Златые дни! уроки и забавы, И черный стол, и бунты вечеров, И наш словарь, и плески мирной славы, И критики лицейских мудрецов!

Эти строки, написанные через восемь лет после окончания Лицея (черновик стихотворения "19 октября"), обращены ко всем "посвященным", но более всего - к Кюхле.

"Черный стол" - для последних или провинившихся.

Бунты, плески, забавы - нам понятны.

"Наш словарь". В 1928-1929 годах замечательный советский писатель, ученый Юрий Николаевич Тынянов выкупил у одного антиквара большую партию бумаг Кюхельбекера. Кое-что успел напечатать, многое погибло во время блокады Ленинграда. Среди рукописей находилась объемистая тетрадь плотной синей бумаги, в которой рукой Кюхли было исписано 245 страниц: "словарь" - свод философских, моральных, политических и литературных вопросов, интересовавших Кюхельбекера и его друзей...

Эпиграфом лицеист поставил изречение: "Средством извлечь из своих занятий всю возможную пользу, тем самым, к которому прибегали Декарты, Лейбницы, Монтескье и многие другие великие люди, является обыкновение делать выписки из читаемого, выделяя наиболее существенные положения, наиболее правильные суждения. наиболее тонкие наблюдения, наиболее благородные примеры".

Сверху, по-видимому, позднее, приписано:

"Jе рrends mon bien, ou je le trouve". - "Я беру свое добро там, где нахожу" (Мольер).

Перелистывая тетрадь, Тынянов находил выписки по таким, например, темам, как "Аристократия", "Естественное состояние", "Естественная религия", "Картина многих семейств большого света", "Знатность происхождения", "Образ правления", "Низшие (справедливость их суждений)", "Обязанности гражданина-писателя", "Проблема", "Рабство", "Хорошее и лучшее", "Петр I", "Война прекрасная", "Свобода".

Множество цитат различных философов, но как любопытно - что именно выписывает лицеист!

"Знатность происхождения

Тот, кто шествует по следам великих людей, может их почитать своими предками. Список имен будет их родословною".

"Рабство

Несчастный народ, находящийся под ярмом деспотизма, должен помнить, если хочет расторгнуть узы свои, что тирания похожа на петлю, которая суживается сопротивлением. Нет середины: или терпи, как держат тебя на веревке, или борись, но с твердым намерением разорвать петлю или удавиться. Редко, чтоб умеренные усилия не были пагубны".

Из Шиллера выписано:

"Государь (самодержец) всегда будет почитать гражданскую свободу за очуженный (то есть отнятый у него) удел своего владения, который он обязан обратно приобрести. Для гражданина самодержавная верховная власть - дикий поток, опустошающий права его".

Таков был словарь Кюхельбекера. Пушкин пишет: "наш словарь" потому, очевидно, что тетрадка читалась и обсуждалась многими. Точно так же, как и известный журнал "Лицейские мудрецы".

Журнал сохранился чудом. Его долго считали утраченным вместе с бумагами Николая Корсакова; однако благодаря Яковлеву и Матюшкину полвека спустя отыскался небольшой альбом в темно-красном сафьяновом переплете, а в нем четыре номера журнала.

"В типографии Данзаса; Печатать позволяется. Цензор барон Дельвиг".

Почерк Корсакова, Данзаса (лентяй Кабул заделался прозаиком!). Участвует и еще несколько лицейских (Мартынов, Ржевский). Рисунки Илличевского.

Каковы темы, сюжеты, герои?

Прежде всего, остроумие, не всегда, впрочем, блестящее (чье именно, не знаем...).

Осел-философ

Я слышал, помнится, где-то, что в древние века ослы были в большом почете...

Племя разумных ослов почти совсем истребилось; однако же оставалось несколько ослов, которые, несмотря на пагубное течение залива правды, на сияние, как бы сказать, лягушечного сиропа, потеряли всякий бюст всемирной истории...

Что, Читатель?.. Неужто не понял ты, что это бессмыслица? Экой дурак! смейтесь над ним...
Ха!.. ха!.. ха!.. ха!..

Литературная критика

Милостивый государь! Недавно, по причине семейственных обязанностей, пошел я на рынок для покупок. Набравши провизии, я возвратился домой, но не могу представить вам моего удивления, когда увидел, что семга и колбасы обернуты какими-то стихами и какой-то балладой. Я знал, что употребляют часто газеты и журналы для оберток; но не думал, чтобы сочинение стихами, и даже баллада может служить кровлею для колбасов. Любопытство заставило меня разобрать и, несмотря на пятна, удалось мне прочесть несколько слов. Вот они:
 

Заглохшей, скользкою тропою, Средь смежных с небом гор, Идет трепеща над клюкою, Нещастный алманзор. Дитя ведет его в пустыне, Его на век померкнул взор. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И рев потока усыпился, И вод падущих стук, И горный ветер укротился, - Все расцвело вокруг. И улыбнулся дол вдали туманной И гул пронес свирели звук.

Постой любезный читатель: Алманзор идет заглохшей тропою средь смежных с небом гор, в пустыне. Автор позабыл, что пустыня не есть горы, это маленькая вольность, прости ему. Вот красоты, если ты не восхитился, то у тебя холодно, как лед в сердце: "рев усыпился" так и "стук падущих вод" - два выражения совершенно поэтические. Говорится "гул несется", а не "гул несет", но на это истинный гений не смотрит.

По всей видимости, это разбор каких-то сочинений Кюхельбекера: Кюхля-по-прежнему одна из главных мишеней, вместе с Мясожоровым.

"На этих днях произошла величайшая борьба между двумя монархиями. - Тебе известно, что в соседстве у нас находится длинная полоса земли, называемая Бехелькюкериада, производящая великий торг мерзейскими стихами и, что еще страшнее, имеющая страшнейшую артиллерию. В соседстве сей монархии находилось государство, называемое Осло-Доясомев (перестановка букв в фамилии Мясоедов), которое известно по значительному торгу лорнетами, париками, цепочками, честьми и проч. и проч. Последняя монархия, желая унизить первую, напала с великим криком на провинцию Бехелькюкериады, называемую глухое ухо, которая была разграблена; но за то сия последняя отметила ужаснейшим образом: она преследовала неприятеля и, несмотря на все усилия королевства Рейема (гувернер Мейер), разбила совершенно при местечках Щек, Спин и проч. и проч.".

Издатель Данзас, жалуясь, что ему не присылают материалов, угрожает:

"Если же для будущего нумера вы мне ничего не пришлете стихотворного или прозаического, если же ваши Карамзины не развернутся и не дадут мне каких-нибудь смешных разговоров, то я сделаю вам такую штуку, от которой вы нескоро отделаетесь. Подумайте. - Он не будет издавать журнала?.. - Хуже!.. Он натрет ядом листочки Лицейского мудреца?.. - Вы почти угадали: я подарю вас усыпительною балладою г-на Гезеля!! (То есть Кюхельбекера)"

Стихи, эпиграммы, рассказы "О Наполеоне", изящная словесность, карикатуры, "национальные песни", снова - Кюхля, "Исповедь Мясожорова"... Но среди невинных острот одна вполне на уровне эпиграммы "Двум Александрам Павловичам". Безымянный автор (возможно, Илличевский) поместил в "Мудреце" свою идиллию "Арист и Глупон", где Глупон горюет, что никак не увидит странствующего по свету царя. Трудно не узнать Александра I, который годами заседает за границей "в конгрессах" Священного союза, кого Пушкин через несколько лет назовет "кочующий деспот".

Что же отвечает Глупону Арист?
 

Утешься, о Глупон! гуляющий твой Царь Из всех земных владык мудрейший государь. В конгрессе ныне он трудится (За красным спит сукном), Но долго, долго он домой не возвратится; Скорее совратится С пути небесная луна Или в Сенате появится Прокофьева жена!

Прокофий был одним из лицейских дядек...

Пушкин в "Лицейском мудреце" не участвует, но он один из главных читателей (самый главный, естественно, - "цензор Дельвиг") - и позже захочет напомнить всепрощающему Кюхле "и плески мирной славы, И критики лицейских мудрецов...".
 

Дальше