НАУКА И ЖИЗНЬ
№ 12, 1963 - № 1, 1964

НАУКА О ЯВЛЕНИЯХ, КОТОРЫХ НА САМОМ ДЕЛЕ НЕТ

Профессор Ирвинг Ленгмюр

В конце 1953 года в Нолсовской научно-исследовательской лаборатории (компании "Дженерал электрик") состоялся коллоквиум, на котором докладчиком был известный американский физико-химик, лауреат Нобелевской премии Ирвинг Ленгмюр (1881-1957). Этот коллоквиум, по воспоминаниям его участников, надолго остался в памяти всех присутствовавших. Темой доклада, по выражению Ленгмюра, была "наука о явлениях, которых на самом деле нет". На нескольких примерах Ленгмюр показал характерные симптомы, присущие такой науке. В своем докладе он называет ее "патологической наукой".

Доклад Ленгмюра - это не собрание анекдотов из истории науки и не хроникальное описание событий, связанных с широко нашумевшими в свое время "открытиями". Рассказ Ленгмюра - это глубокий анализ существа "патологической науки". И хотя к самим, "открытиям", попавшим под следствие, проведенное большим ученым, интерес давно уже исчерпался, вопросы, поднятые Ленгмюром, имеют немалое методологическое и воспитательное значение для всех, кто так или иначе связан с наукой - либо непосредственно делает ее, либо пользуется ее плодами.

Ленгмюр никогда не публиковал свои исследования в области "патологической науки". Была сделана магнитофонная запись его доклада, но пленку эту либо потеряли, либо запись стерла. И лишь недавно среди бумаг Ленгмюра, находящихся в библиотеке конгресса, была обнаружена копия этой пленки. Качество записи оказалось очень низким, однако в конце концов удалось почти все разобрать. Именно это и позволило профессору Холлу напечатать текст выступления Ленгмюра. Перевод этого выступления (сделан Э. Наппельбаумом) печатается с незначительными сокращениями.

 

ЭФФЕКТ ДЭВИСА - БАРНСА

Все началось следующим образом. 23 апреля 1929 года профессор Колумбийского университета Берген Дэвис приехал к нам, в эту лабораторию, и в ее старом здании организовал коллоквиум, вызвавший огромный интерес. Он заранее рассказал доктору Уитни, мне и некоторым другим, о чем собирается докладывать. Он был охвачен таким энтузиазмом, что сумел заинтересовать и нас. Сейчас я с помощью рисунка расскажу, о чем же шла речь.

В вакуумной трубке полоний служил источником альфа-лучей. Был в этой трубке и параболический горячий катод, испускавший электроны. В катоде имелось отверстие, через которое проходили альфа-лучи, Интенсивность пучка можно было определить по сцинтилляциям (вспышкам) сернистоцинкового экрана, над которым был расположен микроскоп (в точках Y и Z), С помощью пластин А электроны фокусировались, и на некотором участке за пластинами возникал поток электронов, движущихся вместе с альфа-частицами. Если разогнать электроны, то можно заставить их двигаться со, скоростью альфа-частиц. Для этого нужна разность потенциалов около 590 вольт.

Фиг. 1. Схема первой экспериментальной установки.

S - радиоактивный источник; W - окошко с тонким стеклом; F - катод; G - сетка: R - вывод к посеребренной поверхности; А фокусирующие пластины; М - магнитное поле; С - медный контакт; V и Z - сернистоцинковые .экраны. Наверху справа показаны катод и сетка.

Сама идея эксперимента состояла в следующем. Если электроны и альфа-частицы будут двигаться вместе с одинаковой скоростью, то, возможно, они соединятся: альфа-частица, захватив электрон, потеряет один из своих зарядов. Ну, а если альфа-частица с двойным зарядом захватит один электрон, то все станет как в Боровской теории атома водорода, и мы сможем определить энергетические уровни. Как и у атома водорода, здесь должна быть серия Бальмера, и мы можем вычислить энергию, необходимую на то, чтобы оторвать этот электрон, и т. д.

Так вот, Дэвис и Барнс обнаружили, что если скорость электрона сделать равной скорости альфа-частицы, то число отклоненных частиц уменьшается. Например, если бы не было электронов и отсутствовало бы магнитное поле, то все альфа-частицы попадали бы в точку Y. И, подсчитывая их, мы увидели бы, что интенсивность потока равна примерно 50 частицам в минуту. Но если приложить магнитное поле, то мы сможем отклонить альфа-частицы и заставим их попадать на экран Z. Однако если по пути они будут захватывать электроны, то их заряд изменится вдвое, а следовательно, они станут и отклоняться вдвое меньше и, значит, не попадут на этот экран.

Результаты же, полученные Дэвисом и Барнсом, так по крайней мере они утверждали в то время, были совершенно невероятными. Оказалось, что альфа-частицы захватывают электроны не только тогда, когда скорость последних соответствует напряжению в 590 вольт, но и при целом ряде других значений разности потенциалов. Захват становился вочможным каждый раз, когда напряжение было больше или меньше, чем 590 вольт на определенные величины. Все результаты опытов вроде бы показывали, что захват происходит примерно в 80 процентах случаев. Другими словами, при соответствующих условиях интенсивность потока изменялась на 80 процентов. Затем Дэвис и Барнс обнаружили, что допустимые скачки скорости электронов в точности совпадают со скоростями, которые можно получить из теории Бора. Иначе говоря, если электрон, пролетая мимо альфа-частицы, случайно имеет скорость, равную той, которая была бы у него, если бы он находился на боровской орбите, то такой электрон захватывается.

Это, конечно, сразу вызывает затруднения потому, что, согласно теории Бора, электрон, приходящий из бесконечно удален.ной точки, для того чтобы остаться на боровской орбите, должен отдать половину своей энергии. А в связи с законом сохранения энергии это значит, что такой электрон должен излучать энергию, равную той, которую он будет иметь на этой орбите. Поэтому если электрон перед захватом имеет энергию, равную той, которая будет у него в захваченном состоянии, то необходимо, чтобы излучалась энергия, в два раза большая энергии электрона, а именно этого излучения и не удавалось обнаружить, Так что здесь возникали определенные трудности, которые никогда так и не были вполне разрешены, хотя было двое или трое ученых (в том числе и немецкие), построивших теории, пытавшиеся объяс.иить, как это может получиться. Например, Зоммерфельд построил теорию, объясняющую, как можно захватить электрон, скорость которого совпадает с той, которую он будет иметь на орбите после захвата,

Ну вот, у Дэвиса и Барнса получались дискретные пики, каждый из которых соответствовал одному из энергетических уровней теория Бора для атома гелия, к ничего больше. Только эти пики и удавалось зарегистрировать. Вот так, одни дискретные пики. Ну, а что насчет их ширины? Их ширина была в одну сотую вольта. Другими словами, необходимо, чтобы напряжение было в точности равно 590 вольт. Это обеспечит вам равную скорость, но наблюдались и другие пики. Мне помнится, что еще один пик соответствовал напряжению около 325,1 вольта. Если у вас было это напряжение, то получался великолепный захват. Но если нет, если напряжение менялось на одну сотую вольта, все пропадало. Изменение потока сразу падало с 80 процентов до нуля. Идеальный скачок. Дэвис и Барнс могли мерить напряжение лишь с точностью одной сотой вольта, так что эффект имел строго релейный характер. Кроме пика, в этой точке у них получалось еще десять или двенадцать различных линии серии Бальмера каждую из которых можно было обнаружить и каждая из которых имела интенсивность в 80 процентов. Каждый раз, когда вы попадали на соответствующий пик, происходил почти полный захват электронов.

Ну, хорошо, при обсуждении мы стали выяснять, а как же можно экспериментально обследовать весь спектр, ведь каждая точка, понятно, требует большого времени наблюдения. Нужны длинные серии подсчета альфа-частиц, занимающие минуты две на каждую, и их нужно повторять от десяти до пятнадцати раз, и вам нужно устанавливать напряжение с точностью до сотой вольта. Так что если вам нужно шагами в сотую вольта пройти весь диапазон

Фиг 2. Интенсивность электронного захвата в зависимости от ускоряющего напряжения; по оси ординат отложен процент захватов, по оси абсцисс - напряжение в вольтах.

от 330 до 900 вольт, то можете себе представить, что это за работенка) (Аудитория смеется.) Но они объяснили нам, что поступали не совсем так. В результате предварительных исследований они заметили, что положение пиков определяется скоростями электрона на боровских орбитах, так что они заранее знали, где же искать их. Иногда они находили их не совсем там, где ожидали, но тогда они начинали тщательно исследовать ближайшие значения напряжения, и в результате им удалось обнаружить все пики с исключительно высокой точностью. Настолько высокой, что Дэвис и Барнс были уверены, что они смогут вычислить постоянную Ридберга с большей точностью, чем это удается в результате исследования водородного спектра, то есть с точностью лучшей, чем 10-8. Во всяком случае, они не видели никаких препятствий, ограничивающих точность их метода, особенно принимая во внимание, что они мерили эти самые напряжения с точностью до сотой вольта.

Всякий, кто увидел бы использовавшуюся экспериментальную установку, должен был усомниться, а действительно ли скорости электронов постоянны и определены в пределах 1/100 вольта, так как действовавшее здесь поле не вполне однородно. Длина промежутка, на котором электроны и альфа-частицы двигались вместе, была не больше 5 миллиметров,

Во время доклада Дэвиса всплыли и некоторые другие интересные подробности, Одна из них состояла в том, что эффективность захвата всегда была около 80 процентов. Кривая подскакивала до уровня 80 процентов, и все скачки были очень резкими и, видите ли, все примерно одинаковой высоты.

Мы, в частности, спросили, а как это зависит от плотности потока.

"Это очень интересно,-ответили нам,но это совсем не зависит от плотности потока".

"А как сильно вы можете менять здесь температуру катода?"

"Ну, - отвечает докладчик, - как это ни странно звучит, мы можем изменять ее вплоть до комнатной температуры". (Смех.)

"Но тогда, - говорю я, - откуда же возьмутся электроны?"

"А как же, - следует ответ, - если вы решите уравнение Ричардсона, то увидите, что электроны испускаются даже при комнатной температуре, а именно эти электроны и захватываются".

"Хорошо, - говорю я, - но таких электронов не хватит на все альфа-частицы, не говоря уж о том, что альфа-частицы находятся в области захвата лишь в течение короткого времени, а электроны при таких низких плотностях тока, как 10-20 ампер (смех) или около того, находятся на большом расстоянии друг от друга".

А он:

"С первого взгляда это кажется очень большой трудностью. Но, видите ли, на самом деле все не так плохо. Ведь мы знаем теперь, что электроны - это волны. Следовательно, для того чтобы альфа-частица его захватила, совсем не нужно, чтобы он обязательно был здесь. Здесь должны быть только волны, их интенсивность может быть и малой, а по квантовой теории электроны сбиваются в кучу как раз там, где нам надо".

Словом, для него здесь не было никаких трудностей. Так оно и шло.

Как известно, доктор Уитни интересовался экспериментальными методами, а это были эксперименты, и очень тщательно поставленные, весьма подробно описанные, и их результаты представляли, по-видимому, чрезвычайный теоретический интерес. Поэтому Уитни высказал пожелание, чтобы эти опыты были повторены, но вместо подсчета сцинтилляций предложил использовать счетчик Гейгера. В то время здесь у нас над счетчиками Гейгера работал Ч. Хьюлетт, у него была необходимая аппаратура, и мы предложили предоставить Дэвису и Барнсу все необходимое всего за несколько тысяч долларов. Но я был несколько осторожнее. Я сказал Уитни, что, прежде чем действительно давать им все это, было бы неплохо съездить к ним, самим посмотреть на эти эксперименты и постараться разобраться, что же это все значит. Хьюлетт был очень заинтересован, интересно было и мне, так что спустя всего пару дней после этого коллоквиума мы отправились в Нью-Йорк. Мы пришли в лабораторию Дэвиса в Колумбийском университете, и оказалось, что хозяева очень рады нашему приезду и прямо-таки горят желанием показать нам все свои результаты. Приступили мы к делу с самого утра.

Сначала мы просидели в темной комнате с полчаса для того, чтобы наши глаза привыкли к темноте и мы смогли бы считать сцинтилляции. Я сказал, что прежде всего мне хотелось бы посмотреть на эти сцинтилляции при включенном и выключенном магнитном поле. Я стал смотреть и насчитал их около 50 или 60. Хьюлетт сосчитал 70, а у меня получалось несколько меньше. Но в основном наши наблюдения согласовывались. Мы выяснили следующее, После того, как наши глаза привыкли к темноте, эти сцинтилляции были очень яркими и считать их было совсем нетрудно, Альфа-частицы ударялись об экран с частотой порядка одной частицы в секунду. Когда же включалось магнитное поле и частицы отклонялись, то их суммарное число падало примерно до 17, что является очень большим процентом от исходного числа: около двадцатипятипроцентного фона. Барнс работал вместе с нами. Он сказал, что это, наверное, из-за радиоактивного загрязнения экрана. Затем стал считать Барнс. В первый раз у него получилось . 230 сцинтилляций, во второй - около 200, а когда он включил поле, число замеченных им вспышек упало до 25 или около того. Хьюлетт и я не знали, что и подумать, но мы не могли заметить все 230 сцинтилляций. Позже мы поняли, в чем тут дело,

При подсчете вспышек я заметил, и тут мы немного поспорили, что окуляры были устроены так, что когда мы смотрели в них, то замечали какие-то вспышки света; их я считал происходящими вне поля зрения и создающими диффузное свечение, которое и воспринимается. Это, очевидно, не были частицы, попадающие на видимую часть экрана, но тем не менее это вызывало диффузное свечение, это происходило через дискретные промежутки времени, и это можно было подсчитать, если вам хочется. Хьюлетт как раз и приплюсовывал эти вспышки, а я нет. Разница между нашими результатами этим и объяснялась. Мы не стали заниматься этим вопросом более подробно и двинулись дальше.

Мне не хочется останавливаться на этом опыте слишком долго. Обо всем этом я написал письмо на 22 страницах, и у меня есть много заметок.

Суть всего этого дела заключалась в следующем, В лаборатории стоял длинный стол, за которым сидел Барнс, и еще Другой стол, где у него сидел помощник по имени Холл, который должен был наблюдать за вольтметром с большой шкалой, или, точнее говоря, за потенциометром. Но у этого прибора шкала была рассчитана на диапазон от одного до тысячи вольт. И вот на нем- -то и нужно было фиксировать величину напряжения с точностью до сотой вольта. (Смех.) Считалось даже, что здесь можно добиться и лучшей точности. Во всяком случае, всегда остается возможность интерполяции и тому подобного. Не так ли? В комнате было темно, если не считать маленькой лампочки, позволявшей наблюдать за шкалой прибора, и еще светящегося циферблата часов, по которым засекалось время подсчета сцинтилляций, равное двум минутам.

Барнс сказал нам, что он всегда считает по две минуты, Уменя с собой оказался секундомер, и . смог проконтролировать это. Иногда Барнс считал в течение семидесяти секунд, а иногда ста пятнадцати секунд. Но все эти интервалы он считал за две минуты, и при этом полученные результаты претендовали на высокую точность!

Мы высказали несколько предложений. Одно из них состояло в том, чтобы совсем снять напряжение. В этом случае Барнс получал низкий результат, что-то порядка 20 или 30, но иногда и 50 вспышек. Затем, чтобы создать условия для появления пика, он установил напряжение на двести с чем-то вольт. Некоторые из этих измерений изумительны! Например, при напряжении 325,01 вольта он получил лишь 52 вспышки, в то время как перед этим, при пиковом значении напряжения, у него получилось порядка 230 вспышек. Это ему не очень понравилось, и он попытался изменить напряжение на 325,02, то есть на одну сотую вольта. Здесь он насчитал 48 сцинтилляций.

Тогда он установил промежуточное напряжение. (Смех.)

Видите ли, полученные результаты были слишком низкими, поэтому он попробовал напряжение в 325,015 и сразу получил результат: 107, Вот вам и пик.

Немного позже я шепнул Холлу, который заведовал установкой напряжения и поддерживал его постоянным, чтобы он изменил его на одну десятую. Барнс не знал этого и насчитал 96 вспышек. А когда я предложил Холлу изменить напряжение, сразу было видно, что Холл в полном недоумении. Он сказал: "Что вы! Это слишком много. Вы собьетесь с пика". Ведь это была почти десятая вольта. Позже я предложил изменить напряжение на целый вольт. (Смех.)

Затем мы обедали. Просидев потом с полчаса в темной комнате, чтобы не портить глаза, мы сняли несколько отсчетов при нулевом напряжении, а затем вернулись к напряжению в 325,03 вольта. Мы изменили его на одну сотую вольта, и тогда Барнс получил результат 110. Этот результат (110) повторился у него два или три раза подряд.

И тут-то я и сыграл свою грязную шутку. Я написал на карточке 10 различных последовательных значений напряжения и нулевое значение, Я собирался устанавливать определенное напряжение, а затем каждый раз отключать его. Позже я понял, что был не совсем прав.

Когда Холл отключал напряжение, он расслаблялся и облокачивался на спинку стула: ведь ему нечего было регулировать при снятом напряжении, и он не работал. Конечно, каждый раз, когда он устраивался поудобнее, Барнс это видел. И хотя освещение в комнате было очень слабым, он мог заметить, уселся ли Холл удобно или нет, а значит, он знал, включено напряжение или выключено, и полученные результаты согласовывались с тем, что должно было быть. Поэтому позже я шепнул Холлу: "Не давайте ему понять, что вы не следите за напряжением". Затем я попросил его изменить напряжение с 325 до 320 вольт, чтобы ему было что регулировать, и попросил: "Поддерживайте это напряжение так же тщательно, как если бы оно было пиковым". Начиная с этого времени Холл исправно играл свою роль, и начиная с этого же времени результаты Барнса перестали иметь какое-либо отношение к значению приложенного напряжения.

Теперь не было никакой разницы, какое подавать напряжение. После этого мы провели двенадцать сеансов. Около половины полученных результатов оказались верными, а остальные - нет, то есть как и следовало ожидать при случайном выборе из двух множеств.

После этого я сказал: "Все ясно. Вы вообще ничего не мерите. И вы ничего не мерили и раньше".

"Нет, - отве.чал мне Барнс, - эта трубка просто газит. (Смех.) Температура изменилась, и поэтому никелевые пластины деформировались, так что электроды установлены теперь не так, как следует".

"Но, - говорю я, - разве это не та же трубка, с которой Дэвис, по его словам, получил те же результаты при комнатной температуре катода?"

"Ну, конечно, - отвечает мне Барнс, - но мы всегда пользовались нулевым напряжением для самоконтроля, включая и выключая напряжение",

У него сразу, без всяких размышлений, было готово оправдание. Он находил веские причины не обращать внимания на какие-либо неправильные результаты. Это было выше его, это - его внутреннее свойство. Он просто так всегда и работал. При этом не возникало ни малейшего сомнения в его честности: он верил во все это, безусловно, верил,

Хьюлетт остался в лаборатории и продолжал работать с ним дальше, а я ушел и поговорил с Дэвисом, который просто онемел от удивления. Он не мог поверить ни одному моему слову. Он сказал мне:

"Но это просто невозможно. Вспомните о том, что мы обнаружили эти пики раньше, чем даже начали думать о боровской теории. Мы взяли полученные результаты, стали прикидывать и получили идеальное согласие с теорией. И только позже, когда мы получили подтверждение нашей гипотезы, для того чтобы сэкономить время, мы стали заранее рассчитывать, где же должны быть эти пики".

Вся история этого открытия так убеждала его, что для него казалось совершенно невозможным, что настоящих измерений у них никогда так и не было, В это он просто не мог поверить.

Дэвис только что прочел свой доклад в научно-исследовательской лаборатории в Скенектеди и собирался выступить с этим же докладом в следующую субботу в Национальной академии наук, что он и сделал, прочтя весь доклад целиком. Перед этим он написал мне, что собирается выступать, Я написал ему в тот же день, как вернулся из Нью-Йорка. Пока наши письма шли по почте, они разминулись. В своем письме он сообщал, что обдумал все тогда сказанное мною и что его уверенность осталась непоколебленной, а поэтому он решил сделать доклад в Национальной академии наук.

В своем ответном письме на 22 страницах я сообщил ему все наши данные, показав, по сути дела, что сам подход был неверен, что он считал галлюцинации, которые, как я выяснил, часто случаются с людьми, работающими со вспышками, если считать их слишком долго. Барнс занимался этим шесть часов в день и никогда не уставал от этого. И не удивительно, так как все это происходило только в его голове. (Смех.) Он объяснил нам, что яркие вспышки считать вообще не нужно. У него было блестящее объяснение, почему на яркие вспышки не нужно обращать никакого внимания. "Так вы, наверное, подсчитываете эти яркие вспышки. Но это всего лишь последствия радиоактивного загрязнения или еще чего-нибудь". И у него были причины отрицать самую суть того, что было важным. Все это я написал в своем письме, но на него не получил никакого ответа, никакой позитивной реакции. В течение дл.ительного времени Дэвис не хотел никак реагировать на письмо.

Между тем копию письма, написанного Дэвису, я послал Бору и попросил его сохранить факт получения этого письма между нами, но передать суть письма различным ученым, которые могут захотеть повторить эти опыты (профессору Зоммерфельду и другим). И это предотвратило большую экспериментальную работу, которая могла бы последовать, С того времени никто не повторял этих опытов, если не считать, одного англичанина, который не знал о моем письме Бору. Конечно, и ему не удалось подтвердить результатов Дэвиса и Барнса. Наконец через полтора года, в 1931 году, в "Physical Review" они поместили маленькую заметку, в которой сообщали, что им не удалось воспроизвести свой эффект. "Результаты, сообщенные в предыдущей статье, зависят от опытов, использующих подсчет сцинтилляций, наблюдавшихся зрительно. Сцинтилляции, вызываемые альфа-частицами на экране из сернистого цинка, относятся к числу пороговых явлений. Поэтому возможно,. что на результаты наблюдений могут влиять внушения извне или самовнушения", а дальше в этой заметке говорилось о том, что воспроизвести старые данные не удается. И в ней даже не говорилось, что трубка газила. (Смех.)

Меня очень заинтересовало, как это абсолютно честные ученые, увлекшись работой, могут до такой степени одурачить самих себя. Что же было такого в их работе, что позволило так просто обмануть их? Я уже стал думать о других вещах, но встретил как-то Р. Вуда и рассказал ему об этой истории, так как он отличный экспериментатор и у него таких ошибок не бывает. В ответ он рассказал мне о N-лучах, с которыми он столкнулся в 1904 году. Позже я сам ознакомился с напечатанными данными об этих лучах.

N-ЛУЧИ

В 1903 году Блондло, французский ученый, пользовавшийся хорошей репутацией, член Академии наук, экспериментировал, как и почти все физики в то время, с рентгеновскими лучами. Обнаруженный им эффект сводился приблизительно к следующему. (Я не стану вдаваться во все подробности, а остановлюсь только на самом главном.) Блондло обнаружил, что если у вас есть нагретая платиновая проволока, или катод Нернста, или какое-либо другое тело, очень сильно нагретое и помещенное внутрь железной трубки, в которой вырезано окошко, закрытое куском алюминия толщиной около 73 дюйма, то через окошко проходят какие-то лучи. Толщина алюминиевого окошка может быть два или три дюйма, и лучи эти через него все равно пройдут, но не через железо. Если лучи, проходящие через окошко, падают на слабо освещенный предмет, то можно их различить. Правда, они едва заметны. Для наблюдения нужно сидеть в темной комнате в течение длительного времени. Блондло пользовался сернистонатриевым экраном, который можно было освещать и который начинал очень слабо светиться, что можно было заметить в темной комнате. Или он пользовался в качестве источника света лампой, закрытой экраном с двумя булавочными отверстиями в нем. Это позволяло получать слабое освещение белой поверхности, едва различимое в темноте.

Так вот, Блондло обнаружил следующее. Если включить лампу и одновременно направить лучи, выходящие из маленькой щели, закрытой алюминием, на клочок бумаги, то он становится много виднее. Много, много виднее, и поэтому вы можете решать, проходят ли эти лучи через окошко или не проходят. Позже он утверждал, что для этого требуется большая тренировка. Он говорил, что вы никогда не должны смотреть на бумажку - это утомляет глаза. Смотрите в сторону, советовал он, и оченьскоро вы сможете определять в зависимости от того, как освещен клочок бумаги, есть ли N-лучи или их нет.

Блондло обнаружил, что N-лучи могут накапливаться в различных предметах. Он установил также, что N-лучи проходят и через черную бумагу и через алюминий. Блондло ставил опыты с кирпичом: заворачивал его в черную бумагу и оставлял на улице, где лучи солнца, проходя через бумагу, попадали в кирпич. При этом кирпич запасался N-лучами и испускал их, даже будучи завернутым в черную бумагу. Он приносил такой кирпич к себе в лабораторию, помещал его вблизи бумажного экрана, на который вы смотрите и который слабо освещен, и теперь экран был гораздо лучше виден. Много лучше, если источник N-лучей располагался совсем рядом, и не так хорошо, если он находился слишком далеко. Затем он пользовался двумя полосками, покрытыми очень слабой фосфоресцирующей краской. Создавал поток N-лучей из двух щелей и точно определял, в каком положении происходит интенсификация освещения.

Теперь естественно было поставить такой вот опыт: попытаться выяснить, дают ли десять кирпичей более сильный эффект, чем один. Ничуть не бывало. У Блондло не получалось более сильного эффекта. Не было никакого смысла и в том, чтобы увеличивать первоначальную освещенность от источника обычного света. Все должно держаться на том, можете ли вы видеть чтонибудь или нет. И вот здесь-то и играют свою роль N-лучи. Несколько позже Блондло обнаружил, что N-лучи испускаются многими предметами. Например, людьми. Если еще ктонибудь зайдет в лабораторию, то вы, вероятнее всего, увидите бумажку. Он выяснил также, что если кто-нибудь производит сильный шум, то это разрушает эффект. Здесь нужно молчать. Тепло, напротив, приводит к усилению эффекта. Излучаемое тепло. Однако тепло и лучи - это не одно и то же. N-лучи не могут быть тепловыми, так как алюминий не пропускает теплового излучения. Затем он обнаружил еще одну очень интересную особенность этих лучей. Если взять кирпич, испускающий N-лучи, и поднести его к голове, эти лучи пройдут через череп, и это позволит лучше рассмотреть бумагу. Можно поднести кирпич и к бумаге. Эффект будет таким же.

Затем он обнаружил существование других лучей - отрицательных N-лучей. Он назвал их N'-лучами. Эффект N'-лучей приводит к ухудшению видимости едва освещенной цели. Это получается только в том случае, когда вы смотрите на бумагу под нужным углом. Если вы смотрите по касательной, то оказывается, что такие лучи увеличивают кажущуюся освещенность, а если по нормали, то уменьшают ее. Все это очень интересно, И Блондло публиковал много статей об этих лучах, одну за другой. Было напечатано множество работ и других исследователей, при этом почти половина из них подтверждала результаты Блондло. Видите ли, вопрос о N-лучах не мог не считаться важным, так как было известно, какое значение придают открытию рентгеновских лучей и альфа-лучей, а N-лучи были где-то посредине между ни- ми. Так что все это тоже должно было быть очень важным. (Смех.)

Р. Вуд услышал об этих опытах и поехал во Францию. Ко времени его приезда Блондло пользовался призмой, большой алюминиевой призмой с 60о-м углом и катодом Нернста, расположенным в гильзе с двумя маленькими щелями, шириной около двух миллиметров каждая. Получающийся луч падал на призму и преломлялся. Блондло мерил при этом коэффициент преломления с точностью до трех значащих цифр. Он выяснил, что его луч не является монохроматическим, что в N-лучах имеется несколько различных составляющих, и для каждой из них он определил показатель преломления. Он мог измерить три или четыре показателя преломления, и каждый с точностью до двух или трех значащих цифр. В присутствии Вуда он повторил некоторые из своих измерений, демонстрируя, с какой точностью они воспроизводятся, и все это в темной комнате.

Это продолжалось довольно долго. Вуд убедился в том, что он очень тщательно проверяет все результаты, измеряя положение маленького кусочка бумаги с точностью до десятой миллиметра, хотя сама щель была шириной в 2 миллиметра. Вуд заинтересовался этим обстоятельством. Он сказал: "Как же это может быть с точки зрения простой оптики, чтобы с помощью щели шириной в 2 миллиметра удавалось получить настолько тонкий луч, что его положение можно определять с точностью до десятой миллиметра?"

Блондло объяснил: "Это - одно из самых удивительных свойств лучей. Они не подчиняются обычным законам физики в том виде, как мы их понимаем. Эти лучи нужно рассматривать сами по себе. Для них нужно открыть их собственные законы".

Вуд все это выслушал и попросил Блондло повторить некоторые из измерений. Блондло был, конечно, очень рад выполнить его просьбу. А Вуд воспользовался тем, что в комнате было очень темно, и спрятал знаменитую призму в карман. Но это не помешало Блондло получить в точности такие же результаты, что и раньше. (Смех.) Позднее Вуд поступил довольно безжалостно, опубликовав рассказ об этом. И это был конец Блондло.

Никто до сих пор не объяснил, каким образом ему удавалось воспроизводить свои результаты с точностью до десятой миллиметра. Вуд утверждал, что это ему действительно удавалось, но никто не понимал, как. Но впоследствии немецкие ученые (Прингсхейм был одним из них) высказали очень интересное предположение.

Они попытались воспроизвести некоторые эксперименты Блондло и в результате обнаружили следующее. В одном из опытов бумажный экран освещался с помощью очень слабого источника света. Тогда для того, чтобы убедиться в том, что вы видите этот экран, надо подвигать перед ним рукой. И если вы можете увидеть, как движется рука, то знаете, что экран освещен.

Один из опытов Блондло должен был доказать, что этот эксперимент получается много лучше, если на кусок бумаги попадают N-лучи. Прингсхейм повторил такой опыт в Германии и обнаружил, что если вы не знаете, где расположен экран - перед вашей рукой или сзади, - результаты оказываются одинаково хороши в обоих случаях. Другими словами, вам одинаково хорошо удается рассмотреть свою руку и когда она перед экраном и когда она находится за ним. Это и не удивительно. Ведь мы имеем дело с пороговым явлением. А пороговое явление - это такое, когда мы не знаем, действительно не знаем, видим мы что-нибудь или нет. Но если вы держите свою руку здесь, то, конечно же, вы ее видите, так как знаете, что она здесь, и этого достаточно, чтобы склонить вас как раз к тому решению, которое согласуется со знанием положения руки. Положение же руки вам известно одинаково хорошо, будь она перед экраном или за ним, так как вы не знаете, где этот экран, но слишком хорошо знаете, где ваша рука. (Смех.)

ХАРАКТЕРНЫЕ СИМПТОМЫ "ПАТОЛОГИЧЕСКОЙ НАУКИ"

У всех этих опытов (с эффектом Дэвиса - Барнса, N-лучами) имеется нечто общее: не приходится сомневаться в персональной честности исследователей, которые были введены в заблуждение и пришли к неправильным результатам из-за того, что они не понимали, насколько далеко могут увести человека от истины субъективные эффекты, предвзятые мнения или пороговые взаимодействия. Все это примеры "патологической науки". Все это случаи, которые привлекли к себе огромное внимание. Обычно на подобные темы публикуются сотни статей. Иногда такой бум длится лет пятнадцать, двадцать,

Характерные приметы открытий такого рода выглядят следующим образом.

В этом и состоят характерные приметы подобных эффектов. Перейдем теперь к другим примерам.

ЭФФЕКТ ЭЛЛИСОНА

Случай с эффектом Эллисона можно считать наиболее удивительным. Все это началось в 1927 году, В американских физических и химических журналах целыми сотнями появлялись статьи. Было обнаружено пять или шесть новых химических элементов, и это было причислено к "открытиям года". Самому Эллиеону удалось обнаружить целую серию элементов и их изотопов.

Уже достаточно давно известен эффект Фарадея, состоящий в том, что плоскость поляризации пучка поляризованного света, проходящего через жидкость, помещенную в продольное магнитное поле, должна поворачиваться. Эффект же Эллисона состоял в следующем (см. рисунок). Пусть имеются две стеклянные гильзы, на которые сверху надеты катушки (B1 и B2). Обмотки катушек подсоединены к скользящим контактам. Слева имеется разрядник, который может вызвать вспышку света. Он пропускается через поляризационную призму Николя, стеклянные гильзы и еще одну призму Николя, Стеклянные гильзы заполняют какой-нибудь жидкостью, например, водой или сероуглеродом, а положение второй призмы выбирают таким, чтобы получить на выходе устойчивый луч света. Так вот, если у вас имеется луч света, который поляризован, то можно увидеть, как при включении магнитного поля плоскость поляризации поворачивается. Включение магнитного поля вызовет увеличение яркости света на выходе, Эллисон пытался выяснить величину запаздывания, связанного с поворотом плоскости поляризации, то есть узнать, сколько времени на это уходит. Для этого тот же разряд, который вызывал вспышку, вызывал и ток в катушках. Передвигая скользящие контакты и вторую гильзу, можно было внести компенсирующее опережение. Чувствительность этого метода была так велика, что обнаруживалась разница в 3-10-10 секунды. Глядя на прибор с правой стороны, можно было увидеть световые вспышки, свет от разряда и, меняя положение скользящих контактов, выяснить, в каком положении вспышка ярче. Установив минимум яркости, замеряли положение контактов,

В одной из работ Эллисона, откуда взята схема этой установки, дается и описание "технологии" проводившихся опытов, которые значительно сложнее, чем рассказывает здесь Ленгмюр. (Прим. переводчика.)

В стеклянные гильзы наливали растворы каких-нибудь солей. При этом выяснилось, что время запаздывания от этого меняется, и, следовательно, оно зависит от факта присутствия соли. Прежде всего удалось установить, и почти сразу, что если добавить в гильзу этиловый спирт, то вы получаете одно запаздывание, а если уксусную кислоту, то совсем другое. А вот если добавить этилацетат, то получается два пика. Другими словами, этим способом можно провести анализ этилацетата и найти в нем уксусную кислоту и этиловый спирт. После этого Эллисон взялся за изучение растворов солей и выяснил, что его эффект связан лишь с присутствием металлов, но их действие не объясняется наличием ионов. Например, не все ионы калия действуют одинаково: и для хлористого калия, и для сернокислого калия, и для азотнокислого калия совершенно различные времена запаздывания. Так что все зависит лишь от положительных ионов, но в то же время отрицательные ионы вносят определенные изменения. Однако обнаружить этим методом отрицательные ионы непосредственно нельзя.

Затем Эллисон и его сотрудники начали понимать, насколько чувствителен их метод. Они выяснили, что при концентрациях, превышающих 10-8 (в молярных единицах), интенсивность эффекта становится максимальной. Казалось бы, с аналитической точки зрения это должно было настораживать. Но не тут-то было. Совсем наоборот. Кроме гого, на растворах столь слабой концентрации, когда находишься на грани пропадания эффекта, они могли производить количественные измерения с точностью до трех значимых цифр. Сам же эффект, по-видимому, исчезал резким скачком при концентрациях порядка 10-8 или при 3,42.10-8 или что-то в таком же роде. При более высокой концентрации эффект наблюдался, что и позволяло установить этот предел со столь невероятной точностью.

Выяснилось, что и при столь слабых растворах запаздывание для азотнокислого натрия оказывается совершенно другим, чем для хлористого натрия. Тем не менее полученное запаздывание было характерным для растворенного вещества, несмотря на то, что при таких концентрациях раствора молекулы этого вещества диссоциируют на ионы. Это было совершенно все равно, и это было экспериментально доказано. Затем Эллисон занялся поиском изотопов и обнаружил, что они просто лезут в глаза, как гвозди из доски.

Для свинца, например, они нашли шестнадцать изотопов. Удавалось найти для них 16 характеристических запаздываний, каждому из которых можно было приписать определенное число, а это позволяло узнавать их и решать, о каком из них идет речь. К сожалению, определять при этом численное значение концентрации не удавалось, так как даже метод последовательных растворений не приводил к удовлетворительным результатам из-за различной чувствительности разных изотопов. Относительную концентрацию можно было оценить, но только приближенно.

Вот этот-то метод и стал важным средством обнаружения еще не открытых элементов. Удалось заполнить все пустовавшие клетки периодической таблицы Менделеева, и результаты таких открытий были опубликованы.

В 1932 году Уэнделл Летимер, декан химического факультета Калифорнийского университета, поспорил с профессором Дж. Н. Льюисом, сомневавшимся в опытах Эллисона. Летимер был знаком с одним из сотрудников Эллисона, находившимся под большим впечатлением от этих работ. После бесед с ним Летимер сказал Льюису: "Я съезжу, пожалуй, в Алабаму к Эллисону и разберусь, в чем там дело. Мне самому хочется воспользоваться этим методом".

В то время начали поговаривать о спектроскопических свидетельствах возможного существования водорода с атомным весом 3. Его еще не называли тритием, а просто говорили о возможности существования в малых количествах такого изотопа водорода. Спектроскопические результаты, указывающие на это, были довольно неопределенны, и Летимер решил: "Возможно, такой водород удастся найти именно этим методом, и неплохо бы, чтобы это сделал я". Поэтому он уехал в Алабаму к Эллисону и провел там три недели, но перед отъездом он посоветовался насчет своих планов с Льюисом, и тот сказал ему: "Спорим на десять долларов, что в этом методе ничего нет".

Когда Летимер вернулся, он собрал установку, которая работала так хорошо, что Льюис вынужден был отдать ему десять долларов. Затем Летимер обнаружил тритий и написал об этом в "Physical Review" короткую заметку, в которой говорилось, что с помощью метода Эллисона удалось обнаружить изотоп водорода с атомным весом 3, В ней содержалась и некая оценка его концентрации.

Ну, а потом об этой работе не появлялось ни слова. Через семь или восемь лет после открытия я встретился с Летимером, К тому времени я уже успел кое-что написать об эффекте Эллисона и рассказал Летимеру о моей точке зрения и о том, что эффект Эллисона отвечает всем указанным характеристикам "патологической науки".

Я знаю, что в то время на одном из заседаний Американского общества химиков произошел большой спор о том, принимать ли к публикации новые статьи об эффекте Эллисона или нет. И решили: статьи об эффекте Эллисона больше принимать не надо. То же самое решила, по-моему, и редакция " Physical Review ", Во всяком случае, Американское общество химиков твердо заявило, что оно больше статей об этом эффекте рассматривать не будет. Однако уже после этого, через год или два, была принята еще одна статья, В ней рассказывалось, как сотрудники химического факультета Калифорнийского университета выбрали двадцать или тридцать различных растворов, приготовили их и пометили специальным шифром, приняв все необходимые предосторожности против того, чтобы кто-нибудь мог догадаться, что это за растворы, и отдали их Эллисону. А он с помощью своего метода правильно определил все растворы, хотя концентрация многих из них была всего лишь 10-6 молярных единиц или что-то в этом роде. Это был достаточно определенный результат и правильный экспериментальный подход, и поэтому статья была принята Американским обществом химиков к публикации. Но это была последняя статья.

Так или иначе, когда в 1945 или 1946 году я был в Калифорнийском университете, Летимер сказал мне: "Не знаю уж, что со мной тогда было. Но после того, как я опубликовал эту заметку, мне ни разу нс удалось повторить этот опыт. И я совершенно не представляю себе - почему? А ведь те результаты были совершенно блестящими. Я показывал их Льюису, и мы вместе решили, что здесь все в порядке. Они были совершенно четкими, Я проверял себя всеми известными мне способами. Просто не знаю, что еще можно было бы сделать, но позже мне ни разу не удалось повторить эти результаты".

Я тоже не знаю, в чем тут дело. Все это очень характерно для приведенных примеров. Каждый, кто имел когда-нибудь какое-либо отношение к такому открытию, сталкивается с подобной ситуацией после того, как выясняется, что открытия-то и не было. Ничем нельзя объяснить утверждение Бергена Дэвиса, что полученные результаты он заранее не рассчитывал по теории Бора, а нашел их сначала из эксперимента, даже не думая ни о какой теории. Барнс поставил опыты, принес их результаты Дэвису. Тот сделал расчеты и совершенно неожиданно убедился, что они в точности совпадают с теоретическими. Он говорит, что Барнс не имеет к этому никакого отношения. Но хотите верьте, хотите нет, а как же он получил их? Решайте сами. У меня никакого объяснения этому нет, Я знаю только, что в конце концов от всей этой работы ничего не осталось, а значит, ничего здесь и нет, и Барнс никогда не видел ни одного пика. Истина никогда не бывает истиной только наполовину.

СВЕРХЧУВСТВЕННОЕ ВОСПРИЯТИЕ

Теперь о Райне. Кажется, в 1934 году я провел с ним целый день в университете Дьюка во время заседаний Американского общества химиков. Как известно. Райн написал о своих работах целую книгу, так что я расскажу вам о них совсем немного, Встретившись с Райном, я изложил ему все то, о чем говорил здесь. Я сказал ему: "Посмотрите, вот характеристики открытий, которых на самом деле не было. Все это характерно и для тех явлений, которые наблюдаются вами". Он ответил мне: "Я надеюсь, что вы опубликуете это. Мне бы очень хотелось. Это должно вызвать огромный интерес". И еще он прибавил: "У меня появится много новых аспирантов, а это мне необходимо. Эти явления настолько важны, что необходимо, чтобы как можно больше людей поняли это; У меня должен быть один из самых больших факультетов университета".

Я не буду пересказывать весь разговор с Райном, так как беседа длилась целый день.

Он пользовался картами, которые нужно было угадывать, не глядя, В этом и заключалось сверхчувственное восприятие. Берется колода из 25 карт. Кто-то смотрит на них и выкладывает на стол рубашками вверх, а другой читает его мысли. В другом опыте никто не знает, в каком порядке стасованы карты. Они выкладываются так, чтобы никто их не видел. Догадки об этих картах фиксируются, а после этого результат сравнивается с действительным порядком выложенных карт. И это уже - ясновидение (а телепатия - это когда вы можете читать мысли другого).

Наконец, еще один опыт. Он заключается в том, чтобы решить и зафиксировать, в каком порядке будут сданы карты завтра. Оказывается, что и это возможно.

Все это может служить прекрасным примером того, как величина эффекта оказывается совершенно не зависящей от силы события, его вызывающего. Другими словами, опыты оказываются одинаково успешными как в случае, когда карты сдаются завтра, так и тогда, когда они сданы уже некоторое время тому назад. На результаты это никак не влияет. Между результатами, полученными с помощью телепатии и с помощью ясновидения, не наблюдается никакой ощутимой разницы. Хотя если вы попытаетесь придумать механизм этих двух явлений, то они окажутся совершенно различными. Придумать механизм, позволяющий картам сообщать вам всю необходимую информацию о том, в каком порядке они стасованы и в каком порядке они будут сданы, совсем не просто, В то же время вполне можно допустить существование какого-то механизма в человеческом мозгу, который может посылать сигналы неизвестной природы, и что эти сигналы могут восприниматься другим мозгом. Но это уже явления другого порядка, другого уровня сложности, А с точки зрения Раина, между ними нет никакой разницы.

Раину захотелось пофилософствовать, и он сказал мне: "Интересно, как человек пытается обмануть самого себя? Людям мои эксперименты не нравятся, А у меня имеются буквально миллионы результатов, в которых среднее число угадываний составляет 7 из 25", Дело в том, что, по теории вероятности, если все происходит чисто случайно, то должно быть в среднем 5 угадываний из 25. На практике же общее среднее после миллионов или даже сотен миллионов попыток оказывалось равным 7. Нет ничего необычного в том, чтобы правильно угадать 7 карт из 25, Но если число испытаний так велико, а у вас в среднем все равно получается 7 угадываний, то невольно начинаешь сомневаться либо в теории вероятности, либо в ее приложимости к данному случаю. Либо начинаешь, наконец, думать (и это мне кажется наиболее вероятным, и я постараюсь объяснить почему), что здесь мы встречаемся со случаем преднамеренного отбрасывания части данных.

Прежде чем рассказать вам о своем разговоре с Райном, я хочу рассказать о другом. Мой племянник, Дэвид Ленгмюр, из Комиссии по атомной энергии, с группой приятелей несколько лет тому назад решили проверить работы Райна. Они обзавелись такими же картами и провели вместе много вечеров, пытаясь угадать, в каком порядке они будут сдаваться. И у них среднее число угадываний оказалось много выше 5, Естественно, что они начали волноваться и решили продолжать свои опыты. Они даже чуть было не написали о своих результатах Райну. Но продолжали опыты дальше, и результат начал мало-помалу падать, И после многих и многих дней работы суммарное среднее число угадываний упало до 5, и писать Райну уже не было смысла. Но если бы Райн получил известие о том, что эта вполне уважаемая группа людей получила после такого-то числа испытаний в среднем 8, 9 или даже 10 угадываний, он, несомненно, опубликовал бы это в своей книге.

Вот так часто и получается с информацией, полученной заинтересованным лицом. Насколько же можно верить фактам, приведенным в книге Райна? Вот вам одна из иллюстраций того, как это получается.

Райн сказал мне тогда: "Меня не любят. У меня множество карт, разбитых на колоды и запечатанных в специальные конверты с написанным на них кодовым номером. И я никому не доверю тайны этого кода. Никому, Но иногда из-за этого число угадываний резко падает. Это значит, что испытуемому не нравится моя идея запечатывать колоды в конверте, как будто я ему не доверяю, и поэтому специально назло мне он нарочно угадывает меньше среднего".

"Но,- говорю я,- ведь это очень интересно. Мне казалось, что вы утверждали, что опубликовали результаты по всем имеющимся данным. И что в среднем получается 7 угадываний. А сейчас в вашей власти расширить суммарное число опытов, включив и результаты, полученные на колодах, запечатанных в конвертах, и, может быть, в результате среднее число угадываний упадет до 5, Вы это собираетесь сделать?" "Конечно, нет,- отвечает Райн.- Это было бы нечестно". "Почему же?" "Понижение результатов в этом случае так же информативно, как и повышение. Ведь так? Оно точно так же доказывает, что в этом что-то есть, а раз так, то просто складывать их было бы неправильно". "Как же вы собираетесь учитывать их? - спросил я.- Подсчитывать их, изменив знак? Или считать неудачные угадывания удачными?" "Ну, нет, нет",- говорит Райн. "А что вы с ними сделали? Они есть в вашей книге?" "Нет". "А мне казалось, что вы утверждали, будто в ней приведены все полученные результаты. Почему же вы не опубликовали эти?"

"Видите ли,- отвечает Райн,- у меня не было времени разобраться в них". "Но ведь вам известны все результаты. Вы мне о них рассказывали". "Знаете ли, я не люблю публиковать результаты раньше, чем я переварю их". "А сколько же у вас таких результатов?"-спросил я. Райн показал мне на каталог. Шкафы занимали целую стену. Здесь были, наверное, сотни тысяч колод. Среди них целый шкаф был отведен под одни лишь запечатанные конверты. И именно они должны были привести среднее число угадываний к 5.

Приблизительно через год после нашей встречи вышло новое издание книги Райна. В ней запечатанным конвертам посвящена уже целая глава. Но вновь в качестве среднего числа угадываний указана цифра, близкая к 7, А про то, что в течение длительного времени это число было меньше 5, здесь по-прежнему нет ни слова. Видите ли, Райн знает, когда среднее число угадываний должно быть меньше 5, а значит, он должен заботиться, чтобы читатели поняли его опыты правильно, и поэтому он не может механически учитывать результаты, которые столь же убедительно свидетельствуют о существовании сверхчувственного восприятия, как если бы среднее число угадываний было больше 5. Просто испытуемые назло Райну жульничают в уме, и поэтому, конечно, нечестно было бы публиковать эти результаты без "обработки".

ЛЕТАЮЩИЕ ТАРЕЛКИ

Я не собираюсь слишком подробно останавливаться на вопросе о летающих тарелках. Скажу лишь следующее. Летающие тарелки не есть, по сути дела, предмет научного изучения, хотя некоторые ученые и писали о них. После войны я был членом одного консультативного совета.

На одном крайне секретном его заседании обсуждался проект SIGN. Все это было очень таинственно. О нем едва можно было говорить, и речь шла об этих самых летающих тарелках, о сборе свидетельских показаний, о взвешивании, об оценке всей информации о летающих тарелках.

Нам сказали: "Знаете ли, дело принимает серьезный оборот. Похоже, что в этом действительно что-то есть". Тогда я рассказал там об известных уже вам примерах "открытий", Я сказал, что у меня создалось впечатление, что летающие тарелки - это явление того же порядка. Я попросил лишь выбрать тридцать или сорок наилучших свидетельств и привезти их мне в Скенектеди. Мне не нужно было всех тех сотен свидетельств, которыми располагал совет.

Большинство из приведенных случаев относилось к наблюдению Венеры в пасмурную погоду. Венеру можно увидеть даже в полдень, если только знать, куда смотреть. И практически в любой ясный, солнечный день, особенно в пору максимальной яркости Венеры. Несколько раз это едва не вызвало панику. Например, в НьюЙорке из-за Венеры, увиденной вблизи одного из зданий, образовались настоящие автомобильные пробки. Люди думали, что это комета, которая вот-вот столкнется с Землей, или кто-то там с Марса, или чтонибудь в этом же роде. Это было много лет тому назад, тридцать или сорок. Но Венера и до сих пор порождает сказки о летающих тарелках.

Среди привезенного нам материала были только две фотографии, снятые одним и тем же человеком. С первого взгляда мне показалось, что на фотографиях виден кусок толя, причем форма предмета на каждой фотографии была совершенно другой. Я затребовал дополнительные подробности, А какая в это время была погода? Достали старые газеты и установили, что снимки были сделаны через пятнадцать или двадцать минут после того, как прошла сильнейшая грозовая буря. Ну, а в этом случае что может быть естественнее куска толя, подхваченного небольшим смерчем и унесенного на несколько тысяч метров в облака, который теперь всего лишь навсего падал. Так где же здесь тайна? "Но "оно" двигалось с невероятной скоростью",- говорили мне. Однако человек, который видел все это, не имел, конечно, ни малейшего понятия, как далеко от него находился этот предмет.

В том-то вся и трудность. Если вы увидите что-то на небе, свет или какой-нибудь предмет, то у вас не появится ни малейшего представления о его размерах, А поэтому возможны любые догадки и о его скорости. Попробуйте догадаться о действительных размерах Луны по ее внешнему виду: то ли она величиной с кулак, то ли с мяч или с дом. Просто глядя на нее, ничего сказать об этом нельзя. Так как же удается узнать, какого размера летающие тарелки? Так или иначе, после того, как я просмотрел все присланные дела, мне не удалось обнаружить ни одного, в котором была бы хоть капля смысла, В них не было ничего согласующегося между собой. Все это были явления уже описанного порядка. Слишком субъективны, слишком близки к порогу восприятия.

На самом деле никто не знает точно, где лежит тот порог, за которым вы можете оценить скорость движения предмета на небе, если неизвестно, на каком расстоянии он находится от нас. Но одно общее свойство у всех этих свидетельств было: отсутствие убедительных доказательств. В результате проект SIGN был прикрыт. Позже все это было рассекречено, и журнал "Saturday Evening Post" поместил об этом материал. По крайней мере казалось, что с этим вопросом покончено. Но газеты, конечно, ни за что не дадут умереть такой сенсации. (Смех.)

Если у кого-нибудь есть вопросы, я с удовольствием отвечу.

Вопрос. Не связана ли "патологическая наука" со стремлением к саморекламе?

Ответ. В случае с Райном да. Это несомненно. Но что касается других, то у меня нет ни малейшего сомнения в их безупречной честности. Они были совершенно искренни. Конечно, им нравилась вся эта шумиха, Эллисону было приятно публиковать одно за другим сообщения об открытии новых элементов. И Летимер с удовольствием напечатал свою маленькую заметку о тритии, о впервые обнаруженном тритии. Я думаю, что в этом что-то такое есть, но мне не кажется, что это основная причина. Думаю, что главное здесь - это нормальное для ученого желание делать открытия и разбираться в неизвестном. Дэвис и Барнс открывали новое, и пока это продолжалось, это было прекрасно.

Вопрос. А как ваша характеристика псевдонауки соотносится с оценкой релииозных верований?

Ответ. Многие считают, что здесь не гребуются свидетельства, нужна лишь вера. И если стоять на этих позициях, то мне кажется, что тема моего выступления не имеет к этому никакого отношения. Но если какой-нибудь религиозный чудотворец любой религии постарается убедить меня в чем-нибудь, моя реакция будет весьма схожей.

Вопрос. Устанавливая перечисленные критерии, вы, возможно, определенным образом сужаете горизонты научного исследования. Приходит, например, в голову; а что, если на небе что-то произойдет, какое-нибудь астрономическое явление, которое никто раньше не видел? Что-то такое, что случается раз в миллионы лет? Произойдет действительно! Ведь это явление подпадет под ваши критерии? Не так ли?

Ответ. Нет, я не хочу зависеть от таких случаев. Например, у Пастера появилась гипотеза о микробах, и все считали, что он просто чудак. Считали, что в этой гипотезе нет никакого смысла. В конечном же счете справедливость его гипотезы была доказана временем. Проверка временем че работает, пока интерес растет, пока продолжаются обсуждения. Но в конце концов вы точно знаете, что эффект Эллисона больше не существует. И от него ничего не осталось. Именно это я имел в виду во всех своих примерах. Теперь прошло уже достаточно времени. Вся эта сторона вопроса тесно примыкает к вопросу о близости к порогу восприятия.

Дело всегда идет о явлениях, которые очень трудно заметить,- я специально хочу подчеркнуть это. Но в опытах Пастера, когда он убивал микробы сибирской язвы в животных, он добивался 25 успехов из 25 попыток. Тут никакого порога не видно: овца либо умирала, либо нет.

Вопрос. Ваши характеристики прекрасно подходят для экспериментов по теории относительности, требующих производить измерения с точностью до очень малых долей углового градуса вблизи яркого диска Солнца.

Ответ. Да, но возьмем пример, о котором я часто думал. Мы знаем о многих научных открытиях. Они проходят через те же этапы. Возьмем, например, теорию Лауэ и Брэгга об электромагнитной природе рентгеновских лучей. После первых сообщений об этой теории необходимо было сохранять полную непредубежденность. Никто не знал, может быть, это был лишь еще один пример того, как желаемое принимается за действительное. Но как долго оставалось такое состояние? Через 3 или 4 года уже можно было с большой точностью измерять длину волны рентгеновских лучей. А это как раз то, чего не происходит с явлениями псевдонауки. Так что приходится потерпеть, пока не придет доказательство новой теории. Но мне кажется, что это -- поверхностное сходство и на этом оно кончается. Или вспомните о первых опытах по волновой теории электрона. Первые свидетельства были очень слабыми, понадобилось вмешательство новых людей, но для меня самым главным было не то, как все это выглядело в первый момент, а та быстрота, с какой были разрешены встававшие на пути вопросы. Совсем не так, как с явлениями, о которых я говорил здесь.

VIVOS VOCO!
Июль 1997