VIVOS VOCO: С.Е. Ляпин, "Крокодил" Чуковского и русский балладный стих"

К работе над "Крокодилом" Чуковский приступил в 1916 г. [1]. Оценивая сложное и, задачи, которую предстояло решить, он впоследствии вспоминал: "<...> я увидел, чти у меня <...> нет ни учителей, ни предшественни ков <...>. Учиться <...> было не у кого" [2] . Упорные поиски адекватной художественной формы привели не только к созданию знаменитой "поэмы для маленьких детей" [3], но и к выработке новой поэтики, сохранившей глубокую преемственную связь с русской и европейской стиховой традицией *. Близкими оказались также эстетические устремления целого ряда поэтов-современников; имя одного из них - Николая Агнивцева - представляет для нас особый интерес.

* Подлинный текст "Крокодила" - см. первые два издания поэмы, 1-е изд.: 1919 г., <Петроград>; 2-е изд.: 1923 г. [3] (окончательная редакция; не восстановлены два стиха, измененные ранее по требованию цензуры); все последующие издания (кроме берлинского, изобилующего опечатками и незначительными отклонениями от окончательной редакции), воспроизводят различные варианты текста, который всякий раз существенно искажался под давлением цензуры и "коммунистической критики" (по существу - это уже другое произведение). О создании "Крокодила" - см. [1].

М.С.Петровский в "Книге о Корнее Чуковском" писал:

"Для зачина Крокодила (ср.: "Жил да был / Крокодил. / Он по Невскому ходил, / Папиросы курил, / По-немецки говорил, - / Крокодил, Крокодил Крокодилович") <...> Чуковский использовал, видоизменив их, ритм и строфику стихов о крокодиле, принадлежащих <...> Н.Агнивцеву" [4, с.123].

Здесь, правда, есть неточность, о которой - ниже. Но заметим еще вот что. В другой, значительно более поздней книге исследователь уже не столь категоричен в своих выводах:

"Навряд ли мимо слуха литератора <...> прошли песенки о крокодилах <...>. Словно эпидемия, прокатилась песенка неизвестного автора: «По улицам ходила большая крокодила» <...>. Огромной популярностью пользовалось <...> стихотворение Агнивцева «Удивительно мил жил да был крокодил». Еще один поэт <...> восклицал: «Ихтиозавр на проспекте! Ихтиозавр на проспекте!» Так что Чуковский, выводя своего Крокодила на Невский, мог ориентироваться на широкий круг источников - «высоких» и «низких»: в прецедентах недостатка не было. <...> Начало «Крокодила» - первая строфа <...> - это как бы модель, на которую ориентировано все произведение. <...> Подобно первой строфе, едва ли не каждая строчка «Крокодила» имеет <...> соответствия в предшествующей литературе и фольклоре <...>". *
* Ср. далее: "<...> но восходит не к одному источнику, а к нескольким, ко многим сразу <...>" [1, С.29-30].

Изменение позиции Петровского понятно: в его поздней работе проводится мысль о непосредственной связи "многоголосия" поэмы с генезисом ее строфики. Согласиться с этим трудно. Создается впечатление, что автор "Книги о Чуковском" недооценил собственных наблюдений над стихом Агнивцева. Мы попытаемся показать, что близость строфического построения "Крокодила" - с одной стороны - и стихотворения Агнивцева "Крокодил и Негритянка" - с другой - не ограничивается внешним сходством: за ним нетрудно усмотреть общую составляющую поэтики двух лирических повествований о крокодиле, и шире - их авторов. Приведем начало стихотворения "Крокодил и Негритянка":

Удивительно мил
Жил да был крокодил
Так аршина в четыре не боле!..
И жила да была,
Тоже очень мила,
Негритянка по имени Молли.

Здесь использована (на что, по-видимому, не обратил внимания Петровский) хорошо известная с начала XIX в. в русской поэзии строфа. Сравните:

На потеху ребят
Мы ведем медвежат,
Снарядили козу-барабанщицу,
А до панских ворот
Мы пошлем наперед
Ворожить ворожейку-обманщицу...

Я. Полонский

Ни ритм, ни стихотворный размер, ни собственно структура этой строфической формы, как видим, не изобретены Агнивцевым. Здесь мы имеем дело с одним из вариантов достаточно употребительной строфы, введенной в поэтический обиход Жуковским; она явилась впервые в балладе "Замок Смальгольм, или Иванов вечер" и немало способствовала утверждению нового жанра (русской) романтической баллады. Вот образец этой строфической формы:

...Но в железной броне он сидит на коне;
Наточил он свой меч боевой;
И покрыт он щитом; и топор за седлом
Укреплен двадцатифунтовой.

Эта строфа, часто именуемая просто балладной (мы пока не будем рассматривать ее вариантов), - среди множества типов и разновидностей строф - балладных в широком смысле, - связана с жанром наиболее устойчивой ассоциативной связью.

Агнивцев относится к числу последовательных и типичных поэтов-балладников, возрождавших в начале XX в. романтическую традицию в новом, пародийно-ироническом, ключе. Вот что в этой связи писал современный исследователь творчества поэта:

"Причудливое сочетание камерной лирики XVIII века и скепсиса XX века рождает жанр комической салонной песенки или баллады, где тесное переплетение смешного и грустного создает эффект пародии" [5].

Чуковский, конечно, не просто заимствовал зачин стихотворения Агнивцева и балладную основу его стиха: открытая Чуковским "поэтика детского возраста" - в противовес тогдашней, печально известной "поэтике стихов для детей" - органично включает смеховую карнавальную традицию, воспринятую еще Алексеем Толстым, создателем жанра изящной юмористической баллады. Вспомним также сатирически-пародийную ее ветвь, разрабатывавшуюся не только Толстым, но и другими поэтами, - в основном иной политической ориентации (В.С.Курочкиным, Дм.Дм.Минаевым и др.). Чуковский создавал своего "Крокодила" в период уже сложившейся "новой балладной" традиции. Однако талант Чуковского-пародиста (прежде всего) имел богатый материал для ее дальнейшего развития. Так, скажем, вовсе не случайным (симптоматичным) было, по-видимому, появление в то время - в самом начале безалаберно и бурно начинавшегося столетия - большого числа агитационных (революционных) стихов, вроде:

<...>
Тихо стало кругом: люди грудой костей
В темных ямах тихонько зарыты.
Люди в тюрьмах гниют, в кольцах крепких цепей,
Люди в каменных склепах укрыты.
<...>
Задохнется дракон под железной рукой,
Из когтей он уронит свободу.
С громким, радостным криком могучий герой
Смрадный труп его бросит народу.

Скиталец

(Ср. у Чуковского: "Он боец, / Молодец; / Он герой / Удалой..." и многое другое). Наконец, представление о том историко-литературном (и культурно-историческом) фоне, на котором явился "Крокодил", будет неполным, если не упомянем здесь об экспериментах с балладной формой, предпринимавшихся русскими поэтами-символистами и их предшественниками *, а также об освоении ее (в несколько преобразованном виде) постсимволистской русской поэзией (ср., напр., у Ахматовой: "Читая "Гамлета"", "Новогодняя баллада").

* Особую (самостоятельную) роль сыграла в эволюции жанра баллады поэзия Иннокентия Анненского.

Предметом специального изучения и интересных сопоставлений может стать, кроме того, заметно возросший тогда же интерес детской литературы к жанру баллады; в качестве примера приведем кнебелевское издание "Лесной царевны", написанной балладными строфами:

В заповедном лесу чуть зарделась заря...
В травке пляшут росиночки-крошки.
Пробудилась от сна дочь Лесного царя,
Во дворце распахнула окошки...

Все сказанное убеждает в ориентации на балладный стих прежде всего Первой части "Крокодила" *. Но интересно, что в общей композиции поэмы отчетливо различима как бы "балладная рамка" или, условно говоря, кольцевое построение: завершает поэму также - балладная интонация. При этом, однако, строфика здесь совсем иная: заключительные 42 стиха представляют собой попарно зарифмованные (смежная рифмовка) четырехстопные дактили ("И наступила тогда благодать: / Некого больше лягать и бодать. // Смело навстречу иди Носорогу, - / Он и букашке уступит дорогу..." - и т.д.). Первый образец подобного построения был также дан Жуковским - это вольный перевод баллады Роберта Саути "Суд Божий над епископом":

Были и лето и осень дождливы;
Были потоплены пажити, нивы;
Хлеб на полях не созрел и пропал;
Сделался голод; народ умирал...

Особенно устойчивой в русской поэзии оказалась форма короткой баллады, написанной этим размером (с переменной или - чаще - с постоянной, обычно мужской, клаузулой), - с подчеркнуто обособленными друг от друга строфами-двустишиями и стремительно развивающимся сюжетом ("Морская царевна" Лермонтова, "Сероглазый король" Ахматовой и др. **); эта строфическая форма встречается, между прочим, и у Агнивцева: "С тонной Софи на борту пакетбота / Плыл лейтенант иностранного флота. // Перед Софи он вертелся, как черт, / И, завертевшись, свалился за борт!.." - и т.д. ("Песенка о хорошем тоне").

* Здесь нас не должно смущать слишком "вольное" обращение Чуковского с балладной строфой; ср.:
"«Балладной строфой» чаще всего именуют разностопное 6-стишие аабввб, написанное З-сложниками, или его вариант - 4-стишие с внутренними рифмами в нечетных стихах. <...> Однако этот термин расплывчат <...>: романтики, культивировавшие жанр баллады, проповедовали свободу писателя от заданных правил <...>" [6].
Кстати сказать, многие "вольности", характерные для Первой части поэмы (они зачастую приписываются исключительно автору "Крокодила" как "изобретателю" строфы, которая не была до сих пор идентифицирована), имеют близкие аналоги в русском балладном стихе предшествующего периода и у поэтов-балладников - современников Чуковского. Перечислим лишь некоторые (основные) из них:
1) Незарифмованность трехстопных стихов в строфе; тот же прием использован А. Толстым в балладе "Волки".
2) Повторяемость (в целом - неурегулированная) однородных строк и (или) их разбивка, нагнетание (внутренних) рифм; ср.: Жуковский ("Где бежит и шумит меж утесами Твид"), АТолстой ("Но к нему патриот: «Ты народ, да не тот! / Править Русью призван только черный народ»!"), Агнивцев ("Крокодил и Негритянка"), Василий Князев ("Нищим духом") и мн. др.
3) "Размытость" строфы; изменчивость ее структуры и стихового объема; ср.: Полонский ("Колокольчик").
4) Отучай отклонения от строгой силлабо-тоники ("Крокодилам тут гулять воспрещается", "Где жила его жена Крокодилица" и др.); ср., напр., "балладный дольник" Лермонтова ("Баллада" ("Берегись! берегись! над бургосским путем...")) и дольник Ахматовой ("Читая «Гамлета»", "Новогодняя баллада" и мн. др.).
Кроме того - стих "Крокодила" в ряде случаев вызывает прямые ассоциации с народным стихом или (и) с его литературными имитациями (что также имеет давнюю традицию в русской балладной поэзии). Эта проблема требует отдельного рассмотрения; укажем лишь на:
1) чередование анапестов с хореями ("Папиросы курил, / По-немецки говорил") и
2) случаи использования неклассических размеров ("Где жила его жена Крокодилица, / Его детушек кормилица-поилица"; ср. у Лермонтова: "Уж потешьте вы доброго боярина / И боярыню его белолицую").
** Ср. "Русалку" Арсения Тарковского - интересный пример дальнейшей эволюции жанра: "Западный ветер погнал облака, / Забеспокоилась Клязьма-река, / С первого августа дочке неможется, / Вон как скукожилась черная кожица..."

Здесь надо заметить, что распространенное мнение о прямом и преимущественном влиянии на автора "Крокодила" дактилического стиха Некрасова * той же структуры ("Саша", "Псовая охота") лишено, по-видимому, серьезного основания: внутренняя целостность, отчетливая обособленность каждой строфы у Чуковского в полной мере отвечает именно балладной, более ранней, традиции; некрасовской же манере свойственно стремление к разрушению (синтаксической, смысловой) целостности двустишия.

* См. [4, С.126] и [7, с.1б7]: "Финал Крокодила содержит целый ряд параллелей с Некрасовым". - С заключительным отрывком сопоставляются: "Саша", "Несжатая полоса" и "Псовая охота"; стихом Некрасова сопоставление ограничивается (в обоих исследованиях).

У Чуковского: "Вежлив и кроток теперь Носорог: / Где его прежний пугающий рог! // Вот по бульвару гуляет Тигрица - / Ляля ни капли ее не боится..." - и т.д.; у Некрасова: "Да и старушка немногим моложе. / Весело будет увидеть мне тоже / Сашу, их дочь... <...>" - или "Туча близка, но угрюмая тень / Медлит испортить смеющийся день, / Будто жалея... <...>" - и т.д.

Нетрудно заметить, что на протяжении всей поэмы балладная интонация неизменно - тем или иным способом - напоминает о себе, а постоянные ритмические и сюжетные перебивки делают ее едва ли не более ощутимой: как фон, доминанту и принцип построения целого *.

* При этом, конечно, речь не идет об умалении роли других составляющих сложной поэтики "Крокодила". Что же касается проблемы истоков "балладности" у Чуковского, то здесь мы имеем драгоценные свидетельства дочери и внучки писателя - Лидии Корнеевны и Елены Цезаревны. В своих воспоминаниях об отце - "Памяти детства" - Лидия Чуковская писала: "Основой основ, фундаментом всего стихового воспитания детей от восьми до двенадцати и старше почитал он баллады Жуковского"; ср. далее: "Корней Иванович считал для нас баллады Жуковского - их гибкий, звонкий, стремительно движущийся, могуче-увлекательный стих - отличной и обязательной школой. И притом - праздничной", - и многое другое. Дети Чуковского, потом внуки - с самых ранних лет привыкли слышать, запоминать и читать наизусть баллады Жуковского. Елена Цезаревна, любезно поделившаяся с нами впечатлениями своего детства, хорошо помнит эту всегда царившую в доме - атмосферу общей увлеченности балладной поэзией Жуковского.

Не случайно целый ряд стилистически однородных отрывков отмечен в поэме элементом "балладности". Это, например, "куски", написанные шестистопным хореем; его бесцезурный вариант открывает Вторую часть поэмы: "Говорит ему печальная жена / Я с детишками намучилась одна..." Ср.: "Молода еще девица я была, / Наша армия в поход куда-то шла..." и т.д. (Е. Гребенка, "песня").

Следующее появление в поэме этого стихотворного размера в значительной степени связано с не менее традиционной для него функцией - с имитацией ритмов плясовой: "Как услышали про елочку слоны, / Ягуары, павианы, кабаны, / Тотчас за руки на радостях взялись / И вкруг елочки вприсядку понеслись..." Ср.: "Ах ты милый друг, голубчик мой Касьян! / Ты сегодня именинник, значит - пьян..." - и т.д. (Л.Трефолев, "Песня о камаринском мужике").

Таким образом жанрово-семантическая соотнесенность "кусков" усложняется. Вот отрывок, написанный стихом иной структуры (это хорошо узнаваемый четырехстопный дактиль, рифмовка перекрестная; есть здесь и традиционные отклонения: укороченный на одну стопу (четвертый) стих и один "лишний" - предпоследний: "Кинулся Ваня за злыми зверями: / «Звери, отдайте мне Лялю назад!» / Бешено звери сверкают глазами, / Лялю отдать не хотят" - и т.д. (ср.: "Детство; молчание дома большого, / Страшной колдуньи оскаленный клык; / Детство; одно непонятное слово, / Милое слово «Курлык»" (М.Цветаева, "Курлык"); также - К.Случевский ("В роще"), М.Волошин ("Быть заключенным в темницу мгновенья...") - и мн. др.

Кроме того, в поэме много ритмических цитат и текстуальных сближений с известными образцами балладного жанра ("Скажи, повелитель, какая звезда / Тебе указала дорогу сюда?" - "Скажи мне, кудесник, любимец богов, / <...> Открой мне всю правду, не бойся меня. / В награду любого возьмешь ты коня" (Пушкин, "Песнь о вещем Олеге"); "Вдруг забили барабаны, / Прибежали обезьяны: / «Трам-там-там! трам-там-там! / Едет к нам Гиппопотам»" - "Вдруг <...> / Страшно доски затрещали; / Кости в кости застучали; / Пыль взвилася; обруч хлоп; / Тихо, тихо вскрылся гроб" (Жуковский, "Людмила"); "И дать ему в награду / Сто фунтов винограду, / Сто фунтов мармеладу..." - "Дать юноше кубок с струей винограда; / И в сладость была для него та награда" (Жуковский, "Кубок").

Интересен случаи ритмической композиции. Вся Первая часть "Крокодила", за исключением ряда ритмических (в широком смысле) перебивок, варьирует, как уже было сказано, "базисную" строфическую форму; главная же тема этой части - геройство Вани Васильчикова, "защитника Петрограда". Так вот, когда тема возвращается (в Третьей части поэмы), - возвращается и строфика; но используется здесь уже исключительно основной вариант балладной строфы, без вариаций, - при этом незарифмованность трехстопных строк сохранена:

Где найдется такой
Богатырь удалой,
Что побьет крокодилово полчище?

Где такой молодец,
Разудалый боец,
Что спасет Петроград от погибели?

Знакомые балладные интонации легко распознаются искушенным читателем. Так, М.С.Петровский писал в статье "Крокодил в Петрограде": "Рассказ о несчастиях «милой девочки Лялечки» ведется стихами, вызывающими ассоциацию с великой некрасовской балладой «О двух великих грешниках» <...>" [1]. Здесь для нас важна именно косвенная жанровая идентификация отрывка, - с указанием же на конкретный (некрасовский) текст трудно согласиться. Дело в том, что строфа, о которой идет речь, достаточно употребительна в русской поэзии - особенно в начале XX в. Ср.: Случевский ("Часто с тобою мы спорили..."), Анненский ("Сестре"), Блок ("В полночь глухую рожденная" и др.), Клюев ("Где вы, порывы кипучие"), Городецкий ("Нищая"), Брюсов ("Ангел благого молчания" и др.), список можно продолжить. Причем корреляция с жанром, как правило, сохраняется. Вот интересный пример этой строфической формы у Агнивцева ("Грустный месяц"): "<...> Ноют и стынут все косточки, / Не доживу я до дня!.. / Милые барышни, звездочки, / Ах, пожалейте меня! <...>". У Чуковского: "Милая девочка Лялечка! С куклой гуляла она / И на Таврической улице вдруг увидала слона..." А вот не менее любопытный образец у Александра Вертинского, по-своему развивавшего новую "песенно-балладную" традицию: "Ночью на кладбище строгое, / Чуть только месяц взойдет, / Крошка малютка безногая / Пыльной дорогой ползет" ("Безноженька"). Поражает общая для трех этих "баллад" тональность (и даже - известная тематическая перекличка). Это заставляет уже думать не только о ритмике, но и о жанрово-тематических связях. Однако углубление в эту проблему, равно как и исчерпание самой темы "балладности" "Крокодила" выходит за рамки настоящей статьи.

В заключение же стоит вспомнить - какую общую художественную задачу ставил перед собой Чуковский, создавая свою "поэму для маленьких детей". В книге "От двух до пяти" он писал:

"Предстояло найти особенный, лирико-эпический стиль, пригодный для повествования, для сказа и в то же время почти освобожденный от повествовательно-сказовой дикции. Мне кажется, что всякие сказки-поэмы и вообще крупные фабульные произведения в стихах могут дойти до маленьких детей лишь в виде цепи лирических песен - каждая со своим ритмом, со своей эмоциональной окраской" [8].

По-видимому, при работе над "Крокодилом" балладная интонация стиха, общая "установка" на "балладность" дали Чуковскому дополнительную возможность выстраивать и скреплять между собой относительно автономные части поэмы, - опираясь не только на сюжет, фабулу, но одновременно и на специфически стиховую традицию, имеющую ясную жанровую основу.

ЛИТЕРАТУРА

1. Петровский М.С. Книги нашего детства. М„ 1986.

2. Чуковский К.И. От двух до пяти. 7-е изд. М., 1936. С.350.

3. Чуковский К.И. Крокодил: Поэма для маленьких детей. (Приключения Крокодила Крокодиловича.) - Пг„ 1923.

4. Петровский М.С. Книга о Корнее Чуковском. М., 1966. (ср.: Кушлина О.Б. Поэт и больше ничего // Памир. 1983. №12. С.67).

5. Куферштейн Е. Странник нечаянный. СПб., 1997. С. 12.

6. Холшевников В.Е. Что такое русский стих // Мысль, вооруж. рифмами: Поэт. антология по истории рус. стиха. Л., 1987. С.29- 30.

7. Гаспаров Б.М., Паперно И.А. "Крокодил" К.И.Чуковского: К реконструкции ритмико-семантических аллюзий // Тез. 1 Всесоюзной (III) конф. "Творчество А.А.Блока и русская культура XX века". Тарту, 1975.

8. Чуковская Л. Сочинения: В 2-х т. М., 2000. T.I. С.270-271.

9. Чуковский К.И. Стихи и сказки; От двух до пяти. М., 1981. С.554.