземского в "развратной", "безнравственной жизни"? Пушкин, например, вообразил, будто все дело в шумной вечеринке, которую в Петербурге "давал Филимонов и на которой были Пушкин, Жуковский и другие" [35]. Вяземскому и Пушкину было невдомек, что царь и Бенкендорф пользовались готовыми формулами о "развратной жизни" и дурном влияния Вяземского на молодых людей, взятыми из той самой анонимной "консультации" (ноябрь 1826 года), о которой шла речь выше.

Впрочем, не зная текста давнего булгаринского доноса, Вяземский и Пушкин в 1828 году уже отлично догадывались (и сами, и с помощью осведомленного Дашкова), "откуда ветер дует": много лет спустя, комментируя всю эту историю в полном собрании своих сочинений, Вяземский писал: "По всем догадкам это булгаринская штука. Узнав, что в Москве предполагают издавать газету, которая может отнять несколько подписчиков у «Северной пчелы», и думая, что буду в ней участвовать, он нанес мне удар из-за угла". Вяземский помнил, что, по мнению Пушкина, "действовал один Булгарин, а Греч разве только что потакал" [36]

Любопытно, что и после того, как окончательно выяснилась неосновательность доноса на Вяземского и "секретную газету", III  Отделение составило новую записку (в ответ на запрос о Погодине министра народного просвещения от 10 декабря 1828 года); в текст были включены большие выдержки из булгаринской записки - доноса 1826 года, а также - доноса от 30 декабря 1827 года [37].

Одна из резолюций царя на каком-то доносе гласила: "Доносить легко, доказать мудрено" [38]. Тем не менее доносы принимались охотно и внимательно изучались...

Как видим, обширный свод документов о тайной слежке за Пушкиным, представленный в свое время Б. Модзалевским, пополняется теперь несколькими новыми, в том числе одним из самых ранних в николаевское царствование ("экспертиза" в ноябре 1826 года).

Пушкин, Вяземский, Погодин, все более настороженно относясь к Булгарину, до поры до времени не догадывались о его прямом осведомительстве и не прерывали с ним "дипломатических отношений". Если записки 1826 года о "лицейском духе", об "Арзамасе", о книгопечатании и цензуре еще не представляли собой прямого "шпионского действия" и скорее обозначали, подчеркивали испуганную лояльность, то записка-донос насчет Погодина, Пушкина и Вяземского в ноябре 1826 года - документ, вряд ли нуждающийся в каких-либо объяснениях насчет его характера.

Возможно, "экспертиза" в связи с перехваченным письмом Погодина к Пушкину была первым серьезным полицейским заданием Булгарину; ведь сразу же после удачного дебюта он был отмечен: 22 ноября 1826 года, через 7 дней после погодинского письма, последовал указ Сенату:

"Обращая внимание на похвальные литературные труды бывшего французской службы капитана Фаддея Булгарина, всемилостивейше повелеваем переименовать его в VIII  класс и причислить на службу по Министерству народного просвещения" [39].

Разнообразные доносы на Пушкина и его друзей, как видим, накапливались с осени 1826 года, когда Пушкин был возвращен из ссылки, когда готовил записку "О народном воспитании". "Прощение" соседствовало с неприязнью, слежкой, недоверием.

Погодинское дело 1826-1828 годов - один из впечатляющих "эпиграфов" к последнему десятилетию пушкинской биографии.

Литература

1. Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором. СПб., 1922.

2. Таковы публикации П. Щеголева о деле по поводу стихотворения Пушкина "Андрей Шенье", обнародование разнообразных документов по поводу дела о "Гавриилиаде" и др.

3. См.: Отдел рукописей Института русской литературы АН СССР (Пушкинский Дом; далее в ссылках ПД), ф. 244, оп. 16, № 117.

4. Очень краткая характеристика этих документов имеется лишь в обзоре В. Данилова "Документальные материалы об А. с. Пушкине" (Бюллетень Рукописного отдела Пушкинского Дома, т. VI. М. -Л., 1956, с. 80).

5. Пушкин. Полн. собр. соч., т. 13. М., 1937, с. 306.

6. См. об этом в моей книге "Пушкин и декабристы". М., 1979, с. 360-365.

7. Точно такой же пометой и подписью сопроводил Бенкендорф и пушкинскую рукопись "О народном воспитании". - См.: ПД, ф. 244, оп. 1, № 718.

8. Следующие за тем строки подчеркнуты красным карандашом.

9. фрондер по духу и характеру (фр.).

10. Красным карандашом подчеркнуто до этого места.

11. Фраза о Пушкине - единственный опубликованный фрагмент приводимого документа, включенный в обзор В. Данилова. - Бюллетень Рукописного отдела Пушкинского Дома, т. VI, с. 80.

12. Соратник (одно из значений французского camarade).

13. ПД, ф. 244, оп. 16, №117, л. 3-5.

14. См.: ПД, ф. 244, оп. 16, № 13/1. Поскольку подпись Бенкендорфа удостоверена "экспедитором фон Фоком", можно предположить. что и документы переписаны рукою Петра фон Фока, родственника управляющего III  Отделением М. фон Фока. См.: Черейский л. А. Пушкин и его окружение. Л., 1975, с. 445.

15. Погодин писал Пушкину из Москвы 15 ноября; несколько дней ушло на перлюстрацию и доставку выписки в столицу; 26 ноября Бенкендорф (см. ниже) уже писал в Москву, основываясь на полученной консультации; ясно, что "аноним" справился с заданием буквально за 2-3 дня, избавив начальство от необходимости запрашивать Москву (на что ушло бы никак не меньше недели).

16. Русская старина, 1900, сентябрь, с. 579-590.

17. Там же, с. 582-583.

18. Барсуков Н. Жизнь и труды М. П. Погодина, кн. 2, СПб. 1889, с. 76.

19. Там же, с. 119.

20. Там же, с. 121.

22. Модзалевский Б. л. Пушкин под тайным надзором, с. 24.

23. Там же, с. 29.

24. ПД, ф. 244, on. 16, №117, л. 7 (подлинник на французском языке).

25. Там же, л. 8-9.

26. Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором, с. 34-35 (подлинник на французском языке).

27. ПД, ф. 244, оп. 16, № 117, л. 10-12; выделенные слова подчеркнуты красным карандашом.

28. Cм. : Лемке Мих. Николаевские жандармы и литература 1826-1855 гг. СПб., 1909, с. 258-260; Гиллельсон М. И. П. А. Вяземский. Л., 1969, с. 158.

29. Модзалевский Б. Л. Пушкин под тайным надзором, с. 44.

30. Там же, с. 45-49.

31. Там же, с. 45.

32. Модзалевский Б. л. Пушкин под тайным надзором, с. 49.

33. Вяземский П. А. Полн. собр. соч., т. IX. СПб., 1884, с. 99.

34. Там же, с, 102.

35. Там же, с. 103.

36. Вяземский П.А. Полн. собр. соч., т. IX, с. 103. 106.

37. Cм.: ПД, ф. 244, оп. 16, № 117, л. 12-14.

38. Отдел рукописей Государственной публичной библиотеки имени М.Е. Салтыкова-Щедрина, ф. 859 (архив Н. К. Шильдера), к. 2, № 13, л. 19.

39. Лемке Мих. Николаевские жандармы и литература 1826-1855 гг., с. 244. Любопытно, что в указе буквально использован оборот из недавней записки Бенкендорфа о "похвальных литературных трудах" Булгарина (28 октября 1826 года).