О НАУКЕ И ЕЕ ОРГАНИЗАЦИИ В СССР

П.Л. Капица

Частично правленая машинописная рукопись статьи, написанной, судя по содержанию, во второй половине 1935 г.
Комментарии принадлежат П.Е. Рубинину

ВВЕДЕНИЕ

Из всего, что у нас говорят и пишут о науке, особенно, когда сопровождают это слово эпитетами вроде "прикладная", "теоретическая", "чистая", "социалистическая" и пр., заметно общее отсутствие ясно обозначенного понятия науки. Отчасти это объясняется его чрезвычайной широтой, позволяющей каждому выбирать из общего определения наиболее доступные и близкие ему черты и истолковывать часть как целое. Поэтому я хочу предварительно уточнить понятие науки, к которому в дальнейшем изложении буду прибегать.

Распространенная ошибка - сужение и обеднение понятия науки. Многие ее рассматривают как непосредственно применяемое орудие прикладного значения и не видят значимости науки для всей культуры человеческого общества. Понятие науки в его полном виде, несомненно, одно из самых обширных. Оно прямо вытекает из процесса роста человеческой культуры, т.е. процесса организованной борьбы человечества с природой и использования тех возможностей, которые она ему дает для улучшения общего благосостояния.

Процесс этот очень многообразен: в него входит создание социалистических взаимоотношений между людьми и использование полезных богатств и сил, разведение полезных организмов и борьба с вредными и пр. Достижения этого постоянного процесса и определяют уровень культуры. В свою очередь, процесс роста и развитие культуры во всех ее проявлениях определяются наукой. Таким образом, всякое новое завоевание природы, новое освоение ее надо рассматривать как научное открытие. Не только открытие Ньютоном основных законов механики, давшее возможность рассчитать и разработать неисчислимое [количество] механизмов, является научным фактом, но, когда К. Маркс на основании анализа противоречий капиталистического строя предначертал дальнейшее их развитие, он [сделал], несомненно, одну из крупнейших научных работ. Открытие Марксом возможности новой организации общества, названной им социализмом, естественно рассматривается как научное открытие.

Опускаясь до более мелких примеров, укажу, что и такие работы, как изучение заводских процессов [в] машиностроении, предпринятое Тейлором, развитое Фордом и приведшее к созданию новой системы организации производства и техническому перевороту в автомобилестроении и других отраслях, нужно рассматривать как научную работу. Если Форда не принято называть ученым, то только потому, что все свои изыскания он вел замкнуто, для себя, руководствуясь своими узкими капиталистическими интересами и имея в виду только успехи своего предприятия. В социалистическом государстве к тем же результатам будут приходить путем организованного и научного изучения труда и производства. Поэтому я полагаю правильным называть научной работой всякий творческий процесс, в результате которого появляются новые знания и обобщения, открывающие новые возможности в развитии культуры. Наука же - это связная цепь научных работ.

Здесь мы подходим к другой распространенной ошибке людей, путающих с наукой знание. Если какой-нибудь прилежный читатель научных книг, накапливающий полезные сведения, но не стремящийся к обобщению, не ищущий чего-нибудь нового, считает себя ученым - он ошибается, так же как и все, кто разделяет с ним это убеждение. Он не двигает науку - холодный приобретатель знаний, живая замена энциклопедического словаря. Какое бы впечатление ни производила на окружающих его коллекция знаний, она далека от науки, основным элементом которой является творчество. Можно с уверенностью сказать, что среди профессоров всегда есть очень много энциклопедистов, которые могут быть и хорошими педагогами, но по существу [они] отнюдь не являются учеными, и скорее под эту рубрику подошел бы самобытный рабочий на заводе, который в результате наблюдения над каким-нибудь процессом производства пришел к новым усовершенствованиям машины или улучшил процесс, хотя его знания гораздо уже и ограниченнее, чем у университетского деятеля.

Сейчас у нас много говорят о науке "прикладной" и "теоретической". И, наконец, даже о "чистой", употребляя эти понятия как антагонистические. Принято думать, что такие определения характеризуют степень оторванности науки от жизни и ее запросов. Конечно, такие представления чрезвычайно неправильны. Настоящая наука не может быть оторвана от жизни по своему существу, хотя эта связь в некоторых случаях проявляется не столь явно, и ее не так просто и легко установить. Наука, по своему смыслу, есть обобщение опыта, накопленного при наблюдениях над природой во всех ее проявлениях, начиная от изучения свойств атома и кончая строением человеческого общества. <...>

Наука в себе, наука ради науки - полный абсурд. Наука есть двигатель культуры во всех ее формах, всецело ответственный за создание новых форм, новых возможностей культурного развития. Следуя путем накопления опыта реальной действительности, обобщения и творческого проникновения в существо природы, наука не может быть оторвана от жизни. Она есть проявление самой жизни, ведущим двигателем которой она является. И только сложность и многообразие связей науки с развитием культуры иногда путают людей и создают для них видимость оторванности науки от жизни.

Очевидно, что научная работа существовала с самого начала роста культуры человечества, но [для] настоящей организованной научной работы необходима преемственность, что стало возможно только с началом письменности. Возникнув из наблюдения явлений природы, научное познание, пришедшее к средневековью в формах химии, физики, астрономии, ботаники, минералогии и т.д., обобщалось под одним названием - натурфилософии. До сих пор натурфилософию можно рассматривать как основное познание сил природы, как отыскание новых явлений, установление между ними связи и открытие закономерностей, по которым протекают явления, проверка их опытом и без непосредственной мысли о применении их сразу к жизни. У нас это обычно называется "чистой" или "теоретической" наукой. Эти термины не отвечают тому содержанию, которое в них вкладывается. Слово "чистая" наука появилось у нас как перевод с французского и английского слова pure (pure science). Это слово, по-видимому, в его первоначальном смысле обозначало, что в процессе изучения соблюдается известный пуританизм (так принято обычно выговаривать) намерений. Впоследствии в употреблении этого термина чувствовалось желание подчеркнуть, что наука существует для самой науки.

Слово "теоретическая" употребляется как противопоставление опытному характеру науки. Это неверно, так как всякая наука должна быть опытной, т.е. основанной на данных, полученных либо в результате искусственно созданных лабораторных реальных соотношений (эксперимент), или же непосредственно из наблюдений над природой. Науки не опытной быть не может, иначе она становится чем угодно - легендой, суеверием, религией, но лишается своего основного содержания. Теория же есть часть, один из этапов научной работы, форма обобщения ряда явлений. предшествующая возможности новых заключений. Во всех науках, как прикладных, так и чистых, теория является важнейшим составным элементом, и поэтому всякую науку мы можем рассматривать как теоретическую, так как в нее необходимо внедряется теория. Таким образом, если понятие "чистая наука" мы считаем неудачным - как противопоставление прикладной, то понятие "теоретическая наука" в существующей интерпретации еще менее удачно и могло бы быть с успехом заменено. Можно было бы назвать цикл наук, непосредственно изучающих явления природы, "основным" циклом и науки эти - "основными".

Следовательно, предлагая понятие основной науки, мы имеем в виду, что наука занимается познанием природы вообще. Понятие прикладной науки должно в таком случае указать, что это <...> наука более ограниченной области, а именно - изучение всех процессов, связанных с культурной жизнью народа (техника, экономика, социальное благоустройство и т.д.). Существо прикладной науки более понятно большинству людей, необходимость в ней чувствуется более остро и польза от нее более наглядна. Появившись позднее основной, прикладная наука как у нас в Союзе, так и в капиталистических странах гораздо более слабо развита, но по существу она является частью всей науки, как и все проявления общественной жизни являются частью явлений природы.

Рост нашей культуры происходит за счет использования и подчинения людям явлений и сил природы. Поэтому всякое более глубокое понимание окружающей нас живой и мертвой природы, всякое новое открытие, происходящее как результат организованной исследовательской работы, дает новые возможности для продвижения вперед культуры. По существу своему ни один результат чисто научной работы не может быть не используемым для культурного развития. Вопрос только в сроках. <...> [Некоторые] научные открытия лежали без применения десятки лет, ожидая периода, в который они могли [бы] создать новые возможности в области техники и промышленности. Известно, что радиоволны были открыты Герцем очень давно, но современное развитие радио могло получить только после того, как Томсон открыл свойство прохождения электричества через [разреженный] газ, что привело к изобретению усилительной лампы, а это случилось всего 15 лет назад.

Речь идет о триоде, который был изобретен американским инженером Ли де Форестом (De Forest) (1873-1961) в 1906 г. Вначале триод использовали только как приемно-усилительную лампу; в 1913 г. немецкий ученый А. Мейснер установил возможность его применения в качестве генераторной лампы.

Бывает, что научные открытия запаздывают или опережают возможности своей реализации, но несомненно одно: нет такого научного открытия, в котором не были бы заключены потенциальные возможности продвинуть культуру человечества вперед, и чем больше таких потенциальных возможностей будет в резерве, тем лучше человек будет вооружен для борьбы с природой. <...>

НАУКА В СОЮЗЕ

<...> Исключительные потенциальные возможности развития как прикладных, так и основной наук не использованы и наука не занимает у нас того ведущего положения, которое ей должно быть свойственно. Более того, она находится на более низкой ступени [развития], чем в некоторых капиталистических странах, например в Англии. Это объясняется прежде всего плохим наследием и относительно коротким сроком нашей строительной созидательной работы. Маркс предполагал, что социалистический строй должен возникнуть как результат гибели капиталистического строя, развернувшего все свои возможности и пришедшего к тупику. Социалистический строй, возникший в таком государстве, конечно, опирался бы на вполне законченную и развитую промышленность, дальнейший рост которой был бы возможен за счет новых научных достижений и завоеваний, и ведущая роль науки при этом вытекала как бы "сама собой.

Необходимость науки в быстро развивающихся технически государствах, подтверждается примерами из истории технического развития Англии XIX века. В этот период английская техника достигла высокого расцвета и ее возможности примерно в шесть раз превышали среднеевропейские. Бурное развитие английской промышленности способствовало колоссальному росту научной работы. И действительно, XIX век дал самых лучших, подлинно выдающихся ученых, он выделил могучую группу научных сил, затмившую все, что другие страны имели на том же промежутке времени. Джоуль, Дэви, Фарадей, Кельвин-Томсон, Максвелл, Дарвин, - эти люди развили свой гений на почве технического роста Англии прошлого века. Из биографии этих людей совершенно очевидно, что все они были связаны с хозяйственной жизнью страны и каждый принимал то или другое участие в различных областях техники и промышленности. Сама промышленность шла к ученым, спрашивала у них решения ряда вопросов, искала в науке новых возможностей своего развития, поддерживала науку, и престиж ученых как членов общества был в Англии исключительно высок. Эти традиции сохранились до сих пор: ни в одной стране ученое звание не ставило человека на такую высокую ступень социальной лестницы, не привлекает к нему [такого] общественного уважения, как в Англии.

Технический прогресс в Союзе покоится на других основаниях. <...> Мы строим нашу промышленность, используя технический опыт Запада, мы догоняем, и главные наши достижения определяются теми темпами, которыми мы растем вширь, и, так как этот процесс еще не завершен, то рост вглубь, т.е. искание новых возможностей, у нас играет только второстепенную роль. Такой подражательный ход промышленного развития происходил в Америке в конце прошлого и начале этого века. Соединенные Штаты развили свою промышленность также на заимствованиях и характерно, что научно-познавательные интересы в Америке того времени проявлялись очень слабо, наука занимала подчиненное положение. <...> Пример Америки должен быть для нас весьма поучительным.

В начале нашего технического роста мы фактически забросили свою науку. Лучшая часть молодежи шла в технику и престиж ученого был не высок, если работник науки не мог примениться непосредственно к нуждам страны, а главным в то время была популяризация западноевропейских научных достижений среди технического персонала промышленности.

Если бы мы были капиталистической страной, положение нашей науки было бы безнадежным. Но преимущества плановой организации жизни позволяют предвидеть будущие запросы к науке, связанные с переходом к оригинальному техническому строительству, своевременно подготовиться к этим новым запросам и встретить их уже с подготовленными научными кадрами и со здоровой прикладной и основной научной организацией. Я думаю, что преимущества социалистической системы проявятся при образовании могучей инерции движения советской науки, что конкретно выразится в создании науки, так сказать, впрок. Таким образом. Союз не попадет в такое тяжелое положение, какое испытали в свое время Соединенные Штаты. Но надо сейчас же начать думать об организации нашей науки, о ее кадрах, о научном хозяйстве, улучшить методы планирования, обеспечить взаимодействие прикладной и основной наук, связать их с жизнью и промышленностью, воспитать в массе уважение к науке и к ученым, сообщить ученым чуткость к запросам страны. Эту сложную и длительную работу нужно начать немедленно. Дальнейшее изложение и будет посвящено описанию основных моментов организации науки в широком смысле в Союзе и важнейшим условиям ее процветания.

Организация науки у нас в Союзе. Планомерное, организованное развитие науки зависит от ряда условий.

1) Одно из самых важных - подбор кадров. Если в формировании промышленности кадры играли решающую роль и их подготовке и отбору уделялось исключительное внимание, то в области высококвалифицированного научного труда кадровая проблема поставлена еще более остро.

2) Требуют своего урегулирования вопросы научного хозяйства. Опытная наука может развиваться только на исключительно хорошо подготовленной базе, организовать которую труднее, чем базу общепромышленную. Масштабы основного производства, удовлетворяющего главные запросы страны и научного хозяйства остаются количественно несоизмеримыми, но научному хозяйству должны быть больше, чем каким-либо другим областям, присущи сложность организации, гибкость и разнообразие форм. Потребность в научных приборах, экспериментальных материалах, прецизионных станках и пр. сравнительно невелика, но процессы подготовки этой базы требуют напряженных усилий. Кроме того, основным фактором хорошо организованной промышленности точных измерительных приборов и вообще промышленности, обслуживающей науку, является маневроспособность. быстрота удовлетворения подчас неожиданно возникающего спроса.

3) Не до конца еще продуманы вопросы руководства научным хозяйством. Как бы интенсивно ни росла у нас наука, некоторая неравномерность развития отдельных ее направлений неизбежна и вся тяжесть ответственности общего руководства наукой и состоит в том, чтобы продуманно влиять на рациональный ход этих модуляций различных участков научного фронта. Такая ответственность может быть возложена на лучшие силы страны, которые сочетали бы в себе умение реально учитывать возможности различных научных областей и отчетливое ощущение темпов жизни, понимания ее запросов. Такой организации у нас еще нигде не существует, как не существует и организованной науки.

4) Надо наладить и организовать взаимоотношения между различными областями научных работ, установить творческий контакт между наукой основной и наукой прикладной и обе их связать с жизнью страны с тем, чтобы процессы внедрения научных идей в практику протекали максимально безболезненно и естественно.

Рассмотрим эти положения в некоторых деталях.

Создание научных кадров. Прежде всего здесь нужно уточнить представление о том, что такое настоящий ученый. Сравнивая различные типы ученых, мы можем их распределить между двумя крайними полюсами, обозначенными еще Гете: это Вагнер и Фауст. Первая крайность заключает в себе черты энциклопедизма, коллекционерства знаний; мы видим на этом полюсе человека, лишенного всяческих творческих обобщающих возможностей. Производя обычно большое впечатление своей эрудицией, эти люди сравнительно быстро и совсем неосновательно завоевывают репутацию серьезных ученых. До сих пор эти люди у нас особенно высоко ценились, причем ценность их в период освоения западноевропейских промышленных достижений измерялась [той пользой, которую они приносили,] как источники большого количества технических сведений.

С окончанием цикла технического заимствования и с началом самостоятельного продвижения по пути технического прогресса совпадает неизбежное уменьшение роли таких работников. Большинство их будет заменяться во всех областях людьми творческими. Но крайние представители этого последнего типа людей также не отвечают всей полноте наших требований. Людей этого второго полюса нашей оси мы могли бы назвать изобретателями-незнайками. Одаренные большой силой воображения, но не умеющие или вообще неспособные укреплять свои творческие данные реальным фундаментом знаний, люди эти оказываются всего лишь поставщиками несбыточных идей.

Тип настоящего ученого совмещает в себе лучшие качества, присущие представителям крайних групп: глубокую образованность с творческим воображением.

Сожалея о малочисленности людей, являющих собой такой синтез, мы должны их тщательно отбирать, культивировать и оберегать. В науке, как и во всякой творческой работе, роль отдельных ярких личностей, дискутируемая и иногда оспариваемая, может быть выделена и самостоятельно проанализирована. Был бы открыт закон всемирного тяготения, если бы не было Ньютона? По всей вероятности, он был бы открыт позже, быть может не одним ученым, а [в] результате сотрудничества нескольких крупных исследователей. Но эти соображения не отнимают у Ньютона занятого им места в истории науки и не умаляют значения выдающихся людей для научного развития.

Такие люди, как Ньютон, Дарвин, Эйнштейн и т.д., необходимы для успешного движения науки. Мы знаем, что сотни, может быть, даже тысячи людей работали одновременно с ними над теми же проблемами, но не могли найти удовлетворительного решения...

Наша организационная задача состоит в том, чтобы не упустить людей, способных к такому творчеству, найти, использовать их природные дарования наиболее полно. Не исключено, что в дальнейшем развитие биологических наук даст нам возможность стимулировать в нужном направлении секреторную деятельность организма, влияя на формирование гениальности, но пока этого не случилось, надо брать факты такими, какие они есть. Подобно тому, как мы, добывая естественное золото, отыскиваем методы отмывания золотых самородков из колоссальной массы песчинок, мы должны организовать нашу работу в области подбора научных кадров так, чтобы в среде нашего многомиллионного населения найти второго Ньютона, Павлова, Мечникова и т.д.

Каковы же те методы, которые могут увеличить возможность выявления талантов среди нашей молодежи? Всеобщее обучение, конечно, расширяет поле отбора, но это не все. Образовательная работа должна быть поставлена так, чтобы с самого раннего возраста пробуждать в детях интерес к науке, творческие инстинкты. Важно далее, чтобы перед ребенком, доказавшим стремление к науке, были открыты перспективы развития его творческих способностей и применения их в жизни.

Поэтому нам нужны журналы и книги для юношества по всем вопросам естествознания, техники, общественных наук и т.д., книги, насыщенные не голым перечислением фактов, как это делается в плохих учебниках, не восполняющие даже школьные пробелы, а регулярно развивающие в подрастающем поколении творческие дарования, привычку к самостоятельному мышлению. Эти книги должны прокладывать ребенку пути к экспериментированию, наблюдению над природой, учить его создавать самостоятельно новые формы, конструировать, строить модели машин и т.д.

Надо дать пищу этим пробуждающимся стремлениям к эксперименту, конструированию и опытничеству: в изобилии производить материалы для сооружения приборов, развивать домашние лаборатории, обеспечить молодежь инструментом и т.д.

Обеспечить успех подобных начинаний - важнейшая задача общественности.

Нам настоятельно нужны музеи, которые бы не напоминали, подобно существующим, храмы с их атмосферой благоговения перед экспонатами вместо икон. Музеи, в которых до всего можно дотрагиваться руками, где юный посетитель сможет с увлечением поднимать кожуха, скрывающие механизмы, приводить в действие системы сцеплений, взвешивать на руках минералы, ощущать полированную поверхность промышленных образцов и т.д., и т.п., - станут естественным центром притяжения юношеских интересов.

Умело поощряя самостоятельные поиски интересных и увлекательных для юношеского возраста вещей и занятий, воспитатель обеспечил бы правильный выбор профессиональной направленности и гармоничное развитие творческих элементов личности. Со всем этим не должны диссонировать лекции, преподносимые молодому человеку в период формирования его способностей. Не сухой, казенный пересказ общих научных истин и положений должен составлять содержание таких лекций, а всегда волнующий и неизменно интересный показ конкретных путей, которыми наука пришла к постижению того или иного факта, к тому или иному обобщению и т.д. Лучше всего это, конечно, могут сделать сами творцы новых научных ценностей.

Словом, направление всей воспитательной работы должно определяться положением: <...>  знания всегда можно приобрести, но творческие способности складываются на ранних ступенях развития человека.

Сообразуясь с этим, преподавание в школах, в идеале, должно быть индивидуализировано. Педагогов средней школы надо подводить к сознанию необходимости изучать индивидуальные способности и специальные склонности учащихся, поощрять их увлечения, прощая ребенку, может быть, даже некоторую односторонность в усвоении различных дисциплин школьного курса. Юношеские годы великих людей науки (Дарвин, Менделеев и др.) дают нам примеры такой плодотворной односторонности, которая сильно мешала им быть вообще "первыми учениками" и составляла трагедию их школьной жизни. Только случайность спасла этих людей и человечество от губительного нивелирующего воздействия неумелой и нечуткой педагогической среды. К сожалению, уравниловка в оценке людей и их способностей отрицательно дает себя знать и сейчас, несомненно являясь одним из главных тормозов развития индивидуальности. К полному отказу от этих вредных традиций нужно вести нашу школу и, повышая уровень малоопытных педагогов, на эту сторону обращать особое внимание.

Но вот юноша попадает в высшее учебное заведение или специальную школу (техникум и пр.). Здесь особенно важно продолжить начатую линию, т.е. всемерно поощрять самостоятельность студента и творческую направленность его мышления. Отказ от принципов уравниловки должен сказаться в самой организации приема, построенного на основе свободного соревнования талантов; продолжить эту тенденцию необходимо в учебной работе, в которой исключительно широко должна быть использована система конкурсов на лучшее сочинение, система творческих соревнований и т.д. Проследим путь нашего юноши за стенами высшего учебного заведения, которое он в этих условиях, предположим, успешно кончает.

Предположим большее: перед нами высокоодаренный юноша, в котором неправильное воспитание с раннего возраста не притушило творческого огня. Каким путем пойдет он в научную, промышленную или общественную работу? Выбор одного из этих путей всецело зависит от внешних условий и общественных настроений, подсказанных реальным учетом возможности применения индивидуальных способностей в различных областях народного хозяйства. Часто яркая целеустремленность творческого инстинкта дает юноше силы противостоять неблагоприятным внешним условиям и следовать путем, к которому влечет его индивидуальная одаренность. Но так бывает не всегда.

Различие материальной обеспеченности однородной работы на разных участках, тяжесть семейных обязательств, при прочих равных условиях, могут заставить человека свернуть с пути своего призвания. Мы знаем, что Фарадей отказался от ежегодного дохода [в] 1000 фунтов стерлингов и удовлетворился скромным жалованьем профессора в 100 фунтов в год, так как это скромное положение было связано с его любимой научно-изыскательской работой.

Вот пример более поздней эпохи: изобретатель современной светочувствительной пластинки Шеппард тихо работал в своей маленькой лаборатории в Англии при небольшом провинциальном заводе. Приглашение на работу, полученное им от всемирно известной фирмы "Кодак", сулившей ему щедрое вознаграждение, не соблазнило ученого, и, не желая нарушать спокойствия своей научной работы, он отверг предложение фирмы. Компании пришлось купить завод, закрыть его, и только после этого исследователь оказался вынужденным пойти к ней на работу.

В длинном ряду подобных примеров заслуживает внимания также история основоположника учения о современных электрических машинах Штейнмеца. Работая в Америке в Генеральной компании электричества, ученый тяготился заводским характером своей лаборатории. Первоначально Штейнмеца, [немецкого] эмигранта, к занятиям техническими вопросами толкнула элементарная нужда, в то время как его естественные склонности влекли его к науке. Ему удалось достичь исключительного положения; он не был лично корыстолюбив, и все его расходы беспрекословно оплачивались фирмой. Однако достигнув известного благополучия, исследователь решил покинуть завод и стать профессором в одном из американских университетов. "Дженерал электрик компани" смогла его удержать, только построив в заводском городе университет и предоставив там ему кафедру.

Этим примерам разительного бескорыстия настоящих ученых можно было бы противопоставить обратные примеры, из которых также можно вывести серьезные уроки. Мы помним, что Ньютон променял научную работу на положение директора Монетного двора английского королевства. Правда, он был превосходным директором, добившимся увеличения производительности чеканных работ в несколько раз и предотвратившим однажды таким образом денежный кризис. В этот период он выполнил по просьбе одного приятеля блестящую научную работу, результаты которой были опубликованы. Ньютон резко запротестовал против этой публикации, мотивируя свои возражения тем, что в качестве директора Монетного двора ему не пристало официально заниматься научными работами; он полагал, что научные занятия его как бы компрометируют.

Наш знаменитый математик Чебышев отличался чрезвычайным корыстолюбием и скупостью и помимо своей профессорской деятельности занимался многочисленными спекуляциями.

Знаменитый английский ученый Томсон, впоследствии лорд Кельвин, всю вторую половину своей жизни отдал на разрешение проблем чисто технического характера, причем решающую роль в их выборе играла доходность (по смерти он оставил большое состояние).

Эти и многие другие подобные примеры жизни самых крупных людей иллюстрируют ту основную мысль, что человек может быть наделен исключительными творческими дарованиями и в то же время по остальным своим идеалам и побуждениям не подыматься выше среднего обывательского уровня, будучи подвержен всем его слабостям. Это обстоятельство всегда надо учитывать и нельзя подходить к ученому как к человеку, заведомо руководимому исключительно высшими идеалами и помыслами. Привлекать его к научной работе нужно так же, как привлекаются всякие другие общественные работники промышленности и хозяйственной жизни, не полагаясь целиком на его научную целеустремленность, не злоупотребляя ею и не игнорируя свойственных ему простых житейских потребностей.

Надо, чтобы всякий научный работник был обеспечен известным благосостоянием, надо дать ему почувствовать его общественное значение. Только в такой обстановке мы добьемся того, что все талантливые молодые люди будут стремиться к научной деятельности. Тот факт, что за последние 17 лет после революции у нас не выдвинулось ни одного крупного молодого ученого, свидетельствует совсем не о том, что у нас недостает талантов - одаренные люди шли до сих пор не в науку, а в промышленную, хозяйственную работу, которая считалась самой важной в стране и стояла в центре внимания общественной жизни. Такая общественная установка не могла не отразиться пагубно на наших молодых научных кадрах, и если в этих настроениях не будет достигнут перелом, то и в дальнейшем наша наука не будет получать цвета нашего юношества.

Но не одни Ньютоны и Дарвины делают науку. Их достижения были бы совершенно невозможны, если бы они не опирались на целую массу полу-Ньютонов и полу-Дарвинов, имена которых поглотила история, но [деятельность] которых оставила свой след в науке. Последней приходится решать не одни лишь мировые и основные вопросы; есть множество менее общих, но важных и крупных задач, для решения которых необходимы эти люди. Научные открытия мирового значения опираются на результаты, полученные этими второстепенными участниками научного дела и их кадры так же необходимы, как необходима армия для генерала. И к этим ученым второго, третьего и более низших классов надо подойти внимательно и заботливо; надо учитывать их психологию и создавать [для них] подходящую почву, так же тщательно подбирать. Их основная характеристика мало чем отличается от характеристики гениев, только их творческие силы не так велики и количество не так ограничено. Они будут выходить из высших учебных заведений вместе с нашими будущими Ньютонами, и на первых порах будущего Ньютона будет трудно заметить в их массе - они должны сами проявить себя и выйти из нее. Тут мы подходим к одному из самых тонких и трудных вопросов организации научных кадров - оценке ученого.

Во всякой организационной работе труднее всего отобрать людей, расставить их по значению и способностям на надлежащие места; в научной области это особенно трудно, так как оценка научного работника не может производиться широким кругом людей и научная работа не может оцениваться по признаку ее непосредственного практического значения.

Одно из крупнейших открытий, сделанное Фарадеем, - открытие электрической индукции, на котором основаны все электрические машины, полностью может быть оценено только теперь, 100 лет спустя. Конечно, ни одно научное открытие не остается неоцененным, но если это делается много лет спустя, такая оценка не может быть использована для непосредственного сортирования людей. Поэтому при оценке ученого мы волей-неволей должны опираться на мнения самих же ученых, работающих в той же или смежных областях. Эта оценка часто недостаточна и мы знаем, что многие крупнейшие ученые остаются очень долгое время непонятыми даже самими учеными. В исключительных случаях гений так перерастает свое поколение, что вообще не может быть оценен, и такие случаи мы должны считать безнадежными, надеясь, что в будущем человечество найдет объективные методы измерения творческих сил человека. Пока этого нет, нам ничего не остается, как опираться на субъективные точки зрения ученых.

Ограничивая таким образом круг лиц, привлекаемых к оценке работ, мы неизбежно вносим в нее некоторые нежелательные элементы (личную симпатию, зависть и т.д.). Исключить эти элементы можно, только расширив круг ученых-судей, ученых-экспертов, привлекая к оценке научных работ не только своих, но и зарубежных научных деятелей. По существу, конечно, это делалось, делается и будет делаться как у нас, так и во всех странах, но у нас это все носит случайный характер. Страшная оторванность нашей научной жизни от западной сильно мешает правильной и своевременной оценке значения отдельных научных работ (к рассмотрению других вредных сторон этой оторванности мы еще вернемся в связи с тематикой и организацией научной работы у нас в Союзе). Для того, чтобы систематизировать и упорядочить международную оценку наших научных работ, нам надо по возможности теснее включиться в международную систему оценок; для этого нам надо самим установить премии, медали, почетные лекции и пр., созывать конференции, конгрессы международного характера, облегчить нашим ученым участие в таких мероприятиях за границей - словом, объединить нашу научную работу с мировой и следить за ее успехами.

Конечно, даже в самой благоприятной обстановке нельзя точно установить исходные моменты, на основании которых можно отбирать ученых, равно как нельзя точно объяснить, как отличить картину великого мастера от других. Надо наблюдать, изучать, присматриваться к картинам, устраивать выставки, где полотна висят бок о бок, представляя широкое поле для сравнений и сопоставлений, и тогда сразу на фоне посредственностей выделится картина выдающегося мастера. Она выделится как бы сама собой, как выделяется крупный ученый, скажем, на международной конференции.

Здесь же надо предупредить от поспешных и неправильных оценок. У нас есть многочисленные примеры вознесения людей на большую высоту, где они при ближайшем рассмотрении оказывались просто шарлатанами (например, Чижевский). Конечно, это крайний пример, и у нас чем дальше, тем меньше, по-видимому, будет таких случаев, но поскольку они еще есть, надо подчеркнуть вредоносность таких скороспелых и неправомерных оценок. Подрывая принципы справедливости, поощряя авантюризм в науке, они производят удручающее впечатление в научной среде, пагубно, деморализующе действуют на ученых.

Александр Леонидович Чижевский (1897-1964) - биофизик, основоположник гелиобиологии и аэроионификации, признанных ныне самостоятельными разделами современной науки. В середине 30-х годов работы А.Л. Чижевского по аэроионификации (насыщению аэроионами отрицательного знака помещений для человека, животных и растений в целях терапии, профилактики и стимуляции) подверглись критике его научных оппонентов. Одну из комиссий, обследовавших работу созданной Чижевским Центральной научно-исследовательской лаборатории по ионификации, возглавлял академик А.Ф. Иоффе. Слова Капицы о "шарлатанстве" А.Л. Чижевского основаны, по-видимому, как на выступлениях оппонентов Чижевского в печати, так и, возможно, на разговорах с Иоффе, который имел достаточные основания сомневаться в правомерности некоторых выводов Чижевского, опыты которого проводились в крайне бедных материальных условиях. О недостаточной осведомленности П.Л. Капицы на этот счет свидетельствуют и строки из его письма к жене от 1 июня 1935 г.: "Тут появился какой-то Чижевский, который, как-то электризуя кур или петухов, точно не знаю, заставлял их нести во много раз больше яиц..."

Организация научной работы. Главный принцип организации научной работы, как мне кажется, правильно понят у нас в Союзе. Это - принцип сосредоточения научной работы не как подсобных, второстепенных и случайных элементов при заводах и университетах, а в автономных учреждениях в виде научных институтов. При этом нас подстерегают известные нежелательные крайности: опасность представляет полная оторванность научных учреждений от заводов и высших учебных заведений, так же как ни в коей мере не целесообразна полная прикрепленность научных учреждений к промышленности. Если какой-нибудь прикладной институт как по внешнему положению, так и по существу своих интересов оторван от промышленных процессов, которые он изучает, работа в нем неминуемо приобретет отвлеченный характер и ее трудно будет использовать. Проблематика институтов должна подсказываться жизнью, а для этого нужна тесная связь между работой института и самой промышленностью. Полное же подчинение институтов промышленности поставит научную работу в невыгодные условия, сузив ее проблематику, так как у заводов всегда есть склонность заставлять научные учреждения работать над слишком узкими, повседневными заданиями.

Вопрос связи научных институтов и промышленности - вопрос тонкий и должен быть решен в каждом отдельном случае в зависимости от состояния данного участка, уровня промышленного развития и наличия кадров, ведущих научную работу. Институты наши надо связать с наиболее передовыми и полностью освоившими производство заводами, причем директор института должен обладать независимым положением, имея возможность решающим образом влиять на заводскую работу. Важно также установить тесную связь научных учреждений с вузами, так как только таким путем можно формировать, отбирать и воспитывать кадры научной молодежи. Неправильно, конечно, загружать большого научного работника педагогической деятельностью. Но в некоторой степени она абсолютно необходима: естественной функцией каждого настоящего крупного ученого является создание школы восприемников, поэтому ему должна быть предоставлена возможность делиться своими достижениями, идеями работами с подрастающей молодежью. Такое участие в педагогической деятельности в широком ее понимании, если оно не преследует халтурных целей, не рассматривается как приработок, - дает научному работнику большое удовлетворение и приносит серьезную пользу. Подготовка к изложению своих взглядов перед молодой аудиторией заставляет осмысливать свои работы, систематизировать научные воззрения, связывать различные факты одной области и сопоставлять их между собой. Почти всякий научный работник находится перед одной общей опасностью, которую можно назвать потерей научной перспективы, и ничто так не предохраняет от нее, стимулируя широкий общий подход к своим работам, как подготовка к связному изложению для молодых и живых слушателей.

При организации многих наших научных институтов была допущена одна крупная ошибка, которая теперь уже почти всеми сознается. Пользуясь самыми резкими штрихами, можно было бы обрисовать первоначальный период образования этих институтов так: предполагалось, что надо построить здание, придать ему соответственое наименование, накупить оборудование, наполнить помещение людьми, и научная работа пойдет сама собой.

В основе такой организации, непродуктивность которой сразу же сказалась, лежит ошибка, понять которую нам поможет аналогия с классической задачей, сформулированной Джинсом. Он развил гипотетическое условие: очень большому количеству обезьян даны пишущие машинки, причем каждой предоставляется право на своей машинке стучать по клавишам как попало; теоретически рассуждая, какой-нибудь из них бессознательно может удастся напечатать шекспировского "Гамлета". Оставив в стороне вопрос о том, как найти ту обезьяну, которая напишет нам "Гамлета", простой математический подсчет вероятного числа четвероруких, при котором одно из них напечатает "Гамлета", легко поддается определению: оказывается, что для перепечатывания не всей пьесы, но только одной ее страницы, необходимо число обезьян, превосходящее число атомов во Вселенной.

Конечно, это не больше, чем математическая аналогия. В наших институтах работают люди с той или иной научной подготовкой, но если даже принять во внимание этот поправочный коэффициент, мне кажется, что задача, предложенная Джинсом, достаточно ясно иллюстрирует сущность сделанной ошибки. Ясно, что кроме Шекспира никто не мог написать "Гамлета"; прошло уже 300 лет, и мы не видим драматургов, которые могут сравниться с этим гением.

Очевидно, что строя научную работу и создавая институты, надо исходить из наличия имеющихся кадров и главное внимание обращать на подбор идейных руководителей научной работы в институте. Создавать институт можно только по мере воспитания и роста кадров. Здание института и вообще всю его внешнюю сторону при таком подходе надо рассматривать как простую коробку, в которой можно разместить уже готовые кадры, как одежду - фактор нужный, но относительно третьестепенного значения. Нельзя сразу создать научный институт - он должен врасти в свое помещение. Момент зарождения института - это момент сформирования маленькой творческой группы, момент выявления кадрового ядра, способного к последовательному росту за счет повышения собственной квалификации, привлечения и воспитания молодежи. По мере того, как наша молодежь будет выдвигать крупных ученых, мы обязаны тщательно отбирать их и создавать вокруг них новые ядра для будущих научных институтов. Я не хочу сказать, что здесь должен быть предоставлен простор ничем не регулируемым стихийным силам. Запросы жизни должны оказать свое влияние на различные научные области (о связи науки с жизнью мы будем говорить отдельно). Но как же практически обеспечить рост научных работ не только вглубь, но и вширь, как распространить научную деятельность на все более и более разнообразные темы, как зарядить ею все новые и новые области социалистической культуры?

Ясно, что если ученый зарывается в свою область и видит только своих учеников, не общаясь творчески с работниками других областей, развитие его собственной науки (а в некоторой части оно обязательно должно идти за счет нового и свежего, что дают смежные области) будет задерживаться. Присматриваясь к работам наиболее крупных научных деятелей, достигших наибольших результатов, мы можем заметить общее им всем стремление углубляться в одном, более или менее широком направлении; наоборот, среди менее основательных научных работников мы наблюдаем некоторую неустойчивость интересов, склонность к разбросанности, стремление захватить в свою сферу количество областей знания, неэквивалентное их познавательным возможностям. Обе крайности нежелательны. Известная широта кругозора, конечно, необходима научному работнику, если только при расширении его горизонтов не происходит замены подлинных конкретных знаний схематическим усвоением общих, абстрактных, отвлеченных, а потому и неверных положений.

Как ни странно на взгляд человека, знакомого с комплексным характером нашего хозяйства, с необъятными возможностями, открывающимися социалистическим строем для решения сложных задач силами разных наук, в действительности научные работники в Союзе крайне разобщены, оторваны от научной жизни смежных областей и запросов окружающей действительности. Какими же средствами добиться изменения такого положения, стремясь к тому, чтобы ученый видел кипящую вокруг него жизнь, чувствовал ее пульс, ощутил связь своей науки с другими областями?

Методов для достижения этой цели много и они разнообразны, но, выбирая способы воздействия на ученого, надо помнить, что наименее успешные из них -это способы принуждения. Ученый по своему существу почти всегда индивидуалист, он очень остро чувствует всякое насилие над собой и становится на дыбы скорее, чем работник любой другой профессии. Здесь нужен осторожный психологический подход, а умение его применить во многом зависит от искусства руководителей. Поэтому, подбирая методы воздействия на ученого в нужном нам направлении, лучше всего остановиться на поощрении всех способов установления контакта между различными учеными, между ними и жизнью во всех ее проявлениях.

Важно поощрять создание клубов, домов отдыха и т.п., где бы сходились вместе не только ученые различных областей, но где бы они встречались и с инженерами-практиками, и с хозяйственниками-организаторами, и с общественниками и т.д. Надо привлекать ученых к выполнению различных социальных функций, связанных, например, с развитием производства, общественной жизни и т.д., причем не в порядке почетного представительства академических органов, как это бывает теперь.

Ученого важно привлечь к интересному делу, прежде всего учитывая его индивидуальные свойства, а не на основании ранга, который он занимает в иерархии академических чинов. И не только ученых, занимающихся основной наукой, надо приобщать к жизни, но и ученых-практиков приобщать к основной науке.

Общественная научная жизнь в стране должна развиваться не формально, а естественно, без всякого нажима, без какого бы то ни было понуждения. Надо прежде всего облегчить возможность людям науки и практики, творческим работникам разных областей встречаться друг с другом непреднамеренно. В подтверждение реальной необходимости развития культуры свободного человеческого общения во всех его формах, а не только в форме обмена официальными речами на пленарных заседаниях, можно привести всем известные факты рождения новых идей, новых тем научных исследований и методов их реализации в результате случайных, подчас мимолетных собеседований работников науки, практики и общественности. Поэтому мы заинтересованы в том, чтобы созывать конгрессы и конференции, затрагивающие не только одну область знаний, а сразу несколько.

С нашей точки зрения, тенденция специализировать сессии, наблюдающаяся в Академии наук СССР, неэффективна. Всем научным работникам (да и не только им, а и участникам всех крупных съездов, совещаний и проч.) хорошо известно, что главная работа всякой конференции происходит отнюдь не во время официальных докладов, которые впоследствии с большой легкостью и удобством можно прочесть, а как раз в непосредственном, непринужденном живом общении людей в кулуарах. За кулисами официальной повестки дня научные работники, приехавшие, быть может, с разных концов земного шара, обсуждают и свободно критикуют работы друг друга. Поэтому ценность конференции не в обремененности докладами, на которых половина участников спит (не из неуважения к авторам, а просто в силу физической невозможности слушать однообразное чтение в течение 2-3 часов подряд), ее значение - в многочисленных встречах, плодотворность которых заранее трудно учесть. Целесообразнее таким образом максимально ограничивать время официальной работы конференции с тем, чтобы дать людям возможность общаться непосредственно.

Такой подход к массовым съездам давно практикуется в Англии. Научная общественная жизнь в этой стране развита гораздо шире, чем в других странах; ее значение там полностью осознано. Одной из самых блестящих научных общественных организаций, существующих в Англии, примером которой надо воспользоваться в поисках форм нашей научной жизни, является Британская ассоциация для продвижения, наук (основана она более 100 лет назад). [Подобных] организаций не существует в других странах (у нас, по-видимому, несколько совпадает с ней по целям работа Всесоюзного совета научно-технических обществ в ВАРНИТСО *, не отвечающего, впрочем, полностью своему назначению), поэтому мы остановимся на описании деятельности Британской ассоциации несколько подробнее.

* Всесоюзная ассоциация работников науки и техники для содействия социалистическому строительству в СССР.

Раз в году во время академических каникул - в августе или сентябре - в каком-нибудь крупном центре (в метрополии или в доминионах) созывается съезд Британской ассоциации, обычно длящийся 8 дней. Кроме специально приглашаемых ученых, членом ассоциации практически может быть всякий, внесший 10 шиллингов. Работа ассоциации захватывает почти все области науки, она разбивается на группы, которые в свою очередь делятся на более мелкие подгруппы; среди них - группы математики, физики и метеорологии, химии, геологии, зоологии, географии, экономических наук и статистики, техники, психологии и ботаники, педагогики и агрикультуры. Первое общее собрание каждой группы (а их может быть несколько) посвящается докладу председателя группы (весьма почетная общественная функция). Под этим докладом подразумевается обзор успехов данной области наук за последний год.

Далее, на общем собрании всех групп президент ассоциации читает адрес, в котором он самым широким образом освещает крупнейшие завоевания науки за весь последний год. Этот адрес представляет собой большое событие: он передается по радио и полностью печатается в "Тайме" и других больших газетах на первой странице. Кроме того, устраиваются объединенные собрания нескольких групп по вопросам, требующим совместного обсуждения, например, секция химии может работать совместно с секцией агрикультуры, секция экономики вместе с секцией техники и т.д. Кроме того, в течение этих 8 дней устраиваются лекции крупных ученых на общие темы, выходящие за рамки проблематики отдельных групп. К докладам и вообще к работе ассоциации привлекаются также иностранные ученые. Ежегодный съезд ассоциации может быть точнее всего охарактеризован, как научный фестиваль, сочетающий специализированную работу в группах, в которой принимает участие небольшое число ученых, с широкой популяризаторской деятельностью.

Чем шире заседания, тем больше членов ассоциации принимают в них участие (в целом число их достигает около 2 000 - здесь и научные работники, педагоги, инженеры-производственники, журналисты и люди, интересующиеся наукой). Кроме заседаний, в программу работ съезда входят экскурсии, осмотры заводов, различных достопримечательностей - здесь могут найти приложение своих интересов люди, не имеющие специальных научных устремлений. Чтобы не скучали жены и сотрудники приехавших научных и технических работников, программа съезда богата различными развлечениями: торжественная раздача премий перемежается с банкетами, раутами, танцами и проч. В заключение согласно традиции переизбираются президент и председатели групп; из бывших председателей и президентов формируется совет ассоциации. Все это происходит очень оживленно при участии тысячных масс.

Основную идею этого ежегодного события нельзя не признать очень здоровой. Такой научный фестиваль не только дает возможность ученым ежегодно регулярно встречаться и обмениваться мнениями по всем интересующим их вопросам, но и способствует распространению науки в очень широких кругах, давая возможность инженерам, педагогам и людям других профессий вступать в контакт с научными деятелями и узнавать о научных достижениях из первоисточников. Доступность участия в этом научном фестивале, свобода проявления своих научных интересов, которая обеспечивается великолепной организацией съезда при отсутствии официальщины, делает это событие чрезвычайно привлекательным.

Образованию контакта между учеными надо содействовать всевозможными путями. Например, в строительстве Академии наук СССР следует учесть преимущества сближения различных областей знания, обеспечив территориальное единство всего комплекса институтов. Все они должны жить одной общей жизнью; эта задача может считаться удачно решенной, если ученые получат возможность постоянно встречаться в столовой, в клубе, консультироваться друг с другом, ... знать, что делается в соседнем институте. С этой точки зрения надо отрицательно отнестись к упомянутому уже стремлению организовать, так сказать, однотемные сессии Академии наук. Такая система не лишена преимуществ, но отдавая им дань, необходимо одной или двум сессиям в году придавать более широкий характер, вводя в порядок их дня доклады обзорного типа, устраивая их в таких аудиториях, как Большой театр, используя все современные технические средства (радио, телевидение и проч.) и всю силу прессы для широкой популяризации их работы. Таков, на выбор взятый, один из элементов всей суммы возможных мероприятий, цель которых - заставить и ученых, и страну почувствовать значение науки, а главное оценить колоссальную роль, которую ей еще предстоит сыграть в развитии культуры.

Между тем, у нас сейчас наблюдается тенденция расценивать ученых не по их основным научным заслугам, а по тем результатам, которые их работа имела в прикладном знании, сообразуясь с влиянием ее на те или другие отрасли техники и экономики. Такая узко утилитарная оценка вредна - она производит несомненное давление на ученых, побуждая их уклоняться в более узкие области. С сожалением нужно констатировать, что такие люди, как Ньютон, Ампер, Вольта и другие, были бы отнесены при современной классификации на второй план, так как их работа в свое время не имела непосредственного прикладного значения, но об этом будет еще речь впереди. Сейчас я хотел бы отметить одно: для развития как основной, так и прикладной науки надо создать атмосферу, в которой ученый чувствовал бы свое значение и роль в стране. Только таким путем можно поддерживать энтузиазм к научной работе, а его у нас очень мало. Любой маленький завод дает несравненно больше примеров энтузиазма [в] отношении к своему труду, чем большинство наших научных учреждений и институтов. Между тем, научная работа требует большего [энтузиазма], так как ни одна сторона человеческой деятельности не связана со столькими исканиями, не требует такого мужества в борьбе с неудачами, не сопряжена с таким количеством чередующихся блестящих успехов и тяжелых ошибок, как настоящая научная работа.

Переходя к важнейшему в сфере организационных проблем вопросу - [вопросу] планирования, сознательного направления научной работы в соответствии с запросами жизни, следует подчеркнуть различие между двумя основными методами планирования: естественным и принудительным. Под естественным планированием надо подразумевать такое направление научной работы, при котором научная проблематика отвечает на поставленные жизнью вопросы, причем и вопросы и ответы эти могут быть не только практическими, но и глубоко теоретическими.

Если в стране определяются те или иные ведущие интересы, они не могут не оказать влияния на направление научной работы. Например, улучшение организации мореплавания, обусловленное колониальной экспансией Англии эпохи первоначального накопления, в свою очередь повлекло повышение интереса к астрономии. Появление работ Ньютона в этой области не может быть объяснено без учета влияния этих глубоких исходных причин; таких примеров много. Ученые должны сами чувствовать запросы жизни, но для этого надо, чтобы они этой жизнью жили. При этом выбор научной проблематики, лежащей в сфере органических потребностей и запросов страны, должен происходить естественным путем, без всякого принуждения.

Помимо методов привлечения ученых к жизни страны, которые мы ранее называли, есть и более примитивные способы влиять на развитие различных областей науки. На первом месте среди них простой способ воздействия тем или иным распределением материальных средств. Этим способом воздействия нужно пользоваться чрезвычайно осторожно, так как здесь очень легко сделать ошибку, в особенности в области основных наук (широта оценки которых необходима), в силу невозможности сразу учесть всю их роль в развитии культуры. Часто фундаментальные открытия появляются совсем неожиданно в таких областях, где их меньше всего ждут.

Никто не мог предвидеть, что наблюдения над аномальным поведением одного из самых распространенных приборов, показываемых даже школьникам, - электрометра, состоящего из золотых листков, отклоняющихся при прикосновении наэлектризованной стеклянной палочки, - приведут Беккереля к открытию радиоактивности. Между тем, это открытие не только изменило все наши представления о веществе, но и дало новый мощный источник воздействия на организмы совершенно исключительными по своим свойствам лучами. Гальвани открыл электричество, изучая лягушачью ногу и т.д.

Не будем уже говорить о более мелких открытиях, которые во все времена проявлялись случайно, как побочный вывод из эксперимента, шедшего совершенно в другом направлении. Эти новые, неожиданные факты не ускользали, а становились первоисточником новых открытий только благодаря талантливости и наблюдательности самих ученых. Поэтому, очень опасно заковывать научную работу в тесные рамки, направлять ее в чересчур ограниченное русло. Все эти соображения приводят к мысли, что в области основных наук планирование научной работы и тематики, строго говоря, невозможно. Элементы регулирования способны захватить лишь очень широкую область; они могут проявиться в общем усилении всей научной работы в тех областях, которые для данного периода наиболее актуальны. В настоящее время - это физика и химия, источники технического прогресса, основы, на которых зиждется промышленность; естественно, что в наших условиях они будут развиваться шире, чем, скажем, астрономия.

В вопросах прикладных наук, где тематика более определена, принудительное планирование надо приветствовать, так как оно несомненно вносит порядок и определяет подлинно важные пути научной работы. Дело не только в устранении параллелизма, но и в направлении научной работы именно в тех областях, которые способствуют подъему отстающих отраслей промышленности, важны для экономики страны и т.д. Столь же необходимо оказывать определенное внимание на выбор тематики молодых научных работников; опытный ученый может подсказать более плодотворный выбор тем, чем это может сделать начинающий работник, который еще не в состоянии учесть потенциальных возможностей, заключенных в той или иной теме. При этой оценке одним ученым целесообразности и ценности работы другого нужно проявлять больше демократизма, полностью избегая бюрократических путей.

Здесь уместно поставить вопрос о допустимости множественной системы оценок; положим, молодой ученый собирается начать определенную работу и должен быть решен вопрос, предоставить ему на это средства или нет - в этом случае нужно запросить по крайней мере двух более опытных людей и только при совпадении их точек зрения уверенно остановиться на предлагаемом варианте. Таким образом осуществляемый контроль и упорядочение работы могут дать очень хорошие результаты, но для этого надо обладать надежными, испытанными кадрами ученых и твердыми научными традициями.

Всякая регулировка научных работ - самое ответственное и деликатное дело; каждый научный руководитель, который сталкивается с этой задачей у себя в институте, понимает всю ее трудность. Направляя молодняк по правильному пути, поощряя одни и осуждая другие темы, надо помнить, что этим решается будущность начинающего ученого. Во всесоюзном масштабе эта работа связана с еще большей ответственностью, еще более сложна и может быть удачно проведена только после длительного и всестороннего обдумывания.

Научное хозяйство. Говоря о научном хозяйстве, мы имеем в виду финансирование научной работы из государственного бюджета, принципы распределения этих средств между отдельными отраслями, способы наиболее рационального налаживания на эти средства научной работы и снабжения научных институтов. <...>

Мы исходим из того, по-видимому, бесспорного положения, что средства на основную науку должны черпаться из государственного бюджета. Но здесь возникает вопрос: какую же часть своего бюджета государство может уделить или, точнее, должно уделять на научную работу? На основании каких критериев при распределении государственного бюджета фиксируется сумма затрат на научную работу? Сумма военных затрат определяется необходимостью иметь вооружения в соответствии с силами предполагаемых противников; капиталовложения в индустрию определяются свободным трудом, которым располагает страна. Но чем определяются средства, которые должны быть затрачены на науку? Как бы, например, ответила бюджетная комиссия, вынужденная определить сумму ассигнований на работу ученого, результатом которой было бы открытие, равноценное по важности, открытию Гальвани электричества? Вопрос заведомо гипотетичен. Хотя на протяжении веков экономические последствия подобных открытий надо расценивать выше, чем государственные бюджеты всех стран вместе взятых; но, конечно, ни одна страна, если бы перед ней подобный приведенному вопрос был поставлен, не дала бы на него удовлетворительного ответа. К рациональному нормированию наших затрат на науку надо подойти иначе.

Затраты на науку надо рассматривать как затраты на капиталовложения, так как в результате научной работы страна получит опыт и знания, которые могут быть использованы для культурного строительства, поднятия благополучия граждан и обороноспособности государства. Следовательно, решать надо вполне конкретный вопрос: какую долю государственного бюджета надо уделить капиталовложениям промышленным и какую часть отдать на научную работу. В данный момент нужного равновесия между этими затратами нет, наука пользуется ничтожной, случайной долей средств, и это очень тревожно, так как через несколько лет, когда мы будем иметь столько угля, железа, электричества, сколько в состоянии потребить на данном уровне техника, и дальнейший скачок на пути интенсивного развития страны будет зависеть от освоения новых принципов и новых возможностей подчинения сил природы, наша наука может не оказаться во всеоружии. <...>

Таким образом, между средствами, затрачиваемыми на организацию научного творчества, и средствами, расходуемыми на капиталовложения, в будущем должно существовать известное равновесие. Сейчас мы от этого очень далеки - нам нужны колоссальные промышленные капиталовложения, которые в основном определяются готовым сложившимся опытом передовой техники Запада. В свете реального сегодняшнего соотношения цифр промышленных капиталовложений и затрат на науку утверждение о необходимости равновесия между этими расходными статьями выглядит несколько парадоксально, но, несомненно, в будущем это будет так...

В настоящий же момент надо планировать наш научный бюджет, исходя из реальных возможностей существующего кадра научных работников и из стремления хорошо обставить научную работу, подняв ее на очень высокий уровень. Надо помнить, что научная работа - один из самых дорогих видов труда, но и ни одна работа не требует от человека затраты такого количества всех его сил, как научная. Поэтому научный работник должен быть обставлен так, чтобы совершенно не заботиться о каждодневных потребностях, не помышлять о добавочном заработке, производя неполноценные книги, ведя педагогическую халтуру и т.д. Научный работник должен быть настолько финансово обеспечен, чтобы единственным побудительным мотивом его лекционной или литературной работы являлось не стремление к приработку, а исключительно желание поделиться своими работами и достижениями.

Сейчас этого еще нет прежде всего потому, что наши научные штаты чрезмерно раздуты. В большинстве своем институты заполнены людьми, которые, вероятно, могли бы быть прекрасными инженерами и играть большую роль в промышленности, но очень мало дают науке, выполняя отдельные задания ниже среднего уровня. Наличие колоссального числа научных работников, достигающего десятков тысяч, не оправдывается запросами нашей промышленности и науки и не соответствует тем средствам, которые отпускаются на науку. Вместе с тем, научное руководство, воспитывающее молодежь, недостаточно многочисленно и сильно, чтобы руководить такой массой подрастающих научных работников. Есть институты, у которых под руководством ведущего работника находится 200-300 молодых; в результате все они предоставлены самим себе. Не остается никаких надежд на образование научной школы, но зато остаются большие возможности для ошибок, компрометирующих советскую науку и культивирующих вредное, легкомысленное отношение к научной работе.

Наиболее одаренный ученый-учитель не может руководить более чем 30 учениками, в качестве нормы максимальное число учеников - 10-15. Поэтому единственно верным направлением работы будет создание институтов с малочисленными кадрами исключительно сильных работников. При сохранении тех же ассигнований, которые приняты сейчас, продуктивность и качество научной работы безусловно возрастут. При этом нам нужно рассматривать эти кадры с институтами, как ядра, которые должны постепенно развиваться и готовиться к самостоятельной научной работе, прогрессирующей, поскольку наши научные работники будут становиться самостоятельными и искать новых независимых форм дальнейшего движения вперед. Поэтому нам нужно сейчас опереться на небольшое число образцово поставленных научных учреждений с исключительно хорошо подобранным составом работников, крепкими научными традициями, спокойной здоровой жизнью.

И вот, исходя из этого реального числа научных работников высшего класса, которые необходимы для того, чтобы поддерживать научную работу на должной высоте, и следует планировать наш научный бюджет. Если мы таким образом сократим до одной трети кадровый состав институтов, сохранив те же расходы на научные работы по бюджету, [то] валовая ценность продукции нашей научной сети, которая сейчас исключительно низка (ниже, чем в передовых капиталистических странах, при числе научных работников, превышающем число научных работников всех стран вместе взятых), значительно возрастет. <...>

Далее, надо организовать научное хозяйство - весьма специфическое и совершенно, в частности, не похожее на хозяйство завода: в нем должно быть больше гибкости и свободы и меньше номенклатурного трафарета. Снабжение научных работников нельзя детально планировать на долгий срок вперед, поэтому плановое снабжение научных институтов не может вестись на тех же принципах, что и снабжение заводов: оно должно быть максимально маневренным и мобильным. Для успешного развития науки в стране она должна иметь свою научную индустрию, состоящую из заводов точных приборов и заводов мелкого машиностроения, быстро отвечающих на индивидуальные запросы научных деятелей.

В этом отношении нам нужно еще основательно догонять заграницу, налаживая тонкое и точное приборостроение стандартных типов, но одновременно учитывая, что в процессе всякой научной работы непрерывно создаются новые научные приборы, опыт изготовления которых должен быть воспринят промышленностью. Вот почему специальные заводы должны быть тесно связаны с научной жизнью института. Для примера могу указать ряд заводов на Западе, которые существуют при больших научных учреждениях на основе симбиоза.

Всемирно известная компания "Cambridge Instruments" была создана в Кембридже и обязана своим существованием Кавендишской лаборатории. Основная масса приборов, производившихся фирмой, представляет собой те приборы, которые предварительно создавались в самой лаборатории. Кроме того, агенты этого завода до сих пор ездят по разным лабораториям Англии, разговаривают с учеными, смотрят их опытные установки и, если находят новые приборы, которые могут иметь значение при других исследованиях, они знакомятся с опытом их изготовления и переносят его на свой завод.

Аналогичным путем шло развитие мировой фирмы "Цейс-Икон", которая возникла из маленькой мастерской при Иенском университете. Мастерской заведовал техник Карл Цейс; профессор физики Аббе, руководившей кафедрой университета, разработал новую теорию изображения в микроскопе, на основании которой можно было построить новый микроскоп; первые экземпляры его и дал Цейс. Незамедлительно многие ученые стали просить Цейса дублировать для них свою модель; этим было положено начало развитию мастерской, которая под непосредственным научным руководством Аббе приобрела известность мировой фирмы.

В капиталистическом хозяйстве процессы зарождения подобных очагов технического опыта происходят случайно. В нашем социалистическом хозяйстве открыты все возможности для их планомерного развития. Но сейчас у нас происходит нечто совсем противоположное: голод на научные приборы заставляет почти все институты заниматься самостоятельным их изготовлением в собственных мастерских кустарным способом. В результате иногда возникают исключительно хорошие аппараты-уникумы, но другие научные учреждения могут воспользоваться этим опытом, во-первых, только случайно узнав о самом факте подобной работы и, во-вторых, рассчитывая [при своем обращении с] просьбой изготовить аналогичный прибор исключительно на любезность директора. Весь этот опыт не аккумулируется, так как у нас нет научной индустрии. Кое-какие производства разбросаны по разным учреждениям и теряются для научной работы в стране. Концентрируя все это дело, мы должны будем создавать совершенно новую отрасль промышленности с индивидуальным характером производства, для которого надо спешно начать воспитывать штат талантливых мастеров и техников.

Техническое снабжение как основной, так и прикладной научной работы играет решающую роль в успехе научной работы. Только при этом условии научная работа может вестись быстро, бесперебойно и достаточно эффективно. Если научному работнику приходится дожидаться изготовления какого-нибудь аппарата или прибора несколько месяцев, он по необходимости берется за другую тему, в его работе и мыслях происходит досадная дезорганизация. Поэтому надо всегда иметь запасы, склады наиболее употребительных научных приборов, основных конструктивных элементов аппаратуры, из которых можно было [бы] быстро компановать необходимые их комбинации. Ни одна область нашего научного хозяйства так не отстала, как точная индустрия и мелкое машиностроение, и пока мы эти отрасли не поднимем, на нормальное течение научной работы у нас нельзя рассчитывать. Совершенно нет никакой нужды ориентировать наших научных работников исключительно на иностранный рынок; наши собственные финансово-технические ресурсы достаточно велики, чтобы мы могли организовать свою научную промышленность.

Наконец, наши институты должны выйти из той стадии развития, которая характеризуется бюрократической структурой управления, строящейся с соблюдением полного подобия заводским образцам. В организации научной работы сложная бюрократическая система (например, контроля) теряет смысл, который ей присущ в других условиях. На заводе точный учет материалов, тщательный надзор за использованием оборудования и т.д. необходим. Подобный учет и надзор в институте ничем не оправдан, так как научные учреждения не являются ни хозяйственными, ни рентабельными. В использовании фонда оборудования приходится полагаться на добросовестность каждого отдельного работника и на чувство ответственности директора института, так как кроме них никто не разбирается в существе научной работы и всякая попытка контролировать ее по внешним признакам приводит к выполнению бесконечных бюрократических формальностей, бесполезному лавированию и т.д. Освободив институты от мелкой, малокомпетентной административно-финансовой опеки, надо дать им больше свободы и гибкости в комплектовании вспомогательных кадров. Подбирая личный состав института, дирекция не может быть стеснена канцелярскими рамками, как это бывает сейчас. Поясню примером.

Положим в институте находится монтер, но монтажные работы, уход за электроарматурой и т.д. занимают только ограниченную часть его времени; в то же время этот монтер оказывается способным механиком и свободное время его можно было бы использовать для различных работ в мастерской. По чисто формальным соображениям (совмещение двух должностей в одном институте преследуется существующими правилами) полностью использовать человека по его способностям не удается. Такого рода ограничения исторически объяснимы: они являются наследием периода безработицы и связанной с ним системы искусственного расширения спроса на труд; но этот период уже давно позади, работников в стране не хватает, а установившийся трафарет продолжает существовать и мешает живому делу. Научная организация отстает от промышленной и в смысле принципов оплаты труда. Тому же механику в институте, согласно штатному расписанию, нельзя платить больше 400 рублей, в то время, как работник такой же квалификации и способностей на заводе при сдельном заработке заработает в три раза больше.

Для всего научно-технического персонала в институте нельзя вводить сдельной оплаты, поэтому институт попадает в чрезвычайно трудное положение, поневоле теряя лучших людей, подхватываемых заводами. В этих случаях естественно можно и должно полагаться на суждение директора, пользующегося правом устанавливать свои нормы работы для каждого сотрудника и в соответствии с ними характер оплаты его труда.

Система хозяйственного руководства должна покоиться на доверии. Это значит, что руководитель научной работы получает определенную сумму для ведения экспериментов и располагает ею по своему усмотрению. Практичность такой системы прекрасно оценила Англия, где мне, как директору института, на все расходы давалось столько-то фунтов в год и я должен был подобрать штат людей, способных вести научную работу так, как я считал наиболее рациональным и целесообразным. В конце года я давал финансовый отчет, оправдываясь в расходах счетами и расписками; совпадение сумм расходов и ассигнований проверялось контрольным аппаратом и одновременно комиссия специалистов принимала краткий отчет о научной работе. Комиссия подтверждала университету, что научная работа в моем институте шла нормально, и этим все отчетные формальности были исчерпаны. Во всем остальном я являлся полным хозяином и мог распоряжаться средствами по своему усмотрению. Так научное хозяйство ведется в большинстве исследовательских учреждений Англии, за исключением правительственных, где бухгалтерски- бюрократическая волынка процветает, хотя не в такой мере, как в наших институтах, но в объеме, достаточном для того, чтобы оказать свое пагубное и разлагающее влияние на здоровый ход жизни учреждения.

Связь науки с практикой. Ни один вопрос, относящийся к научной жизни, так горячо не дебатируется, как вопрос о связи науки с практикой. Редкие посетители, приходящие осматривать научные лаборатории как в Союзе, так и за границей, задают обычно один стандартный вопрос из этой области: "Что может дать этот опыт для промышленности или для жизни?" Ответ "я не знаю" или "об этом я еще не думал" обычно разочаровывает; к этому недовольству собеседников постепенно привыкаешь. Нельзя, однако, отрицать, что в задаваемом вопросе кроется большой смысл: наука, как уже говорилось, не может быть оторвана от жизни и каждый результат ее, как бы он мал ни был, не может не влиять так или иначе на развитие культуры человечества. Научный результат, оторванный от жизни, не может существовать по [сути своей], так как он перестает быть научным результатом. Наука неизменно и тесно должна быть связана с задачами освоения природы человечеством.

Ошибка людей, случайно появляющихся в лаборатории и задающих вопрос: "Как вы думаете практически применить то или иное открытие", состоит лишь в том, что в основу своей любознательности они кладут нетерпение. Они хотят, чтобы ученый, получив первый научный результат, сделав первые, самые общие выводы, указал непосредственные возможности их развития и использования. Просьба эта так же нелепа, как просьба, адресованная архитектору, построившему дом, - описать жизнь людей, которые поселятся в сооружаемом им здании. Мы убеждены, что каждый научный результат будет использован, но мы не знаем, каким образом и во что это обратится. Только если мы имеем дело с очень простыми открытиями и достижениями, можно почти сразу определить их роль в культурном развитии. Но значение самых глубоких научных достижений, открывающих подлинно новые возможности познания жизни в самый момент их зарождения, обычно очень трудно поддаются учету. Разберем один из самых разительных и крупных примеров.

В 1791 г. итальянский врач Гальвани экспериментировал с лягушачьей лапкой, подвесив ее на медном крючке на своем балконе; нечаянно он прикоснулся к [мышечной] ткани железной проволочкой и мускулы лягушачьей лапки сократились. Гальвани уже знал, что мускулы лягушки способны сокращаться от разряда наэлектризованного тела при прикосновении, и сразу сделал исключительное обобщение, что электричество в данном случае получилось не от наэлектризованного тела, - он приписал это явление животному электричеству, находящемуся в мускулах лягушки. Это обобщение, несмотря на свою неправильность, несомненно, свидетельствовало о гениальности Гальвани, от внимания которого не ускользнуло совершенно необычное новое явление, сразу заинтересовавшее его, ставшее объектом изучения и началом ряда последующих смелых обобщений.

Первые электрофизиологические опыты на лягушках Л. Гальвани (1737-1798) провел в 1780 г. В 1786 г. он открыл в ткани лягушки кратковременные импульсы электрического тока. Результаты своих исследований он опубликовал в 1791 г. в "Трактате о силах электричества при мышечном движении".

Дальнейший ход развития его мыслей в поисках разгадки сущности наблюденного произошел в 1797 г. Продолжая свои работы, Гальвани сумел найти правильное объяснение источника электрического тока в соприкосновении двух металлов, и на основании этого заключения [Вольта] построил первый источник электрической энергии - Вольтов столб, который в принципе не отличается от тех элементов, которыми мы пользуемся сейчас для карманных фонарей, для питания радиоприемников и т.д.

Получив таким образом новый источник энергии, ученые стали изучать его свойства, и одно открытие последовало за другим. Эрстед открыл действие электрического тока на магнитную стрелку: Фарадей в 1831 г. нашел закон индукции. Все было готово для того, чтобы создать электрическую машину и начать превращать механическую энергию в электричество. Эту новую страницу открыли работы ученых с прикладным направлением мысли, как Грамм и одновременно с ним Пучинетти, затем Сименс. Так из опыта с лягушачьей ногой выросла электрическая машина. Можно спорить, непременно ли должны были быть Гальвани, Вольта, Фарадей для того, чтобы эта цепь научных открытий замкнулась наконец в обмотке динамо-машины, но несомненно одно, что каждая ступень в этой лестнице открытий была логически необходима, и не будь опыта Гальвани, не было бы остальных звеньев этой цепи и рождение электрической машины было бы отсрочено на неопределенное время. Но можно нашу цепь продолжить дальше.

От электрической машины родилась электрификация, т.е. использование электромагнитной энергии как одного из основных факторов материальной культуры. <...> Зная теперь все свойства электрического тока, мы можем почти с уверенностью сказать, что других путей, кроме того, который был пройден, начиная от Гальвани, представить себе нельзя. Основание полагать, что путь, найденный Гальвани, был единственным, дает отсутствие в природе каких-либо иных указателей, способных обнаружить присутствие незначительных электрических токов и хотя бы отдаленно приближающихся по чувствительности к системе мускулов лягушачьей ноги (для сокращения мускулов достаточно минимального тока; механизм этого явления до сих пор еще не понят физиологами).

Нет никакого сомнения в том, что если бы Гальвани или другой доктор, экспериментируя с лягушачьим мускулом, не наткнулся на поразившее его явление, электричество долго не было бы открыто.

Если бы медицина в Италии того времени не процветала, то открытие электричества, конечно, задержалось бы на очень длительный срок. И надо приветствовать тот счастливый случай, который дал в руки Гальвани как раз тот кусочек медной проволоки, на котором он повесил лягушачью ногу; возьми он также затем не железную, а медную или золотую, или серебряную проволочку, электричество не было бы им открыто. Но надо быть Гальвани, одаренным той исключительной любознательностью, которая выделяет ученого, чтобы не пройти мимо явления, не относящегося непосредственно к установке опыта. Гальвани заметил это явление, зафиксировал его и стал искать ему объяснений.

Теперь представим себе доктора Гальвани, стоящим на своем балконе и производящим свои великие опыты над лягушачьей лапкой. Вот какой-нибудь прохожий, простой знакомый, увидев восторженное лицо ученого, впервые заметившего новое явление, спрашивает его, что видит Гальвани замечательного в этом дрыганьи ноги лягушки в момент прикосновения проволочки? При всем своем гении Гальвани, конечно, не мог сказать, что это есть та сила, которая через 100 лет перевернет весь уклад человеческой жизни... Но если бы даже Гальвани был провидцем и рассказал бы все это задавшему вопрос прохожему или какому-нибудь другому своему современнику, ему бы никто не поверил. Почти наверняка прохожий сказал бы: "Да, конечно, все это очень забавно, может быть, даже замечательно, но не лучше ли было бы вам, почтенный доктор Гальвани, вместо этих опытов над никому не нужной лягушачьей лапкой, не лучше ли было бы вам подумать над составом какой-нибудь мази от насморка, мучающего меня и всякого в эти осенние дни?"

Таких прохожих очень много и теперь; они не просто задают вопросы, но пытаются руководить наукой. Их положение прекрасно: они приобретают общее сочувствие, так как каждому хочется избавиться от насморка, а ученый все равно не в состоянии доказать значения своих открытий, если они не имеют непосредственного и немедленного практического применения. И если история и осудит этого прохожего, [то] только через 100 лет, к тому времени, когда его имя позабудет человечество.

Наш прохожий не прав в споре с Гальвани, и мы его осуждаем, но было бы, конечно, неправильно впасть в другую крайность и предоставить науку самой себе, отдать ее на волю случайному стечению обстоятельств. Жизнь руководит развитием нашей научной мысли, давая ей то направление, которое она спонтанно берет сама. Главное в том, чтобы не давать руководства над научной мыслью в руки простым прохожим. Оно должно осуществляться продуманно и широко. <...> Опыта такой организации пока еще нет, поэтому можно только очертить ее основные принципы, не вдаваясь в детали.

1) Характерной чертой наиболее крупных научных работ является свойственный им всем элемент случайности; можно сказать, что большие открытия замечательны своей непредвиденностью и неизвестностью. Как же все-таки повлиять на их возникновение? Очевидно, так же, как и во всяких других исканиях. Если мы хотим отыскать какой-нибудь редкий элемент, например, олово, ясно, что чем больше геологических изысканий мы будем производить, тем больше шансов, что мы его отыщем. Поэтому надо поощрять всякую научную работу во всех ее областях, не подразделяя эти области на более важные или менее важные.

2) Так как одаренность к научным работам, как мы уже указывали, качество чрезвычайно редко встречающееся у людей, надо улучшить их отбор, а отобранных ставить в такие условия, в которых они могли бы спокойно научно работать без помех со стороны "прохожих". Все это повышает вероятность обнаружения новых явлений. Но надо помнить, что научное открытие есть первое звено в цепи, ведущей к практике: от этого звена идет второе, третье и т.д., пока цепь не достигнет жизни и человечество не почувствует все значение новых возможностей. Вот этот процесс "нанизывания" звеньев уже можно легко контролировать, регулировать и уверенно упорядочить. <...> Для завершения каждого звена в цепи требуется человек соответствующего склада ума. Гальвани - физиолог, Фарадей - сугубый экспериментатор и, наконец, Сименс - инженер-предприниматель, - такова последовательность исторических фигур, которым принадлежит честь обогащения человечества средствами превращения механической энергии в электрическую. Фарадей был гениальным ученым, но все его попытки построить динамо-машину не увенчались успехом: у него отсутствовало конструктивное воображение; зато он прекрасно разбирался в явлениях природы. Сименс, наоборот, не сделал ни одного открытия, но на явлениях, открытых Фарадеем, построил множество машин, имеющих большое промышленное значение.

Каждая область творчества требует своих людей с особо благоприятными для нее свойствами. Нет ничего более неправильного, как заставлять человека заниматься тем видом труда, к которому у него нет никакой склонности, и наоборот, всегда надо стремиться наиболее полно использовать заложенные в природе человека творческие способности. В виде отрицательного примера можно привести разновременные многочисленные попытки заставить даже неплохих ученых Академии наук заниматься прикладными проблемами, к которым у них нет никакой склонности. Людей заставляют делать то, что им не по духу, то, что им чуждо; в результате, хотя они и стараются применить свои знания к решению прикладных задач, у них получаются обычно только ошибки и путаница, их упрекают, на них сердятся, и все же у них ничего не выходит. Конечно, наших старых академиков надо оставить заниматься теми проблемами, к которым они привыкли, а для решения прикладных задач надо отыскивать новых людей, создавая для них подходящую почву и условия.

Неправильные требования к академикам, как и неприспособленность наших ученых к решению практических задач, находят свое историческое объяснение в крайней отсталости дореволюционной России: в царское время у нас совсем не было кадров ученых, занимавшихся прикладными вопросами, вроде Сименса - их не могла создать промышленность, являвшаяся филиалом западноевропейской. Этот пробел стал особенно остро чувствоваться, как только наша промышленность стала становиться на свои ноги. Но вместо того, чтобы создавать и воспитывать совсем новый тип ученых, мы не нашли ничего лучше, как пытаться "перестраивать" на новый лад полуразвалившихся старичков из Академии наук. Надо дать стране почувствовать во всей широте потребность в людях, которые осуществили бы связь основной и прикладной наук, облегчить этим людям доступ к науке и дальнейшее продвижение. Главное же - создать условия, в которых эти люди могли бы нормально функционировать. Хороший инженер часто может стать большим работником в прикладной области наук, если его вовлечь в науку и увлечь ее идеями.

3) Два метода приходят на помощь в деле мобилизации творческого актива технических работников вокруг науки: а) популяризация [науки] и б) здоровый научный журнализм.

К популяризации научных знаний надо отнестись с чрезвычайным уважением. Как бы сложно ни было научное достижение, его можно всегда так изложить, чтобы сущность явлений без всякой вульгаризации была понята каждым читателем, обладающим знаниями хотя бы в пределах нашей десятилетней школы. Эта потребность в литературе на научные темы особенно сильно сказалась в Англии XIX века, в период интенсивного технического роста страны. Крупнейшие ученые Англии не считали ниже своего достоинства излагать в общедоступной форме свои мысли и работы. Фарадей, Максвелл, Тиндаль, Бойс и др. - все они оставили после себя несколько книг популярного характера. (Популяризацию я понимаю в лучшем смысле, т.е. не столько как занимательное, сколько глубокое, но простое и деловое изложение научных идей и опытов, на которых они основаны.)

Научно-популярная книга вовсе не является легким чтением. Это серьезное чтение, но рассчитанное на читателя, не имеющего фундаментальной специальной подготовки. Такая популяризация очень трудна и ответственна и требует от ученого большого напряжения, так как ему всегда приходится иметь в виду не читателя-специалиста, который знает все основы, а ориентироваться на читателя, почти ничего не знающего, и представлять себе, в какой перспективе он воспримет ту или другую идею.

Интересно отметить, что в Англии до сих пор лучше всего оплачиваются и пользуются наибольшим почетом лекции, читаемые на Пасху в Королевском институте - это популярные лекции для широкой аудитории. В качестве лекторов приглашаются исключительно крупные ученые, и эти лекции считаются большим событием: они перепечатываются в крупнейших газетах и оживленно комментируются общественностью. Основателем этих лекций был Дэви, затем их читал Фарадей, сейчас в Англии их читают такие крупные ученые, как Брэгг, Резерфорд, Эддингтон, Джинc, Шеррингтон и др. Результатом этих лекций часто было привлечение к научной жизни нового ученого.

Интересно отметить, что одна из лекций Дэви оказалась критической точкой жизни Фарадея, это можно проследить по его дневникам, которые он вел с раннего юношества, и по переписке. Сын деревенского кузнеца, рано потерявший родителей, Фарадей поступил на службу к переплетчику; это мастерство помогло ему попутно ознакомиться с рядом популярных книг, которые проходили через его руки. Заинтересованный ими, он пошел на лекцию Дэви в Королевский институт, и это сыграло решающую роль в его судьбе. Захваченный прослушанным, он подошел к Дэви и попросил взять его к себе на работу: Дэви принял его к себе в лабораторию простым служащим. Так популяризаторская работа позволила извлечь из масс самого гениального физика-экспериментатора, какого когда-либо знало человечество.

Популяризация должна рассматриваться как очень важный и серьезный элемент организации научной жизни страны; она не может быть в руках полу-ученых, которые смотрят на нее как на добавочный приработок, как на халтуру.

Научный журнализм есть еще более легкий и широкодействующий способ вовлечения большого числа людей в сферу научных интересов.

Научный журнализм - явление более поздней формации, он только теперь начинает развиваться на Западе; в СССР его еще вообще нет. Надо отметить, во-первых, чрезвычайно слабое освещение научных событий в нашей прессе - научные сообщения печатаются на задворках газет в очень сокращенном виде, отчеты о научных докладах также почти не приводятся. Английские газеты "Тайме" и "Манчестер гардиан" гораздо больше времени, места и внимания уделяют научным вопросам и научной жизни страны, чем любая из наших ведущих газет, хотя, казалось бы, должно было быть наоборот. Вообще наши газеты не обладают штатом журналистов, [подготовленных] в научных вопросах. Тем же недостатком обладают почти все научные журналисты Запада. Из опыта всего того большого количества интервью, которые я имел с журналистами, у меня осталось впечатление о знакомстве с научными вопросами только двух. Разговор с ними (один [был] представителем "Манчестер Гардиан", другой - "Дейли Мейл") был несомненно интересен. Обычно же разговор с журналистами идет по такому образцу:

Журналист: Мы слыхали, профессор, что вы закончили очень интересную большую работу, и были бы очень благодарны, если бы вы с нами поделились своими результатами.

Я: Охотно. Мы не хотим жить за китайской стеной и будем рады, если широкие круги ваших читателей познакомятся с работами моими и моих учеников. Задавайте ваши вопросы.

Журналист: Над чем вы сейчас работаете? Я: Вы читали мои последние работы, опубликованные там-то? Журналист: Нет.

Я: Вы хотя бы одну из моих работ читали?

Журналист (смущенно): Нет... Ведь я только репортер... Я мог бы записать.

Я: Но вы хоть физику знаете?

Журналист: Да... То есть в средней школе знал, но многое позабыл.

Я: И вы все-таки хотите, чтобы я рассказал вам о своих работах. Но как же я могу это сделать, если вы не только не подготовлены, но и вообще ничего не понимаете в этой области? Пришлите мне другого вашего сотрудника, потому что вы, ничего не поняв, все исказите. До свидания.

Этот типичнейший разговор, случалось, имел такое продолжение:

Журналист: Но помилуйте, профессор, как я вернусь в редакцию без ничего! Потерять день...

Я: Скажите, а вы интервьюировали когда-нибудь музыканта?

Журналист: Как же, вчера я беседовал с дирижером...

Я: И вы бывали на его концертах?

Журналист: Ну, конечно, редакции присылают билеты, и я...

Я: Вы любите музыку?

Журналист: Да, очень.

Я: Кто ваш любимый композитор?

Журналист (называет).

Я: Доставляет ли вам удовольствие разговор с вашим дирижером?

Журналист: Еще бы! Он тонкий знаток и вдохновенный художник.

Я: Теперь скажите мне, почему, [если] вы считаете нужным, прежде чем побеседовать с дирижером, прослушать его концерт, [и] вы считаете само собой разумеющимся условием интересной беседы любовь к музыке, с ученым вы считаете допустимым разговаривать без всякой подготовки и знаний? До свидания.

Как видим, с продолжением или без продолжения, подобный разговор оканчивался одним и тем же. В результате материалы в прессу не попадали и меня прозвали за это "таинственным ученым". Но вот пришли однажды ко мне репортер "Манчестер Гардиан" Краузер и Коллин от "Дейли Мейл", и вся таинственность исчезла: я с ними охотно беседовал, и они оба написали по статье.

Джеймс Краузер (J.G. Crowther) (1899-?) был научным корреспондентом газеты "Манчестер Гардиан" с 1928 по 1948 г. Автор ряда научно-популярных книг. В его книге "Science for you" (1928) опубликован очерк о работах П.Л. Капицы по сильным магнитным полям. Кто такой Коллин и был ли он корреспондентом "Дейли Мейл" или "Дейли Геральд", как написано в рукописном черновике, установить не удалось.

У нас в Союзе диалоги с репортерами повторялись дословно: наши журналисты все без исключения ничего не понимают в научных вопросах. Поговорив таким образом с сотрудником "Правды", я в конце концов пошел на компромисс и предложил ему переработать уже написанную статью о моих работах (из "Манчестер Гардиан"), попросив вернуть мне оригинал через два дня. Через шесть дней я звоню в редакцию и прошу вернуть статью; мне отвечают, что до сих пор еще никак не могли найти компетентного переводчика, а переводчики "Правды" бессильны, не зная ни одного научного термина. Затем мне был прислан совершенно неграмотный перевод. <...>

Эта маленькая иллюстрация показывает исключительно низкий уровень нашего журнализма, и та чепуха, которую мы иной раз читаем в "Известиях" и "Правде", подтверждают это (мы имеем в виду даже не замораживание тяжелой воды, но и менее резкие примеры; как-то недавно я читал совершенно нелепые сведения о новых термодинамических процессах. <...>

По-видимому, речь идет о заметке проф. А. Шелеста "Новый двигатель", напечатанной в газете "Известия" 3 апреля 1935 г. В тот же день Капица пишет главному ред.и "Известий" Н.И. Бухарину: "Я хочу дружески поругать заметку в Вашей газете проф. Шелеста. Зачем писать такие заметки? Может, инженер Богословский действительно нашел новый цикл в термодинамике. Тогда, конечно, он один из величайших умов, так как можно {было] думать, что все циклы уже принципиально известны. Но в заметке ничего об этом цикле не сказано. Во-вторых, двигатель еще не осуществлен и принцип не проверен. Читателю такая заметка ничего не дает, это просто рекламное хвастовство плохого стиля"

Если нашей науке предстоит быть ведущей, она должна получить почетное место на первых страницах газет, а не [на последних], должна обслуживаться солидным штатом научных корреспондентов, знающих и понимающих то, о чем пишут. Нужны свободные дискуссии на разные темы научной жизни (о связи науки с практикой, о научном хозяйстве, о планировании науки и т.д.). Надо будет постараться зажечь огонек, который будет привлекать всех одаренных людей шестой части земного шара. И нет сомнения, что среди 170 миллионов нашего населения есть много Ньютонов, Фарадеев, Дарвинов и т.п. - надо суметь извлечь их и привлечь. Но этим не исчерпывается значение хорошего научного журнализма и популяризации.

Если мы обратимся к анализу пути проникновения новых открытий в жизнь, мы заметим, что неизменно происходит одно и то же явление: всякое новое большое научное достижение будет заставлять нашу культуру перестраиваться, наши привычки меняться, наши воззрения прогрессировать. Чем больший переворот совершило открытие в науке, тем большие изменения оно вызовет в окружающем [мире], и если переворот очень крупен, он примет характер культурной революции. Устоявшиеся формы культуры всегда будут сопротивляться продвижению новых; так боролось радио со старым телеграфом, автомобиль с запряжкой, дизельный локомотив с паровозом. Консерватизм и косность всегда готовы стать на пути новых достижений. Новое, конечно, всегда побеждает, ...но это не значит, что не нужно ускорить процесс внедрения нового в жизнь. Разоблачать консерватизм и пробуждать людей, будить сознание и интерес к новому - это значит бороться за это новое. Надо создать орган из передовых ученых основной и прикладной наук (теоретически это может быть Академия типа теперешней, но омоложенная), который должен руководить и направлять научную жизнь в стране, и журнализм, как одна из основных сил проведения передовых идей в массы, должен быть использован в этой борьбе.
 

---

Воспроизведено по изданию:
П.Л. Капица Научные труды. Наука и современное общество // Ред.-сост. П.Е. Рубинин / Изд. "Наука", М., 1998 г., стр. 24-48.

---

---

Страница П.Л. Капицы

VIVOS VOCO!

---

Январь 2001