№5, 2001 г.

---

"Первая мировая война - источник катастроф XX века".

Голо Манн

АВСТРО-СЕРБСКИЙ КОНФЛИКТ И АВСТРО-РУССКИЕ ОТНОШЕНИЯ

Конфликт между Австро-Венгрией и Сербией из-за убийства сербским террористом 28 июня 1914 г. эрцгерцога Франца Фердинанда и его супруги вышел за локально-региональные рамки вследствие вмешательства России, что и вызвало цепную реакцию интервенций - Германии, Франции, Англии и других стран. Так начиналось первое в истории человечества всеобщее побоище, получившее название первой мировой войны.

Сербско-австро-венгерский конфликт, ставший увертюрой мирового пожара, не был случайным обострением отношений двух стран в результате сараевского покушения. Вооруженный конфликт между соседями надвигался последовательно и неуклонно. Пожар мог вспыхнуть, по крайней мере, трижды на протяжении четырех предшествовавших 1-ому августу лет: в 1908-1909 гг., во время боснийского кризиса; в ходе Первой Балканской войны в 1912 г.; в 1913 г., во Вторую Балканскую войну, когда армия Сербии неудержимо рвалась к адриатическому побережью Албании, чего Монархия не желала и не могла допустить никак. Постепенно, начиная с 1908 г., если не с 1906 г., когда империя, наложив вето на ввоз скота из Сербии, спровоцировала так называемую свиную войну, обстановка накалялась неуклонно.

Перед самой войной, в конце января 1914 г., еще до Сараево, Россия заключила формальный союз с Сербией, полагая тем самым, что укрепляет русские позиции на Балканах. На самом деле русско-сербское соглашение о военно-политическом сотрудничестве крайне обострило обстановку в Юго-Восточной Европе. Вена и Будапешт расценили его как шаг к окружению Австро-Венгрии. В Петербург приехали сербский премьер Никола Пашич и наследник Александр. Визит нарочито был обставлен с большой помпой: пышные приемы, встречи на высочайшем уровне, балы, охоты, молебны... Все было бы ничего, если бы демонстрация дружбы Петербурга и Белграда, явно адресованная Вене, не сопровождалась обещанием царя оказать Сербии "всемерную военную помощь" и даже любую "поддержку, которая ей понадобится". Гости, в свою очередь, взяли на себя обязательство координировать свои военные планы с русским генштабом.

В марте-мае прошло конкретное согласование предстоящих операций против Австро-Венгрии. Такое же согласование будущих военных действий имело место и с Черногорией. Спустя полгода царское правительство, не завершив программу подготовки к войне, бросилось на защиту своего сербско-православного протеже, зная заранее, что Германия не допустит разгрома русскими своей союзницы Австрии. Итак, Россия "вступилась" за Сербию, формально и фактически. Если сбросить это со счета, то со стороны России остается один единственный побудительный мотив к участию в этой войне - голый империалистический интерес. Сюда, разумеется, включаются и ее обязательства перед западными союзниками. Но эти последние едва ли поддаются квалификации как "национальный интерес".

Так называемые союзнические обязательства никогда не становятся casus belli немедленно, автоматически. Обычно этому предшествуют серьезные размышления, обстоятельный анализ шансов, переговоры, наконец. Италия и Румыния, исходя из собственных интересов, вообще отказались от своих договорных обязательств перед Центральными державами, выступив на стороне Антанты, и выторговали у нее солидное вознаграждение. Если бы так же пеклись о национальных интересах России царские министры и генералы во главе с самим помазанником...

В первые же дни войны в связи с вторжением русских войск в Галицию устами великого князя Николая Николаевича Россия во всеуслышание предъявила притязания на австро-венгерские территории. Но это был скорее рассчитанный на публику пропагандистский жест, сделанный после того, как остановить войну уже не было никакой возможности и практически потеряли силу все казавшиеся нерушимыми обязательства, прочно связывавшие трех держав-участниц бесконечных разделов Польши, начиная с 1772 г.

Манифест главнокомандующего Николая Николаевича звучал торжественно, патетично и... архаично:

"Достояние Владимира святого, земля Ярослава Осмомысла и князей Даниила и Романа, сбросив иго, да водрузит стяг единой, неразделимой и великой России. Да свершиться... дело великих собирателей земли Русской. Да поможет Господь завершить дело Великого князя Ивана Калиты".

Так или иначе "собственный интерес", трезвый расчет и рациональный подход были более очевидны в действиях Англии и Франции, имевших все основания добиваться сокрушения германского соперника, чем в политике российского самодержавия, импульсивной, иррациональной, нерасчетливой и не до конца продуманной в том, что касается перспектив и последствий большой войны для России в целом, царского режима в частности. Придерживаясь тезиса о защите младшего славянского брата, мы должны прийти к неисторическому, абсурдному даже выводу о зависимости великой державы от капризов малой страны. Проще говоря, признаться в том, что Россию в войну вовлекла Сербия, что, конечно же, не выдерживает критики при рассмотрении всех причинно-следственных связей июльского кризиса в комплексе, даже с учетом теснейшего сближения России с обоими славянскими государствами западных Балкан. Напомним некоторые факты, непосредственно предшествовавшие Сараевскому кризису.

Австро-Венгрия сделала все, чтобы обострить обстановку. В силу ряда причин, в том числе и внутриполитических, начиная с 1908 г. Монархия вела на Балканах экспансионистскую, империалистическую политику. Но нельзя пренебрегать действиями и другой стороны. В 1908-1914 гг. Сербия постоянно провоцировала своего северного соседа. Судебные процессы, проведенные самими сербскими властями над участниками покушения уже в ходе войны (Салоникский процесс 1917 г.), а также фактическое принятие правительством Сербии большинства условий ультиматума, за исключением одного пункта, подтверждают причастность к террористическому акту легальных и полулегальных сербских организаций и терпимое, по меньшей мере, отношение к их деятельности официального Белграда. Однако установить прямое участие сербских властей в подготовке и осуществлении теракта австро-венгерскому руководству так и не удалось, несмотря на все его усилия *. Но отсутствие доказательств не смутило венских ястребов.

* Специальный представитель Австро-Венгрии, посланный в Сербию собрать доказательства, бывший прокурор советник Фридрих Вичер, телеграфно доносил в Вену: "Доказать и даже подозревать сербское правительство в том, что оно было осведомлено о покушении, либо участвовало в его осуществлении, подготовке и в предоставлении оружия, невозможно". Однако далее со ссылкой на показания обвиняемых в телеграмме указывалось: решение о покушении было принято в Белграде, что в подготовке его участвовали государственные чиновники, а бомбы были получены в Крагуеваце из арсенала сербской армии. По австрийцу не удалось точно установить, было ли получено оружие непосредственно перед покушением.

В исторической литературе, в особенности советско-русской, постоянно говорится об агрессивных замыслах начальника генерального штаба Австро-Венгрии генерала Конрада фон Хетцендорфа по отношению к Сербии, но почти никогда о подобных же намерениях со стороны Сербии. То, что сумасбродные идеи Конрада о превентивном ударе по Сербии и Италии неизменно отклонялись министром иностранных дел графом Л. Берхтольдом, эрцгерцогом и самим императором, обходится молчанием. Одним из немногих, кто внес ясность в вопрос, был Ю.А. Писарев, искренно любивший сербов и других югославян, его нельзя подозревать в антисербских настроениях. Касаясь положения на Балканах после Бухарестского мира 1913 г., он прямо указывает, что "военные круги Сербии призывали к походу на Австро-Венгрию" *.

* Писарев Ю.А. Великие державы и Балканы накануне первой мировой войны. М., 1985. с. 177.

Из этого не следует, что автор пытается обелить поведение Монархии во время июльского 1914 г. кризиса, презреть ее долю тяжелой ответственности за развязывание войны. Сербия, безусловно, представляла определенную угрозу Австро-Венгрии, ее территориальной целостности и сохранности. Однако ее правители, как полагает известная американская исследовательница Барбара Джелавич, "переоценили сербскую угрозу своей внешней и внутренней безопасности".

К тому же в австрийских верхах почти всеобщим было убеждение, что и внутреннюю югославянскую проблему Монархии без устранения внешней угрозы, исходящей от Сербии и Черногории, не решить. Австрийский премьер граф Карл Штюргк был убежден, что связь между славянами Монархии и славянами зарубежья может быть разорвана только войной. В Вене же власть имущие решили, что война является единственным средством спасения Австрии.

В превентивной войне против Сербии правящие круги империи видели единственную защиту от подрывной деятельности ее агентов в Боснии и Герцеговине. Линейный образ мышления великодержавного высокомерия не оставлял места для поисков разумной альтернативы. Никому в обеих имперских столицах не пришла в голову простая мысль о том, что устранить сербскую угрозу возможно и без рискованных авантюрных действий - конструктивной внутренней политикой и федеративной реструктуризацией имперского устройства. Умудренный более чем полувековым опытом царствования венценосный старец терпеливо и умело гасил боевой дух своих не в меру ретивых советников вроде генерала Конрада. И лишь в 1912 г., когда черногорцы захватили турецкий Ускюб (ныне Скутари), высказался за войну, но как-то неопределенно: "Если она обязательно необходима".

Крупнейший стратегический просчет Франца Иосифа и его советников состоял в том, что вся военно-политическая концепция строилась на убежденности, что в случае нападения на Сербию Россия не обязательно вмешается в конфликт, а если это и случится, то Англия ее не поддержит, ибо англичане боятся российской экспансии и будут приветствовать неудачу русских. В отличие от безответственного российского руководства Австро-Венгрия, несмотря на безусловную поддержку могущественного германского союзника, отчетливо сознавала грозную опасность для самого существования Монархии вооруженного конфликта с северным соседом. "По всему видно, - писал 3 августа 1914 г. российский посол в Вене Н.Н. Шебеко, - что здесь войны с нами не хотели и очень ее боятся".

По тем же престижным соображениям царь и его окружение считали, что международный авторитет России пострадает, если вторично допустить унижение своего белградского союзника. Вопрос в том, было ли в национальных интересах России совлечь себя в авантюру с далеко неясным исходом ради спасения Сербии от унижения? Согласованного ответа пока нет!

Одинокие взвешенные оценки не были услышаны обитателями Царского Села. Так, посланник в Цетинье А.А. Гире в записке, озаглавленной "Австро-Венгрия, Балканы и Турция. Задачи войны и мира", составленной после Второй Балканской войны и опубликованной после Февральской революции в Петрограде в 1917 г., предложил отказаться от односторонней поддержки авантюрного курса правителей Сербии и, в частности, планов присоединения к ней населенных югославянами территорий Монархии. Русский дипломат еще в 1913 г. прозорливо предсказал, что "Великая Сербия" рано или поздно отойдет от России. Гире, считавший до этого главной задачей балканской политики России борьбу против Монархии, анализируя опыт последних лет, высказался за коренной поворот курса от конфронтации с Австро-Венгрией к сотрудничеству с ней в "духе Мюрцштега", призвал к согласованию интересов обеих держав вплоть до раздела сфер влияния на Балканах.

Вена и Берлин в том же 1913 г. трижды предлагали Петербургу вернуться к духу Мюрцштега и возродить союз трех императоров, преследуя цель оторвать Россию от Франции и Англии. А что принесло империи Романовых "сердечное согласие", т.е. военное-политический союз с Антантой: море крови ради чужих интересов, в котором захлебнулась историческая империя, и рабоче-крестьянскую власть советов, молниеносно переродившуюся в тоталитарную диктатуру русско-коммунистического типа.

Гире, как и многие другие дальновидные европейские политики, считал сохранение Австро-Венгрии в интересах России. Противоположную позицию занимал российский посланник в Белграде Н.Г. Гартвиг, считавший, что именно Сербия является надежной опорой России на полуострове. Такого же мнения придерживался влиятельный дипломат А.П. Извольский, посол в Париже, бывший министр иностранных дел.

Империалистическая борьба за сферы влияния на Балканах, где непосредственно сталкивались интересы России и Австро-Венгрии, сыграла роковую роль в судьбах обеих империй. В этом соперничестве на карту были поставлены жизненные интересы не России, а Монархии, для которой речь шла о целостности и самом ее существовании. В то же время в России основным противником в надвигавшемся конфликте видели не Германию, а империю Габсбургов, против которой и намечалось нанести главный удар. Россия вступила в войну, хотя ей нужно было еще три года на завершение программы вооружений, чтобы отвести австро-венгерский удар от Сербии. Это было, несомненно, очень благородно. Но было ли вступление России в войну во имя сербских интересов актом самозащиты или отстаивания так называемых русских "национальных интересов"?

Легче ответить на этот вопрос в отношении сербско-австро-венгерского конфликта, в котором национальный интерес присутствовал, безусловно, для Сербии. Но в известной мере также и для Австро-Венгрии, если иметь в виду наличие угрозы ее целости и сохранности. Британский знаток австро-венгерской истории Фрэнсис Рой Бридж, автор солидной монографии о внешней политике Дунайской империи, анализируя ее политику накануне войны, утверждает: "В определенном смысле эта политика была дефензивной". Монархия могла доказать свою жизнеспособность, заставив Белград подчиниться своей воле. Сербию надо было превратить в вассальное от Австро-Венгрии государство, как это было в 80-х годах XIXв. в. Историк полагает ошибочным мнение, согласно которому Монархия вынуждена была прибегнуть к войне как к единственному средству выхода ввиду неразрешимости проблемы национальностей. "Не внутреннее давление вызвало решение о войне, а внешняя угроза со стороны Сербии и косвенная со стороны России", - пишет Бридж.

К войне правящие круги Монархии толкала навязчивая идея доказать таким неоригинальным способом жизнестойкость империи, что-де она сильна, полна жизненной энергии и устойчива. Это была реакция на кулуарные разговоры о слабости Австро-Венгрии и предстоящей ее дезинтеграции. Молва начала гулять по дипломатическим канцеляриям Европы еще в ходе двух балканских войн. Действительно, в ходе этих эпохальных событий австро-венгерская дипломатия, пассивная и безынициативная, ничем себя не проявила. Впервые за всю свою историю империя Габсбургов была вне сферы решения балканских дел. Соперница ее, Россия, одержала первую крупную победу, с лихвой перекрывшую боснийский успех Эренталя и смывшую горечь своего провала во время аннексионистского кризиса 1908-1909 гг. Необходимо отметить, что слишком часто соображениями престижа, а не холодным расчетом руководствовались не только правители Монархии и России, но, пожалуй, и остальных великих держав, за исключением невозмутимых сынов Альбиона. Что, вероятно, и сыграло не менее роковую роль в событиях, которые привели к первому мировому пожару 1914-1918 гг., чем прямые подстрекательские действия Вильгельмштрассе.

Австро-Венгрии принадлежит заглавная роль в печальном исходе июльского кризиса, а некоторые историки, в частности и те, у кого нет каких-либо причин быть пристрастными, и сегодня считают эту страну едва ли не единственной и главной виновницей войны. Для автора бесспорно одно, в правящих кругах Монархии была влиятельная и сильная группа государственных и военных деятелей, которая сознательно вела дело к войне, но не мировой или европейской, а локальной, против Сербии. Может быть, и против России, но ни в коем случае не против Запада, с которым Монархии и делить было нечего.

В 1913 г. генерал Конрад еще полагал, что расправа над Сербией обойдется без русского участия, но в 1914 г. он уже исходил из вероятности вмешательства России. Необходимо отметить, что и Сербия, "жертва" австро-венгерской агрессии, чье поведение во многом определялось уверенностью в русском прикрытии, никогда не замышляла зажечь мировой пожар: она тоже жаждала локальной войны. Но поскольку одолеть северного соседа для того, чтобы "воссоединиться" с боснийскими и другими сербами Австро-Венгрии, она не могла собственными силами никак, то в свою "маленькую" войну ей непременно было необходимо вовлечь славянского колосса. Объективно, ей такая война была больше необходима, чем Монархии, только военное поражение последней открывало шансы на присоединение к Сербии населенных сербами, хорватами, словенцами земель Венгрии и Австрии.

Войны с Россией в Вене боялись и не хотели, а войну с Сербией считали неминуемой. Несмотря на то, что на карту были поставлены жизненно важные национальные интересы только непосредственных участников конфликта Сербии и Монархии, венское правительство предполагало, что Россия может выступить в защиту малой славянской и православной страны. Так в июльские дни на мгновение дипломатия великой страны стала функцией небольшого королевства далеких Балкан.

САРАЕВО И ИЮЛЬСКИЙ КРИЗИС

К злополучным выстрелам, прозвучавшим в боснийской столице душным днем 28 августа 1914 г., Австро-Венгрия подошла с множеством нерешенных остроактуальных внутренних и внешних проблем. Тесно между собой связанные, каждая из них могла стать поводом к войне, как к способу их решения. Начиная с 1908 г. каждый внешне- или внутриполитический кризис усиливал в верхах Монархии тягу к силовым методам выхода из него. Подлинная трагедия австро-венгерского руководства состояла в том, что оно не сумело создать минимум необходимых внешнеполитических условий в преддверии войны, оттолкнув от себя даже своих формальных союзников - Италию, официального члена Тройственного союза, и Румынию, примкнувшую к этому союзу в 1884 г. Чтобы удержать Италию и Румынию от перехода во враждебный лагерь, необходимо было отдать первой Южный Тироль, а второй хотя бы часть Трансильвании. Все подобные комбинации разбивались об упрямое упорство австрийцев не желавших поступиться хотя бы частью своей территории в первом случае и венгров - во втором. При этом Австрия охотно пошла бы на уступку Румынии венгерской Трансильвании, а Венгрия на передачу Италии Южного Тироля с Триестом, Трентино и австрийским приморьем в придачу *.

* Ради справедливости следует отметить, что в Южном Тироле подавляющее большинство населения составляли немцы - 215 345 против 22516 итальянцев, в то время как в Трансильвании большинство принадлежало румынам

Другое дело, насколько были бы эффективны эти уступки. Может быть, Румыния, получив территории Трансильвании, и воздержалась бы от выступления против своей союзницы. Удержалась ли бы Италия, присоединив к себе Южный Тироль, от соблазна принять гораздо более щедрые посулы западных союзников за счет, разумеется, той же империи? Судя по всему - вряд ли. Итальянская национальная политика, начиная с эпохи Рисорджименто, была жестко ориентирована на разрушение империи. Знаменитый клич вождя Рисорджименто Мадзини "Уничтожить Австрию!" ("Austria delenda!", в 1915 г. молодой чех Эдуард Бенеш, будущий президент Чехословацкой Республики, тогда еще беглый подданный Франца Иосифа, опубликовал в Париже брошюру под таким же почти названием - "Detruise l'Autriche-Hongrie!") звучал в 1914-1915 гг. более актуально, чем когда-либо.

Но эти гипотезы нисколько не меняют сути дела. Ни Австрия, ни Венгрия ни морально, ни политически не были готовы пойти на территориальные жертвы ради более высокой цели самосохранения. Не захотел уступить Италии хотя бы вершок от австрийской территории и сам Франц Иосиф, менее всех зараженный чересчур модным для него национализмом. Известно его заявление о том, что он "скорее сам пойдет в окопы, чем подарит итальянцам Южный Тироль".

Между тем существует мнение, может быть и несколько преувеличенное, что судьба Монархии была предрешена в Лондоне 26 апреля 1915 г., когда в обмен на обязательство Италии вступить в войну на их стороне державы Антанты обещали итальянцам все австрийское побережье Адриатики, не задумываясь о том, что словенцев там было больше, чем итальянцев. Этим несуразным тайным соглашением союзники, пишет один из лучших знатоков истории империи Габсбургов проф. Роберт А. Канн, "сами того не подозревая, подписали смертный приговор Монархии, еще до того, как было принято формальное решение о ее роспуске".

Однако независимо от эвентуального результата альтернативного курса австро-венгерской дипломатии внешняя политика Монархии, в конечном счете, определялась своеобразием внутренней структуры империи, ее экономической и военной мощью, а также международным положением Австро-Венгрии и сложившейся к началу XXв. в. в регионе геополитической ситуацией. Вместе с тем представляется, что и в жестких рамках неблагоприятной в общем международно-политической ситуации, внешняя политика Монархии могла быть более сбалансированной, реалистичной и целеустремленной.

Между тем австро-венгерская дипломатия, по меньшей мере, начиная с Боснийского кризиса 1908-1909 гг., действовала на редкость неудачно, нерационально, вопреки разуму и собственным интересам, а иногда просто топорно.

Существует, однако, и противоположный взгляд. Его сформулировал модный ныне английский автор по проблемам Австро-Венгрии Сэмюель Вильямсон-младший в рецензии на шестой том многотомного издания "Монархия Габсбургов 1848-1918" (шестой том целиком посвящен внешней политике и носит название "Монархия Габсбургов в системе международных отношений"). Англичанин, наоборот, считает, что именно "внешняя политика была той сферой, где Австро-Венгрия сохраняла свои великодержавные позиции, несмотря на возраставшую неадекватность этому статусу ее военного и экономического потенциала". Более того, он даже полагает, что искусству "выживания империи мог бы поучиться у Габсбургов и Франца Иосифа Михаил Горбачев", имея в виду габсбургскую готовность "идти на риск войны, чтобы спасти свою хрупкую политическую и международную позицию". Интересно, на кого должен был "идти войной" М.С. Горбачев во имя спасения советской империи!? С этим экстравагантным взглядом можно было бы и согласиться, если бы не поведение Франца Иосифа в июле 1914 г., скорее похожее на акт самоубийства, нежели выживания или спасения.

Бессилие и бесплодность австро-венгерской дипломатии со всей очевидностью проявились в 1912-1913 гг. Проигравшей в итоге балканских войн стороной оказалась не одна только Турция, но и Австро-Венгрия. Она была унижена, посрамлена. Впервые за всю историю европейско-османского противостояния балканские проблемы решались без непосредственного участия империи Габсбургов. Авторитету ее как великой державы был нанесен ощутимый урон. Еще больше пострадал престиж империи в глазах собственных подданных, особенно югославянских и просто славянских. Жгучее чувство униженности и бессилия испытывала, пожалуй, вся верхушка империи. И эта психологическая травма сыграла немалую роль в бесшабашной агрессивности правящих кругов в роковые июльские дни 1914 г. В результате двух этих войн расширились территориально и значительно усилились Сербия и Румыния за счет Болгарии - единственной потенциальной союзницы Австро-Венгрии на Балканах.

События, приведшие к мировой войне, начались с убийства эрцгерцога Франца Фердинанда, которого сербская пропаганда изображала как заклятого врага Сербии. На самом деле наследник престола был одним из тех немногих руководящих деятелей Монархии, кто решительно выступал против антисербских акций. Он категорически возражал не только против уничтожения соседнего государства, но даже настойчиво требовал, чтобы "ни под каким видом не аннексировать ни один квадратный метр ее территории". Он, став наследником, подобно Бисмарку неустанно предостерегал против войны с Россией, постоянно ратовал за возрождение союза трех императоров, немало сделал для нормализации отношений с Россией на рубеже двух веков.

В апреле 1914 г. эрцгерцог обсуждал с редактором влиятельной "Райхспост" план реализации преобразования дуалистической империи в "Соединенные Штаты Великой Австрии" в соответствии с предложениями А. Поповичи, одного из лидеров национального движения румын Венгрии, входившего в так называемую бельведерскую клику эрцгерцога Франца Фердинанда Габсбурга *. Разумеется, эрцгерцог полностью отвергал идею "полной автономии", настаивал на ограничении прав автономий не только в военной сфере, но и в экономике и таможенной политике в пользу имперского единства и централизации. Ибо конечной целью его было возрождение былого величия династии путем ликвидации "венгерской супремации" в империи и ее централизации.

* Бельведер - одни из красивейших дворцов Вены, тогда резиденция эрцгерцога, вокруг которого группировались оппозиционные венгерскому режиму деятели национальностей Венгрии. Упомянутый выше конкретный проект федерализации был подготовлен шефом канцелярии кронпринца А. Брош фон Ааренау.

К ИСТОРИОГРАФИИ ИЮЛЬСКОГО КРИЗИСА

Тема "Сараевский кризис и возникновение первой мировой войны" изучена историками разных стран так досконально, как никакая другая крупная историческая проблема *. Между двумя мировыми войнами мировая историческая наука развивалась под знаком блоковых и национальных пристрастий, односторонне, в русле главным образом защиты и оправдания политики двух противостоявших военно-политических коалиций и ведущих мировых держав, ответственных за войну и в разной степени причастных к ее развязыванию. Эту порочную методологию удалось преодолеть в последние десятилетия. Настоящий историографический прорыв произошел после выхода в свет известной книги западногерманского историка Фрица Фишера "Griff nach der Weltmacht". (Принятый у нас русский перевод названия этой эпохальной книги -"Схватка за мировое господство" - существенно ослабляет заложенный в самом названии немецкого оригинала смысл. Точнее и ближе к оригинальному смыслу было бы: "Замах на мировое господство".)

* Литература по этой теме необозрима: Виноградов К.Б. Буржуазная историография первой мировой войны. Л., 1962; Полетика Н.П. Возникновение первой мировой войны. (Июльский кризис 1914 г.) М., 1964. За прошедшие после выхода этих работ десятилетия объем публикаций увеличился на порядок, если не больше, но не был историографически осмыслен.

Итоги международной дискуссии историков - надо думать предварительные, - развернувшейся после выступления немецкого "возмутителя спокойствия", получившие название "контроверзы Фишера", были подведены уже во второй половине 1980-х годов, спустя два десятилетия после появления самой монографии.

В Австрии инициативу Фишера подхватили зальцбургский профессор Фриц Фельнер и ряд других авторитетных ученых, которым удалось добиться значительных исследовательских результатов в раскрытии подлинной подоплеки событий июля-августа 1914 г. Произошел принципиальный, важный и с точки зрения формирования "здорового", свободного от общегерманской лояльности национального самосознания австрийских немцев разрыв с историографической традицией "оборончества" 1920-1950-х годов.

Международный резонанс получило небольшое, но очень важное документальное исследование Фельнера о миссии начальника канцелярии австро-венгерского министерства иностранных дел Александера Хойоша в Берлине 3 июля 1914 г.  Этот человек, наряду с графом Я. Форгачом и бароном А. Мусулином, политическими руководителями внешнеполитического ведомства в Вене, деятельно трудился над тем, чтобы исключить мирное разрешение июльского кризиса.

Во второй половине XXв. в. национальными историческими школами различных стран и различных идеологических направлений существенно продвинуто изучение вопроса о происхождении войны, конкретного механизма ее развязывания. Существенно расширилась источниковая база проблемы, появились более или менее разумные концепции, главное достоинство которых состоит в преодолении синдрома узко-националистического недалекого подхода. Отрадно, что пионерами в этом благородном деле выступили историки Германии, России, США, Италии, Великобритании, Франции. Труднее, а в некоторых случаях даже болезненно, происходит этот процесс в исторической науке стран, где "национальные интересы" довлеют над научной беспристрастностью. Особую чувствительность их можно объяснить тем, что само появление новых государств, расширение других, прямо либо косвенно связано с войной и ее исходом. Вопрос о роли германской дипломатии в дни Июльского кризиса хорошо изучен в литературе, а после сенсационного выступления Фишера, можно сказать, все точки в этой истории поставлены. Его концепция, с предельной точностью выраженная в самом названии книги, была развита, дополнена и уточнена его бременским учеником Иммануилом Гайссом и восточноберлинским последователем Фрицем Клайном.

Однако доказательство полной и безусловной германской ответственности в развязывании войны все же некоторым образом как бы снимало часть ответственности за войну, лежащей на правителях Австро-Венгрии, оставляя в тени виновность последних. Такой подход объективно подтверждал концепции, рассматривавшие Дунайскую монархию простым сателлитом Германской империи, ее младшим партнером еще до начала войны. Против таких построений решительно выступают Ф. Фельнер, Р. Канн и др. Обобщив опыт отношений Австро-Венгрии с Германией за 1871-1914 гг., Канн пришел к выводу, что Монархия не нуждалась в давлении со стороны Берлина для того, чтобы принять решение о войне. По его мнению, в 1913-1914 гг. произошла эволюция во взглядах самого Франца Иосифа, в результате которой он стал склоняться к мысли о необходимости военной операции против Сербии, сознавая при этом реальность угрозы вмешательства в конфликт России.

Теперь, после появления упомянутых работ, есть все основания говорить об уже совершившемся историографическом повороте в австрийской литературе по вопросам об ответственности за первую мировую войну. Новой австрийской концепции чуждо стремление отрицать или каким-то образом преуменьшить вину предков, искать оправдания, "смягчающие вину обстоятельства", перекладывать ответственность на чужие плечи.

Ярко, доказательно и убедительно эта концепция воплощена в фундаментальной монографии Манфреда Раухенштайнера, директора Военно-исторического музея в Вене, представителя теперь уже среднего поколения австрийских ученых-историков. Позиция автора обширной монографии "Смерть двуглавого орла. Австро-Венгрия и первая мировая война" ясна и недвусмысленна. В министерстве иностранных дел уже на следующий день после Сараево сложилось единодушное мнение: балканская проблема, конкретно проблема Сербии, должна быть решена раз и навсегда. Берхтольд колебался. Но советники в мгновение ока убедили его в необходимости именно военного решения. В течение нескольких часов случилось то, что позднее в анналах истории будет названо "Июльским или Сараевским кризисом".

По мнению Соломона Вэнка, видного американского историка, не только хорошего знатока австрийской истории, но и оригинально мыслящего ученого, то был акт отчаяния:

"Человек в отчаянии делает отчаянную политику, даже в том случае, если поддержание престижа, статуса и авторитета представляются "рациональной" причиной для войны в ментальном мире великодержавной "реальной политики". В случае Австро-Венгрии отчаяние было сопряжено с трагедией. Элита Габсбургской империи, единственной из великих держав, действовала с убеждением, что военное поражение может означать конец существованию империи, которой она служит".

Эти рассуждения лучше всего подтверждают слова того же Хойоша, сказанные им 24 июля, за день до истечения срока ультиматума: "Мы еще способны принимать решения. Мы не хотим быть или казаться больным человеком. Лучше быть уничтоженным сразу же". Последнее глубокомысленное замечание, ярко иллюстрирующее царившие в австро-венгерской верхушке настроения, на бытовом уровне звучало бы, наверное, так: погибать, так с музыкой!

Так была развязана война. Развернутый критический и документированный анализ соучастия и Австро-Венгрии в этом процессе и ее доли вины в случившемся дан в исследованиях Хельмута Румплера. Свою долю ответственности в развязывании войны несут "и Россия, и другие государства, своими действиями, или тем, что воздержались от таковых", полагает Раухенштайнер. Главное достижение новейшей историографии первой мировой войны - это уход от бесплодной и набившей оскомину за межвоенные десятилетия дискуссии о виновниках войны. Тем не менее, несмотря на достигнутые крупные исследовательские удачи и концептуальные результаты, многое в истории первой войны остается еще неразгаданной тайной. Одна из них: предвидели ли политики стран, готовившие и развязавшие войну, последствия ее для всего человечества, проводили ли они свою линию обдуманно, преднамеренно и последовательно или полагались на случай?

ГРАФ ТИСА И УЛЬТИМАТУМ

От сараевского злодеяния до принятия решения Австро-Венгрией об ультиматуме Сербии прошли две полных напряжения и ожидания недели, в течение которых дипломаты, военные и политики денно и нощно занимались судорожными поисками адекватного ответа на сербский вызов. Генерал Конрад сразу же после покушения потребовал всеобщей мобилизации и объявления войны Белграду, ибо в противном случае, доказывал он, престижу Монархии будет нанесен непоправимый ущерб и она перестанет существовать в качестве великой державы. Его склонен был поддержать и сам Франц Иосиф.

В личном послании императора-короля германскому кайзеру, которое Хойош привез в Берлин 3 июля, Франц Иосиф, убеждая Вильгельма II в необходимости решительных действий, подчеркивал, что сараевское покушение есть

"прямое следствие панславистской агитации русских и сербов, единственной целью которой является ослабление Тройственного союза и разрушение моей империи... О примирении противоречия, разделяющего нас с Сербией, теперь уже и думать не приходится, и до тех пор, пока безнаказанно существует этот очаг преступной агитации в Белграде, под угрозой будет миролюбивая политика всех европейских монархов".

Единственный, кто мужественно и в одиночку боролся против охватившего всю австро-венгерскую верхушку военного психоза, был венгерский премьер граф Иштван Тиса. По иронии судьбы впоследствии он же оказался единственным, кто поплатился жизнью за развязанную мировую войну. Его убили восставшие солдаты в Будапеште в ноябре 1918 г., поскольку именно он в течение четырех лет, полных страданий и бедствий для всей Европы, символизировал в глазах масс войну.

Тиса был последователен в мыслях и непреклонен в поступках. Эти личные качества сделали его истинной главой военной партии в Австро-Венгрии, самым решительным из ее военных и политических деятелей сторонником продолжения войны до конца и союза с кайзеровской Германией. За это он и поплатился своей жизнью. Тиса стал неодолимым препятствием на пути всех, кто был готов ради спасения Монархии пойти на сепаратный мир за спиной германского союзника, сделавшись главной мишенью яростных атак либерально-демократической и пацифистской оппозиции в самой Венгрии. Новый император Карл, едва получив корону Св. Иштвана из рук самого Тисы, "не переводя дыхания", поспешил избавиться именно от непреклонного венгерского премьера. Демонстрируя последовательную приверженность линии на продолжение бесперспективной войны, в успешное завершение которой сам никогда не верил, Тиса на следующий день после своей отставки отправился на фронт, где в Италии командовал дебреценским полком венгерских гусар.

Тиса ясно сознавал, что эта война ничего хорошего не сулит ни Монархии, ни Венгрии. Успех и неудача в равной мере страшили его: победа привела бы к усилению централизаторских устремлений венской камарильи, радикальному нарушению дуалистического равновесия и, как следствие, кардинальному падению позиций своей страны в империи, поражение угрожало ее целостности. Он, как и вся венгерская политическая элита, в собственных национальных интересах решительно противился любым новым территориальным приобретениям как для самой Венгрии, так и для Австрии. На исторических коронных советах июля 1914 г. именно граф Тиса категорически возражал против захвата сербских территорий, это протокольно зафиксировано. Пожалуй, за исключением США, Венгрия была единственной участницей мировой войны, которая не ставила своей целью завоевание территории.

Как другие. Тиса был глубоко возмущен террористическим актом в Сараево, несмотря на всем известную свою личную неприязнь к жертве покушения, впрочем, взаимную. Еще больше его встревожила обстановка в Вене, куда он прибыл 1 июля, здесь царила атмосфера паники, психоза, воинственности, охвативших военное и политическое руководство империи. В целом в империи весть об убийстве была воспринята спокойно. По свидетельству очевидцев, Вена продолжала веселиться, в парках и ресторанах гремела музыка, как ни в чем ни бывало. О Венгрии, которая имела все основания опасаться как раз прихода к власти покойного кронпринца, и говорить не приходится.

Совсем иные настроения царили в правящих кругах империи. Конрад воспринял теракт студента-фанатика Гаврилы Принципа и его товарищей "как объявление Сербией войны Австро-Венгрии... на которое ответ может быть один - война". К военному решению склонялся и Берхтольд.  В первые дни июльского кризиса Тиса испытал сильнейшее давление со стороны своего парламента, требовавшего энергичных действий против Сербии. Но он не только продолжал твердо отстаивать собственную позицию, более того, всячески пытался успокоить оппозицию и венгерскую общественность, возмущенную попустительством властей соседнего государства международному терроризму. В противоположность большинству австро-венгерских лидеров он еще в 1913 г. пришел к убеждению, что конфликт с Сербией, неминуемо приведет к войне с Россией. А после Сараево на этот счет у него не осталось никаких иллюзий. Поэтому Тиса всеми силами противился сербскому ультиматуму. Не ради целостности и сохранности Сербского королевства, а во избежание катастрофического для Монархии и собственной страны вооруженного конфликта со славянским гигантом.

"Сербскому правительству надо дать время, чтобы доказать ему свою лояльность", говорил Тиса графу Берхтольду, министру иностранных дел, настойчиво пытаясь удержать его от рокового шага, указывая на "отсутствие достаточных оснований для привлечения к ответственности Сербии", и на крайнюю неблагоприятность международной обстановки и соотношения сил с точки зрения интересов Монархии и ее союзников.

Однако к середине июля Тиса радикально изменил свою позицию. Под неимоверным давлением властителей Монархии и ее главного союзника на решающем заседании коронного совета под председательством Франца Иосифа Тиса снял свои принципиальные возражения и практически дал добро на войну. Радикальная перемена в позиции главы венгерского правительства, от мира (7 июля) к войне (19 июля) в течение менее чем двух недель, как известно, произошла после обмена мнениями Тисы с кайзером и послом Германии в Вене фон Чиршки, последний не уставая повторял: "Теперь или никогда!". Воинственный настрой посла Вильгельма был подкреплен результатами миссии Хойоша.

В литературе относительно причин внезапной перемены позиции Тисы высказываются различные мнения. Давно известные факты в современной историографии интерпретируются по-разному. По мнению ряда венгерских историков, главной причиной перехода Тисы на позицию партии войны была уверенность в том, что удастся привлечь на сторону Центральных держав Болгарию с тем, чтобы держать в узде колеблющуюся союзницу Румынию. Кроме того, германское правительство, располагавшее действенными рычагами давления на Бухарест, твердо заверило Вену и Будапешт в том, что Румыния останется нейтральной, а если и вступит в войну, то только на стороне Центральных держав.

Это имело важное значение, поскольку, снималась угроза нападения Румынии в тыл австро-венгерской армии, отпадала опасность вторжения румынских войск в Трансильванию. И этот аргумент должен быть принят во внимание, но считать его главной причиной нет достаточных оснований. Будучи государственным деятелем имперского масштаба, Тиса в своих решениях никогда не исходил только из узко венгерских национальных интересов, ибо понимал, что эти самые интересы, да и само существование Венгрии, в конечном счете, были неразрывно связаны с благополучием Монархии, а также ее союзных отношений с Германией. Венгерский ученый Ференц Пелёшкеи, современный биограф Тисы, считает, что "вера в материальную, военную и духовную мощь Германии была и осталась самым слабым пунктом его внешнеполитической концепции, и со свойственной ему последовательностью он оставался ей верным до конца". В литературе высказывается также предположение о том, что единодушное выступление венгерской оппозиции и общественности в пользу решительных действий против Сербии сыграло свою роль в переходе главы венгерского кабинета на позиции военной партии.

Тиса склонился перед волей глубоко почитаемого им престарелого и многоопытного монарха. За день до решающего заседания коронного совета Тиса получил послание императора-короля о том, что последний "придает важное значение тому, чтобы как можно скорее было устранено различие во взглядах" между венгерским премьером и другими участниками заседания. Приняв решение, Тиса проводил политику войны решительно, целеустремленно, без всяких колебаний. Он стал одним из соавторов сербского ультиматума, составленного графом Форгачом, положившего начало цепной реакции объявления войны. Меньше, чем через год, Франц Иосиф предложил Тисе пост министра иностранных дел империи. Тот вежливо отклонил лестное предложение: "Влиять на иностранные дела позволяет мне и нынешний мой пост из Будапешта, но покинуть Будапешт означало бы для меня уйти из венгерской политической жизни... Осуществление моих планов и их завершение важно и с точки зрения консолидации международных позиций Монархии". В преемники Берхтольда Тиса предложил своего близкого соратника Иштвана Буриана, который и возглавил внешнеполитическое ведомство империи на Бальхаузплац.

В манифесте, обнародованном в день начала войны с Сербией, император-король взял на себя лично всю ответственность за предпринятый шаг: "Я все взвесил, я все обдумал". Оказалось, однако, что, несмотря на 60-летний опыт царствования, в целом благополучного, без скачков, взрывов и потрясений не в последнюю очередь благодаря осторожной осмотрительности самого монарха, далеко не все им было обдумано и взвешено.

РОКОВЫЕ ПРОСЧЕТЫ

В Австро-Венгрии, как и в других странах, начало войны было встречено с энтузиазмом. Неожиданный и невиданный подъем национального духа и шовинистических настроений охватил все слои общества. Великий Фрейд, далекий от всякого национализма, шовинизма тем более, писал в первые августовские дни 1914 г.: "Впервые за 30 лет я чувствую себя австрийцем!". Война, однако, оказалась не быстротечной, этакой победоносной легкой прогулкой славных гусарских полков по Балканам, а тяжелой, кровавой и против ожидания продолжительной. А главное - ее не удалось локализовать.

После первых же неудач в Сербии и на Восточном фронте пришлось напрячь силы. Если летом 1914 г. армия насчитывала 415 тыс. при населении в 51 млн. человек, то после всеобщей мобилизации ее численность составила 1 млн. 800 тыс. Всего же за все годы мировой войны под ружье было призвано 8 млн. человек! Война стоила всем народам империи громадных усилий и огромных жертв: 1.016.200 убитыми, 1.943.000 раненными, 1.691.000 пленными. В плену погибло 480 тыс. человек.

Начало войны для Австро-Венгрии оказалось крайне неудачным. Более чем дурным предзнаменованием явилось раскрытие шпионской аферы Редля, разоблаченного агента российских спецслужб. За 15 месяцев до начала войны с Россией тщательно разработанные венским генштабом планы военных операций вплоть до оперативных схем развертывания сил на сербском фронте и карт укреплений и крепостей в Галиции были выданы России. Этот "подарок" преподнес ей не кто иной как начальник австро-венгерской военной контрразведки полковник генштаба Альфред Редль. Уличенный в измене, он покончил с собой. Не все еще ясно в этом деле. Раухенштайнеру не так давно удалось обнаружить в московском Военно-историческом архиве секретные документы генштаба Австро-Венгрии, к которым не мог иметь доступа Редль. Очевидно, что на русских работали и другие агенты; но кто именно - неизвестно до сих пор.

Вопреки разработанным ранее стратегическим планам австро-венгерским вооруженным силам пришлось сразу же вести полномасштабную войну на двух фронтах - сербском и восточном, против России. Довоенный же план генштаба предусматривал нанести удар главными силами по Сербии, оставив в Галиции небольшие силы для прикрытия границ с севера. Расчет на медлительность русской военной машины не оправдался. Неожиданная активность русских армий, создавших буквально с первых недель войны угрозу границам Галиции и Венгрии, заставила верховное командование в спешном порядке снять с сербского фронта до 20 дивизий и перебросить их в Галицию. Молниеносного разгрома сербского противника не получилось.

Сербия была оккупирована лишь в конце 1915 г. при решающем участии союзных германских войск. С их же помощью удалось несколько поправить дела на Восточном фронте. Но до этого Австро-Венгрии пришлось испытать всю мощь наступательного порыва русских армий. Сражение под Львовом, длившееся с 6 по 11 сентября 1914 г., было проиграно вчистую и закончилось откатом аж до самого Карпатского хребта. Нависла угроза вторжения через перевалы в Великую венгерскую равнину, а там и до Вены рукой подать. 25 сентября русский авангард сумел даже прорваться через Ужокский перевал на Карпатах на территорию Венгрии. Но дальше этого дело не пошло. Спасли положение германцы. Армия Франца Иосифа оправилась настолько, что 2 декабря завладела Белградом. В начале января 1915 г. после поражения под Лиманово (в Галиции) русские оставили занятые ими ранее территории Венгрии на Карпатах. Весной 1915 г. австро-венгерские войска прорвали русский фронт у Горлицы, а в начале мая им пришлось сдать Львов, затем в июне и крепость Перемышль (Пшемысл). Успех сопутствовал Центральным державам и на балканском фронте: в ноябре была занята вся Сербия. И к началу 1917 г. Центральные державы оккупировали почти весь Балканский полуостров.

Временный перелом на Восточном фронте наступил лишь в середине 1916 г. благодаря успеху брусиловского прорыва под Луцком в июне, начатого ради спасения итальянской армии от разгрома австро-венгерскими войсками. Только за первые 10 дней наступления в плен было взято около 200 тыс. солдат и офицеров австро-венгерской армии. Непосредственным военно-политическим результатом успеха Брусилова было вступление в войну на стороне Антанты Румынии. Таким образом, с конца августа 1916 г. Монархия вновь была вынуждена вести войну на два фронта.

27 августа - румынские войска заняли приграничный венгерский город Надьсебен (ныне Сибиу) в Трансильвании, оставленной без прикрытия. Но уже в начале октября с помощью германского корпуса генерала Макензена румыны были выбиты из Венгрии, а 6 декабря и Бухарест был занят союзными войсками. Австро-венгерские войска, без германской помощи, овладев неприступной черногорской столицей, стали хозяевами положения и в этой западно-балканской стране, правительство которой в противоположность белградскому, запросило перемирия. Однако за германскую помощь Монархии пришлось идти на серьезные уступки и согласиться на создание "единого военного командования". Это был первый заметный шаг к нарушению партнерского баланса в военно-политическом союзе двух континентальных империй.

Все же 1915 г. был в военно-политическом отношении проигран Центральными державами, в первую очередь империей Габсбургов. С вступлением Италии в войну на стороне Антанты Монархия получила еще один фронт, на этот раз на юге. Потерпели неудачу отчаянные усилия Берлина и Вены удержать Рим от этого шага. Под сильнейшим и под конец бесцеремонным давлением Вильгельма, отчасти и Тисы, в начале марта Австрия даже согласилась уступить итальянцам часть своей территории - Трентино. Ради этого Германия обещала "уговорить" итальянцев "дать Монархии свободу рук на Балканах" и даже изъявила "великодушную" готовность территориальной компенсации Австрии за счет польских земель, которых у нее и без того было более чем достаточно.

Вопрос об уступке Трентино обсуждался на общем совете министров неоднократно, но решение после долгих проволочек, было принято лишь 8 марта, так как монарх отказывался утвердить согласованное предложение обоих премьеров и министра иностранных дел отдать Трентино. На коронном совете 8 марта под председательством престолонаследника эрцгерцога Карла Франца Иосифа Буриан и Тиса настояли на передаче Трентино. Они надеялись, что Италия в ответ окажет давление на Румынию с тем, чтобы она сохранила нейтралитет. Но 29 марта итальянцы вдобавок потребовали уступить им еще всю территорию от австро-итальянской границы до Триеста и далматинские острова. По мнению итальянского историка Лео Валиани, в январе или, в крайнем случае, в марте видный политический деятель Джованни Джолитти еще мог бы удержать итальянских националистов, имевших подавляющее большинство в римском парламенте, от принятия решения о вступлении в войну. Но сделка не состоялась. Цена итальянского нейтралитета была для Вены слишком высока. Не исключено, что в Риме знали о содержании шифровок берлинского начальства послам в Риме и Вене, в которых рекомендовалось настаивать на уступках итальянским запросам.

Антанта оказалась много щедрее. По секретному лондонскому соглашению от 26 апреля Рим обязался в течение месяца объявить войну своему австро-венгерскому союзнику взамен на Южный Тироль до Бреннера, Триест, Горицу, Истру, Далмацию с островами, а также протекторат над Албанией. Не ведая ничего о лондонском соглашении, Вена 4 мая сделала последнюю попытку договориться, изъявив готовность вести переговоры на прежних итальянских условиях. Но Италия осталась верна данному в Лондоне слову и не переметнулась на сторону бывших союзников по Тройственному союзу, несмотря на то, что дела у них после прорыва у Горлицы пошли лучше, чем в марте, - русские с успехом штурмовали неприступную австрийскую крепость Перемышль.

Весной 1915 г. против империи открылся третий фронт: 23 мая Италия объявила войну Монархии.

Во всем подражавшие первородным "старшим" латинянам, бухарестские правители торговались одновременно с Веной, Берлином и Антантой по тому же сценарию. Но колебались румыны дольше, чем потомки римлян. В начале сентября 1914 г. они вели себя скромно и за свой нейтралитет требовали от соседей политической автономии для Трансильвании, а для себя - Сучаву (в Буковине) с окружающей территорией. Тиса с готовностью согласился удовлетворить румын за счет австрийской Сучавы, но с тем, чтобы Румыния в соответствии с прежними договорами вступила в войну на стороне Австро-Венгрии и Германии. О Трансильвании он, понятно, умолчал. Хотя определенные усилия к урегулированию национального вопроса там Тиса, как никто другой из ответственных венгерских политиков, прилагал и до войны, в 1913-1914 гг., и после ее начала, в 1941-1945 гг., инициировав переговоры с румынскими церковными и светскими лидерами Венгрии. Но ситуация оказалась тупиковой. Шовинизм венгерской политической элиты вынуждал ее упрямо отказываться от каких-либо принципиальных уступок в пользу национальностей. И в 1915 г., когда судьба самой Венгрии висела на волоске, Тисе своим румынам нечего было предложить, кроме куцых реформ в сфере местной администрации и системы образования.

Из Бухареста же уже прозвучало угрожающее заявление генерала Филипеску о том, что благожелательная позиция Румынии в отношении к Австро-Венгрии и Тройственному союзу будет целиком зависеть от успеха венгеро-румынского пакта по Трансильвании. А в декабре 1914 г. один из лидеров национальной партии трансильванских румын, поэт Октавиан Гога, на заседании "Лиге национала" в Бухаресте официально провозгласил программу государственного объединения Трансильвании и Румынии. Эту программу, уточненную, дополненную и значительно расширенную, летом 1916 г., когда союзники с трудом сдерживали натиск германских армий под Верденом, приняла и Антанта. Бухарест получил мандат на обладание не только исторической Трансильванией, но и части Баната, а также Буковиной. Тайное соглашение было подписано в Бухаресте 17 августа, спустя 10 дней, 27 августа Румыния совершила нападение на свою бывшую союзницу, не расторгнув союзного договора.

ВОЕННЫЕ ЦЕЛИ И МИРНЫЕ ИНИЦИАТИВЫ

Вступая в мировую войну блок Центральных держав согласованных военных целей не имел. Согласовать их и выработать более или менее приемлемую для всех участников блока общую программу не удалось и за четыре долгих года войны. Это относится не только к Болгарии и Османской империи, у которых между собой были свои старые, еще не до конца выясненные счеты. Ни один из подданных Габсбургов, и даже Вильгельма II, и представить не мог бы себе, что его страна должна воевать во имя сохранения за Портой Палестины или "Felix Arabia" ("Счастливой Аравии").

Невозможным оказалось и согласование противоречивых во многом интересов и целей обоих ведущих членов союза - Австро-Венгрии и Германии. Это стало ясно уже в ходе безрезультатно окончившихся двухдневных переговоров в середине ноября 1916 г. в Берлине. Договориться обе стороны могли лишь о взаимных гарантиях территориальной целостности. И больше ни о чем. Немцы вообще не назвали своих конкретных военных целей. Из этого следует, что в конце 1916 г. Германская империя ни морально, ни политически не была готова к прекращению кровопролития. В скорейшем завершении войны объективно были в первую очередь заинтересованы две из четырех великих держав - Австро-Венгрия и Россия, слабейшие в своих коалициях.

Франц Иосиф еще в июле в разговоре с близким своим сотрудником сказал: "До весны обязательно закончу войну, не хочу, чтобы мы полностью и безвозвратно погибли".

Тяга к миру в Австро-Венгрии заметно усилилась после крупных неудач летом 1916 г. Дрогнул даже несгибаемый Тиса. В начале августа 1916 г. он писал Оттокару Чернину, в то время послу в Бухаресте: "Центральным державам необходимо предпринять серьезные усилия к заключению мира на умеренных условиях". В октябре 1916 г. Буриан выступил с инициативой начать мирные переговоры с Антантой на базе сохранения территориальной целостности воюющих стран (включая германские колонии) и восстановления бельгийского суверенитета. Но существенным отклонением от провозглашенного принципа было требование о передаче Германии бельгийского Конго, а также отторжение от России ее польских территорий и возрождение на их основе Королевства Польского.

Для Монархии Буриан предусмотрел присоединение северных областей Сербии (Мачва), а южные области должны были отойти Болгарии, протекторат над Албанией, "стратегические исправления границ" с Россией и Италией в пользу Дунайской империи. России предлагалось обеспечить право свободного судоходства в Дарданеллах (!?). Сначала Бетман одобрил в самой общей форме идею переговоров, но долго уклонялся от обсуждения конкретных условий.

15-16 ноября в Берлине состоялось совещание представителей обеих империй. И тут выявилось понимание сторонами характера и сути будущих мирных переговоров. Немцев тогда еще не покинуло самомнение и уверенность в своем военном превосходстве над противниками. Они не желали уходить из оккупированной ими Бельгии и северной Франции, из Литвы и Курляндии. Австрийцы понимали, что без этих уступок разговор с Антантой бессмыслен. Но кайзеру нужна была видимость желания мира, прежде всего в глазах собственной общественности. В результате 12 декабря родилась так называемая "мирная инициатива" Центральных держав, которая содержала много красивых фраз о необходимости положить конец кровопролитию, но ни одного конкретного предложения.

Эти акции Берлина и Вены в конце декабря были решительно отклонены Антантой как "высокомерные". 17 января 1917 г. в качестве ответа на ноту Вильсона от 18 декабря о посредничестве последовало весьма жесткое заявление Антанты об условиях мира: освобождение занятых Центральными державами территорий, возвращение Франции Эльзаса-Лотарингии, реорганизация Монархии и Турции на основе принципа самоопределения наций. Правящие круги Монархии отчетливо сознавали, чем грозило последовательное применение этого принципа к Австро-Венгрии, хотя сама Антанта всерьез об этом не размышляла.

Конец 1916 г. прошел под знаком важных перемен в высшем руководстве империи. С уходом из жизни 21 ноября Франца Иосифа I, кайзера Австрии и апостолического короля Венгрии, закончилась эпоха в истории народов империи Габсбургов - "эра Франца Иосифа". Теоретически открылась возможность для радикальных перемен в политике и в стиле руководства имперскими делами. Преемником на престоле стал его внучатый племянник эрцгерцог Карл - император Карл I. По настоянию Тисы, опасавшегося за судьбу дуализма, несколько поспешно - по мнению венских придворных, даже чересчур поспешно, - уже 30 декабря состоялась коронация императора королем Венгрии как Карла IV. Венгерский премьер тем самым предотвратил возникновение в разгар войны серьезного конституционного кризиса в двуединой империи - этим актом была подтверждена неизменность дуалистической структуры империи. Торжественная церемония прошла весьма пышно, несмотря на военное время, в храме Матьяша (собор Богоматери) в Буде.

29-летний монарх начал царствование весьма энергично и многообещающе. Стремление императора найти выход из затянувшейся войны обозначилось на первом же коронном совете 17 января 1917 г. "Главной нашей целью в войне, - заявил Карл, - является сохранение целостности Монархии, Сербии должны быть гарантированы далеко идущие возможности существования и, наконец, мы должны стремиться к сближению с Россией".

Из краткой протокольной записи следует, что "Его Величество изволил поставить вопрос о союзе с Россией, который Всемилостивейший назвал весьма желательным, в особенности ввиду очевидной невозможности сближения (Монархии. - Т.И.) с западными державами и нарушившей верность Италии". "Можно было бы предложить России, - продолжал далее Карл, - что-то от Румынии, да и Турция согласилась бы, вероятно, чтобы с ней велись переговоры о морских проливах".

Однако молодому императору возразил авторитетный в армии генерал Конрад: "Россия едва ли откажется от двух кардинальных пунктов своей внешнеполитической программы - обладания Константинополем и объединения всех славян под своим верховенством; но дорога в Константинополь ведет, согласно высказыванию Игнатьева, через Вену и Будапешт". Но вскоре в России произошла революция, и близкий сердцу Карла Габсбурга монархический режим был свергнут. Эти события помешали кайзеру приступить к реализации своих намерений в отношении России. А строптивый генерал в конце февраля получил назначение на фронт командовать армейской группой в Южном Тироле.

Карл взял на себя верховное командование вооруженными силами империи, одновременно существенно ограничив круг компетенций военного командования: генералы могли принимать отныне только оперативные решения. Император отправил в отставку Буриана, креатуру Тисы, назначив министром иностранных дел графа Оттокара Чернина, богемского аристократа, упорно отрицавшего свои чешские корни, с которым он был знаком еще по учебе в Пражском университете. Карл свой выбор остановил на нем потому, что, находясь на посту посла в Бухаресте, граф бомбардировал свое венское начальство длинными письмами- меморандумами, настаивая на необходимости приступить к мирным переговорам с Антантой, что совпадало с намерениями и планами молодого монарха. 22 мая 1917 г. был уволен и Тиса, не проявлявший ни малейшей склонности к "преждевременному" завершению войны. Определенную роль в отставке Тисы сыграл король Испании Альфонсо XIII, к которому Карл I обратился с просьбой выступить посредником в переговорах с администрацией президента Вильсона. Альфонсо согласился, отметив, что отставка государственных деятелей, ответственных за развязывание войны, облегчила бы мирный процесс. Первым и главным среди таковых был венгерский премьер.

Осенью 1914 г. Вудро Вильсон публично заявил, что "распад Дунайской монархии на ее составные части" послужил бы на "благо Европы". Позднее, в "14 пунктах", ни право наций на самоопределение, ни демонтаж Дунайской монархии на ее составные части по принципу национальностей, уже не фигурировали.

Первоначально среди военных целей Монархии завоевание новых территорий, сопряженное с опасным ростом удельного веса славянского элемента в империи, не являлось приоритетной целью. Таковой было обеспечение австро-венгерской гегемонии на Балканах путем создания вассальных государств. Но ситуация круто изменилась после успеха армий центральных держав на Балканском, итальянском и русском фронтах. Главной целью австро-венгерского территориального экспансионизма стали Сербия и Черногория.

Новоиспеченный глава внешнеполитического ведомства Чернин насчет перспектив не обольщался и свое видение будущего формулировал трезво: "Победный мир весьма мало вероятен, необходим компромисс с Антантой, на захваты нечего рассчитывать". К подобному выводу пришел еще раньше Тиса: "Мы не можем навязать противнику мир. Продолжая военные действия мы можем только создать такую ситуацию, которая внушит врагу убеждение в бессмысленности дальнейшей борьбы. И это убеждение в значительной мере будет зависеть от наших условий мира".

12 января 1917 г. на совете общих министров обсуждались программа-минимум и на всякий случай также и программа-максимум будущего мирного договора. Программа-максимум предусматривала присоединение к Австро-Венгрии Конгрессевой Польши, Черногорки, Мачвы (стратегически важный участок на границе между Сербией и Черногорией южнее реки Сава), замену династии в Сербии, корректировку границ Трансильвании. Программа-минимум состояла из сохранения территориальной целостности империи, присоединения стратегически важной горы Ловчен, нависающей над южной частью бухты Каттаро (Котор), смены династии в Сербии.

Влиятельный имперский сановник Клам-Мартиниц, бывший министр австрийского кабинета и будущий премьер Австрии, в декабре 1917 г. предложил, объединив Сербию и Черногорию с югославянскими землями Монархии, присоединить их к Венгрии, дать им статус Хорватии, а Русскую Польшу - к Австрии, т.е. сохранить дуализм с двумя "субдуализмами", славянскими блоками, - югославянским в составе Венгрии и польским в составе Австрии. Но за бортом этих государственных образований остались бы словенцы, с землями которых, как и с чешскими, австрийские государственные деятели никак не хотели расстаться. Клам решительно возражал против объединения словенских земель с Хорватией, ссылаясь на их географическое положение, предлагал дать им автономию в составе Австрии.

Как видно, у правителей империи не было ни продуманных военных целей, ни планов их реализации не только в 1914 г., в начале войны, но и в конце ее в 1918 г. По ходу дела, по случаю и по обстоятельствам время от времени в Вене выдвигались какие-то идеи, какие-то предложения, которые, однако, не были внятно сформулированы в качестве официальной программы ни правительствами обеих половин империи, ни общими австро-венгерскими министрами, ни самим монархом. Первая же программа, выдвинутая Бурианом осенью 1916 г., не получила поддержки ближайшего и главного союзника - Германии, которая сама имела далеко идущие планы захватов, но не спешила делиться с Веной. Между тем каждый новый месяц усугублял существующие трудности и проблемы, создавал новые. В частности, в сфере экономики и социальной ситуации.

ДЕФИЦИТ ПРОИЗВОДСТВА И ДЕФИЦИТ СНАБЖЕНИЯ

Кризисные явления в экономике Австро-Венгрии - заметный спад деловой активности, сокращение инвестиций и, как следствие, рост безработицы - наметились еще до войны, уже в 1913 г. Существенная роль в этих процессах принадлежала двум балканским войнам, имевшим разрушительные последствия для экономики Австро-Венгрии. Из-за прекращения торгово-экономических связей с традиционными балканскими рынками приходили в упадок или разорялись целые отрасли промышленности, в частности текстильная, закрывались фабрики и заводы. Единственной отраслью, выигравшей от балканских войн, была индустрия вооружений. Война вызвала радикальные изменения в структуре и в механизме функционирования целых отраслей промышленности, сельского хозяйства, транспорта.

Резко возросли прямые военные расходы, составившие огромную сумму - в 70 млрд. крон, из них на Венгрию приходилось 25 млрд.

Чрезвычайные законы от 1912 г. об исключительных мерах и военных поставках вступили в силу еще до объявления мобилизации. Эти основные законы создали правовую базу для вмешательства государства в экономическую жизнь и вообще в жизнь общества: регулирование цен на продовольствие, сырье и централизованное распределение, регулирование военного производства, принудительный труд, ограничение прав и свобод граждан - все это вело к складыванию элементов государственно-монополистического капитализма. Госзаказы создали военную конъюнктуру в ряде отраслей; прекратилась безработица.

21 января 1916 г. императорским указом военнообязанными были объявлены мужчины 50-55-летнего возраста. Одновременно произошло дальнейшее усиление военно-полицейского режима на промышленных предприятиях. В начале июля последовало распоряжение о всеобщей милитаризации промышленных предприятий: все, работающие на них рабочие призывного возраста зачислялись в отряды ландштурма (ополчения), им запрещалось заниматься политической деятельностью, еще раньше было отмечено право на забастовку. В феврале 1916 г. официально было отменено право на стачку рабочих военных предприятий в Венгрии.

Почти полное прекращение импорта вызвало острую нехватку промышленного сырья. В мае 1917 г. правительство Австрии обязало церковь сдать колокола. В дополнение было издано распоряжение, вообще запретившее колокольный звон; причем произошло это в конце 1917 г., когда звонить уже было нечем! Власти проводили среди населения кампании по сбору металлолома, объявляли время от времени "недели каучука", "недели шерсти" и т.д. Все чаще государство прибегало к внутренним займам.

Уже на второй год войны резко ухудшилось снабжение городского населения продуктами питания. В начале 1915 г. в Австрии была введена карточная система на хлеб, а потом на другие товары народного потребления. Были введены ограничения на продукты и в "хлебной" Венгрии. 28 декабря венгерское правительство ввело карточки на хлеб, а 5 июля установило два "не мясных" дня в неделю. Венгрия, традиционно считавшаяся житницей всей империи, резко сократила поставки зерна и мясных продуктов в Австрию в последние два года войны, что послужило еще одним поводом к обострению межгосударственных отношений двух половин дуалистической Монархии. Многие австрийцы считали, что, урезывая продовольственные "пайки", Венгрия пытается оказать не только экономическое, но и политическое давление на своего партнера. Такое давление Будапешта действительно имело место, но факты говорят о том, что и мадьярам в эти дни жилось не сладко. Как бы то ни было, дефицит продуктов стал в конце войны едва ли не главной и острейшей внутренней проблемой Дунайской империи, что обычно обходится вниманием историков.

В результате форсированной милитаризации экономики был установлен военный контроль на сотнях предприятий, даже в сельском хозяйстве: государственные органы, так называемые "центры", определяли обязательное количество сдаваемой продукции. К концу войны их было уже 39. Монополизация коснулась также закупок зерна, распределения сырья и энергоносителей. 18 января 1917 г. распоряжением городского головы в венгерской столице из-за дефицита угля были закрыты все театры, кинематографы и прочие увеселительные заведения. Тяжелым бременем на все слои населения, и прежде всего на малообеспеченные, легли последствия инфляции. Быстро росла номинальная заработная плата, которая к концу войны была в 4,5 раза выше, чем в 1913-1914 гг. Но за это же время реальная зарплата упала почти на половину в промышленности, а служащих до 33%.

КРИТИЧЕСКИЙ 1917-й ГОД: ПОЛОЖЕНИЕ ИМПЕРИИ УХУДШАЕТСЯ

Несмотря на сравнительно стабильное положение на фронтах, шансы на благоприятный исход войны неуклонно ухудшались. После неудачного наступления русских войск в июле 1917 г. и последовавшего затем австро-венгерского прорыва под Тарнополем Австро-Венгрии со стороны России уже ни что не угрожало. После победы Октябрьской революции Восточный фронт вообще перестал существовать. Основную заботу для армий Австро-Венгрии с этого времени представлял лишь итальянский фронт, где с переменным успехом шли тяжелые кровопролитные, но не катастрофические для Монархии бои. Осенью того же года после поражения итальянцев под Капоретто линия фронта передвинулась на юг, до берегов реки Пиаве. Тем не менее, выход из войны России, участие австро-венгерских войск в оккупации значительных территорий на Украине не смогли переломить ситуацию в пользу Австро-Венгрии.

В Австро-Венгрии, слабейшем звене германо-австрийского союза, мирные настроения проявились уже в середине 1915 г. социал-демократические партии Монархии 15 июля обратились к Международному социалистическому бюро с письменной просьбой инициировать начало переговоров с социалистическими партиями стран Антанты. Для социалистов это был логичный и естественный шаг.

В отличие от австрийской, где парламент, рейхсрат, не созывался годами, и потому австрийские кабинеты управляли страной на основе 14 статьи конституции о чрезвычайном положении, в венгерской половине империи парламент, т.е. государственное собрание, во время войны функционировало так же исправно, как и в мирное время. Распущенный еще в марте 1914 г. австрийский парламент возобновил деятельность лишь 30 мая 1917 г. Социал-демократическая фракция воспользовалась этим, чтобы сделать принципиальное заявление о необходимости заключить "мир без аннексий и контрибуций". Обе социал-демократические партии империи, в отличие от германской социал-демократии, не совершили "грехопадения", случившегося с другими партиями II Интернационала в августе 1914 г., потому, что были лишены возможности "проявить себя" в критический момент: австрийская - так как не работал рейхсрат, а венгерская - ввиду отсутствия ее представителей в государственном собрании.

Соблюдение конституционности в Венгрии и являлось одной из причин возросшего влияния и веса Транслейтании в системе дуализма. Несмотря на отсутствие в нем представительства важного политического фактора страны - организованного пролетариата, венгерское государственное собрание, если и не зеркально, то, во всяком случае, достаточно определенно и достоверно отражало общественные настроения. Обратная связь осуществлялась через общение, иногда сотрудничество левых групп парламентской оппозиции с руководством венгерской социал-демократии.

Начиная с весны 1915 г. в Венгрии происходил неуклонный рост пацифистских настроений венгерской оппозиции, возглавлявшейся графом Михаем Каройи, лидером Партии независимости. Весной 1917 г. совместно с парламентской буржуазной оппозицией с пацифистских позиций стала выступать и венгерская социал-демократия. Поддержанный социалистами в декабре Каройи, с трибуны государственного собрания Венгрии выступил с призывом приступить к мирным переговорам. Усталость от войны ощущалась во всех слоях населения обеих стран. В мае 1917 г. начальник генштаба в донесении кайзеру писал: "В настроениях общественности во всех частях Монархии господствует скорее преимущественно надежда и жажда на мир, чем уверенность в победе". Совершившийся перелом к концу 1916 г. в общественных настроениях от войны к миру создал почву для возобновления попыток мирных переговоров.

"ДЕЛО СИКСТУСА", ИЛИ ПОПЫТКА СЕПАРАТНОГО ВЫХОДА ИЗ ВОЙНЫ

В январе 1917 г. Карл с ведома и согласия Чернина решился на неординарные действия. Он дал поручение своей теще, собравшейся в Швейцарию, встретиться там с ее сыновьями, принцем Сикстусом и Ксавье Бурбон-Парма, офицерами бельгийской армии, страны, с которой Австро-Венгрия находилась в состоянии войны. В феврале в Швейцарии, в Невшателе произошла первая встреча и предварительные переговоры братьев с близким другом и доверенным лицом кайзера графом Тамашом Эрдеди. 5 марта Сикстус был принят в Париже президентом Пуанкаре, который одобрил попытку компромиссного мира. 23 марта на вилле того же Эрдеди в Лаксенбурге (южное предместье Вены) произошла первая встреча братьев с императорской супружеской парой. На следующий день - вторая. Карл передал им письмо без даты, но отредактированное не позднее 23-24 марта им самолично. Роберт Канн предполагает, что оно, возможно, было составлено на основе наброска, сделанного Сикстусом. Существует и другая версия, что автором проекта письма был Чернин. Последняя, однако, не подтверждается последующими событиями, в ходе которых стало очевидно, что министр был посвящен не во все планы императора.

Этот наделавший много шума документ вошел в историю как "Письмо Сикстуса". Письмо фактически было адресовано главе вражеского государства. В нем император-король просил своего родственника передать президенту свое и народов империи восхищение традиционной храбростью солдат французской армии, стойкостью и духом самопожертвования всего французского народа.

"Мою империю с Францией", - писал Габсбург, - "фактически не разделяют никакие действительно противоположные интересы". Исходя из этого, он выражал готовность "всеми силами поддерживать и использовать все мое личное влияние на моих союзников, дабы выполнить справедливые французские требования в отношении Эльзаса-Лотарингии".

Речь в письме шла также о восстановлении Бельгии в качестве суверенного государства и возвращении ей всех ее колоний и о судьбе оккупированной Сербии. "Суверенитет Сербии будет восстановлен, и мы готовы, в подтверждение нашей доброй воли, гарантировать ей выход к Адриатическому морю и далеко идущие экономические уступки", - писал монарх. Но лишь при одном-единственном условии: чтобы "королевство Сербия в будущем избавилось от всякого объединения или союза с политической тенденцией, направленной на раздробление Монархии... чтобы она лояльно и всеми имеющимися в ее распоряжении средствами воспрепятствовала всякой политической агитации подобного характера в самой Сербии и вне ее границ".

О России же, только что пережившей революцию, в письме говорилось скупо и сдержанно: "Новейшие события в России побуждают меня подождать окончания формирования законного правительства, прежде чем я выскажусь по этому пункту".

В дальнейшем австро-венгерская дипломатия, и в первую очередь сам Чернин, решила воспользоваться ослаблением международных позиций России вследствие Февральской революции для того, чтобы реализовать свой вариант прекращения войны: Берлину предложили в качестве компенсации за Эльзас-Лотарингию Русскую Польшу и Русскую же Курляндию в придачу.

Письмо Сикстус получил лично от кайзера вечером 24 марта перед отъездом из Вены. О его содержании министр иностранных дел не был даже информирован.

Однако о необычной и "нелегальной" переписке Карла вскоре стало известно в Берлине. Вена вынуждена была оправдываться перед союзником. Чернин сделал это весьма неуклюжим образом. В публичном выступлении 2 апреля он признался в том, что с Францией действительно ведутся мирные переговоры, но они, утверждал Чернин, прерваны будто из-за отказа Монархии дать согласие на присоединение Эльзаса-Лотарингии к Франции. Возмущенный явной ложью французский премьер Ж. Клемансо 16 апреля в ответ опубликовал текст письма.

На головы Габсбургов обрушился град упреков в неверности и предательстве, в том, что они де нарушили "священную заповедь" о "тевтонской верности" и братстве по оружию. Между тем сама Германия поступила точно так же и даже парой месяцев до того, как началась челночная дипломатия пармских Бурбонов. Так в ответ на президентское послание от 18 декабря 1916 г. немцы за спиной австрийцев передали правительству США свои условия мира, в которых интересы союзников никак не были обозначены. Это вполне естественно, слишком многое разделяло две континентальные империи, слишком различны были их интересы, слишком велики разногласия между ними.

В 1917 г. Берлин и Вена кардинально разошлись по одному из острейших вопросов первой мировой войны - по вопросу тотальной подводной войны, которую затеяла германская военщина, чтобы добиться решающего перевеса над своими противниками. Именно неограниченная подводная война, которую развернула Германия, сделав вступление в войну США неизбежной, послужила причиной перерастания европейской войны в мировую.

Догадываясь о возможных катастрофических последствиях ужесточения подводной войны, в особенности ее распространения на Средиземное море, Карл (и граф Чернин на первых порах) решительно возражал против осуществления германских планов.

12 января, в день, когда другие участники коронного совета проявляли готовность дать свое согласие топить все суда без разбора и на Средиземном море, по поручению императора-короля министр довел до сведения германского правительства желание Австро-Венгрии участвовать в принятии решения о подводной войне. А. Циммерманн, новый шеф внешнеполитического ведомства на Вильгельмштрассе, представил дело так, будто речь идет только о попытке оказать давление на Англию, что США, угрожая войной, просто блефуют, они ничего не успеют сделать, так как англичане, потеряв несколько сот тысяч брутто-тонн тоннажа максимум за полгода, пойдут на мировую. Однако Карл остался непреклонным.

Тогда в Вену в сопровождении Циммерманна срочно прибыл сам автор идеи подводной войны адмирал X. Хольтцендорф, германское подобие британского первого лорда адмиралтейства. Принять его император отказался наотрез. Но потом, после личной интервенции царственного брата Гогенцоллерна из Берлина, Карл все же принял адмирала, но в частной аудиенции. Выяснилось, что германский флот получил приказ выйти в море еще 9 января и для радиотелеграфа он уже недосягаем. Габсбургская держава была таким образом поставлена своей верной тевтонской союзницей перед fait accompli. Объявленная Германией тотальная подводная война не только ускорила вступление в войну США, но и похоронила австрийскую мирную инициативу, сделав невозможным и бессмысленным дальнейшие переговоры.

Тем не менее, Австро-Венгрия пыталась дистанцироваться от своего могущественного союзника. В апреле 1917 г., когда германские подводные лодки без разбора топили все, что плавало на поверхности. Карл издал приказ, запрещавший подводным лодкам австро-венгерского флота атаковать санитарные (госпитальные) суда противника с опознавательными знаками красного креста на белом полотнище *.

 * Характерно для прусско-германского милитаристского мышления: этот приказ вызвал искреннее непонимание в Германии.

После вынужденной отставки Чернина ведомство по иностранным делам на Бальхаузплац вновь возглавил Буриан.

В ходе войны неуклонно усиливалась зависимость Монархии от Германии, и, в конце концов, она заняла прочное место младшего партнера кайзеровской Германии в блоке Центральных держав, потеряв волю и способность вырваться из цепких объятий "старшего брата". Не смогли переломить ситуацию в пользу Австро-Венгрии и призрачные военно-политические успехи Центральных держав на Восточном фронте - разгром русских армий, выход из войны России, главной соперницы Монархии, участие австро-венгерских войск в оккупации значительных территорий на Украине.

Ход истории определяла Антанта, и никакие мирные инициативы и маневры Центральных держав уже не могли изменить его. К тому же в окружении Карла не исключали возможности германского вторжения в случае осложнений с могущественным соседом. Известно было высказывание главного немецкого стратега фельдмаршала Гинденбурга, который говорил, что мечтает о том дне, когда он сможет командовать армией, которой будет отдан приказ маршировать в Богемию! Нет сомнения в том, что германской военщине, достаточно могущественной, чтобы летом 1917 г. свалить Бетмана-Гольвега и посадить на его место свою креатуру - Михаэлиса, не стоило бы большого труда реализовать мечты своего кумира. Мысли "призвать к порядку" австрийцев вторжением германских дивизий в союзную империю не чужд был и сам Вильгельм.

Принц Готфрид Хоенлое, австро-венгерский посол в Берлине, доносил в Вену, по словам Чернина, что "Кайзер Вильгельм сказал ему (послу. - Т.И.), что некоторые тайные интриги двора (венского. - Т.И.) могут убедить его (Вильгельма. - Т.И.) маршировать в Австрию и занять Прагу". Разразился небольшой скандал. Негодующий посол тем же донесением попросил отставку. Чернин тоже. Оба они, как ни странно, негодовали не по поводу угрозы Вильгельма, а по поводу того, что проводились важные переговоры без ведома и согласования с министерством иностранных дел. Надобность в двойной отставке отпала после, как утверждал позднее Чернин, обещания Карла действовать с ним согласованно. Конечно же, трения между монархом и его министром, как и несогласованность их действий, не были этим устранены, хотя оба добивались одной общей цели - вывести Монархию из войны и заключить мир на основе статус-кво. Министру, конечно, приходилось труднее.

Чернину 1 августа пришлось дать объяснения новому германскому канцлеру и заверить его в неспособности Австро-Венгрии нарушить клятву верности, она будет до конца стоять или падет вместе с союзником. Пришлось, кроме того, обещать в дальнейшем не предпринимать в поисках мира никаких шагов без предварительного согласования с Берлином. Пользуясь стесненным положением Монархии, Михаэлис намекнул на желательность присоединения австрийской Силезии к Германии с тем, чтобы установить прямое железнодорожное сообщение между Германией и Венгрией.

В проигрышной ситуации, когда все козыри были на руках германского партнера, Чернин старался представить дело так, будто в компромиссном мире Германия заинтересована не менее чем Австро-Венгрия. Поэтому ради этой цели последняя готова пожертвовать Галицией, если Германия откажется от Эльзаса-Лотарингии! Карл 20 августа счел нужным лично обратиться к германскому кронпринцу с предложением продолжить переговоры об Эльзасе, полагая, что именно его решение может открыть путь к миру.

"Я испытываю постоянный страх от мысли, что народы заключат мир через головы своих государей, а это было бы равносильно смерти монархического принципа. (Послемартовская Россия продемонстрировала это вполне впечатляюще. - Т.И.) Начнут славяне и немцы, им трудно будет противостоять соблазну горячо желанного мира".

В том же письме главе внешнеполитического ведомства было дано указание

"энергично сказать (статс-секретарю министерства иностранных дел Германии. - Т.И.), что мы нуждаемся в мире. Мы больше не в состоянии дать пополнение армии. Сегодня мы можем сказать, как и до сих пор постоянно подчеркивали, что мы абсолютно не способны восполнить большие потери. И мы неумолимо катимся вниз, несмотря на все пирровы победы".

По расчетам монарха Австро-Венгрия была в состоянии вести войну более или менее "нормально" только до ноября, а ранней весной 1918 г., в случае, если зимой не удастся заключить мир, не выдержит новых наступательных операций и будет повержена. Трезво император-король расценивал и ситуацию, сложившуюся в германо-австро-венгерских отношениях. "Уклониться от союза" он считал практически уже невозможным, ибо, по его мнению, такая попытка приведет к конфликту с Германией, во-первых, а во-вторых, "наши бравые немцы и мадьяры не перенесут этого".

Карл был абсолютно прав в обоих своих предположениях. Ибо ни в одной из ведущих стран - участниц войны внешняя политика не была до такой степени производной функцией от политики внутренней, как в империи: оба доминирующих этноса, как австрийские немцы, так и мадьяры, могли сохранить свой статус в империи, только опираясь на Германию. Союз с ней сделался важнейшим фактором сохранения Дунайской империи. Поэтому ничего другого не оставалось, как продолжить попытки убедить Берлин в необходимости территориальных уступок Антанте, а также поддерживать контакты с ее представителями.

Платформа дальнейших переговоров, предназначенная в первую очередь для германского союзника, сводилась к следующим основным положениям. Австро-Венгрия готова сражаться "до последнего дыхания" за сохранение "европейской Германии", но не за колонии, какие-либо завоевания или торговые преимущества; Берлин должен выступить с заявлением о том, что Германия без всяких условий отказывается от Бельгии и готова вести с Францией переговоры по поводу Эльзаса-Лотарингии. Взамен Австро-Венгрия в качестве компенсации уступит Германии австрийскую Силезию, требуя для себя только гарантию своей территориальной целостности. В случае отклонения этих предложений, династия возвращает себе свободу рук, включая заключение сепаратного мира с враждебной коалицией.

От новых контактов с Веной не отказались и англо-французские союзники, несмотря на оглушительный провал миссии братьев Сикстусов.

ЭПИЗОД РЕВЕРТЕРА - АРМАН

На этот раз инициатива исходила от нового французского главнокомандующего генерала Анри Филиппа Петена, того самого, кому предстояло "прославить" свое имя летом 1940 г. после разгрома Франции гитлеровским вермахтом, и тогдашнего военного министра Поля Пенлеве.

После провала очередного наступления на Западном фронте французы решили попытаться выбить из войны главную союзницу своего грозного германского противника. Решение было одобрено обоими премьерами, Рибо и Ллойд Джорджем, и даже лидером французских социалистов Альбером Тома. На переговорах, о которых правительство Германии было своевременно извещено австро-венгерским министром, начавшихся в Женеве в первых числах августа 1917 г., союзников представлял старший офицер французского генштаба граф Абель Арман, Монархию - граф Николаус Ревертера ди Саландра, высокопоставленный чиновник-пенсионер, находившийся тогда в Швейцарии. Условия Запада гласили: возрождение польского государства в границах 1772 г., что означало очевидное игнорирование интересов третьего члена Антанты, демократической России, восстановление суверенного королевства Бавария, вхождение обоих новых государств в орбиту влияния империи Габсбургов, передача Италии Трентино, а Монархии в качестве компенсации - Прусской Силезии, федерализация империи.

Ревертера согласно инструкции заявил, что не имеет полномочий вести переговоры о сепаратном мире, и попросил представить соображения Запада об условиях общего мира. Французский партнер был, по-видимому, готов к этому, так как ответ из Парижа поступил довольно быстро. 20 августа австрийскому эмиссару была вручена нота западных союзников, содержавшая следующие условия заключения общего мира: восстановление Бельгии, Сербии, Румынии в довоенных границах, Польши в границах 1772 г., предоставление Сербии порта на Адриатике, превращение Триеста в порто-франко, возвращение Франции Эльзаса-Лотарингии в границах 1814 г., нейтрализация левого берега Рейна, открытие Проливов, компенсация Германии за колонии, федерализация Монархии, аншлюс Польши к Монархии, ректификация границ. Помимо всего этого, западные союзники намекали на перспективу восстановления австрийской гегемонии в Германии, как это было до войны с Пруссией 1866 г.

Чернин отклонил эти предложения, а Карл, принявший в конце сентября в Хофбурге Ревертеру, несмотря на очевидную нереальность англо-французского проекта, высказал мнение о желательности "держать двери открытыми для дальнейших переговоров".

Расхождения в позиции монарха и его министра стали еще более ощутимыми. Министр решительно не одобрял образ действий Карла, полагая, что "чересчур сильным подчеркиванием стремления к миру мы продлеваем войну"; чтобы сократить сроки войны и ускорить заключение мира, "мы должны подспудно оказывать сильнейшее давление на Германию, а вовне демонстрировать величайшую силу и уверенность в победе" .

В большой речи, произнесенной 2 октября 1917 г. в Будапеште, он заявил, что если Антанта "вынудит" (!?) Австро-Венгрию вести войну дальше, "мы пересмотрим нашу умеренную программу мира и потребуем компенсаций".

23 октября министр изложил свою программу находившемуся проездом из Стамбула в Берлин Рихарду фон Кюльманну, новому статс-секретарю германского министерства иностранных дел, которого, как ему показалось, судя по отчету кайзеру, ему удалось убедить. Согласно проекту немцы должны будут оставить занятые ими во Франции территории, Бельгия не будет "изнасилована" ни в территориальном, ни в политическом отношениях, Курляндия и Литва получат автономию, отношения Германии с ними будут чисто коммерческими, Польша целиком отойдет к Австро-Венгрии, ректификация ее границ в пользу Германии будет минимальной и только с согласия Польши.

Чернин безмерно радовался своему успеху. Но радость была преждевременная. Во-первых, потому, что расчет на благосклонную реакцию Берлина был неоправданно оптимистичен, а во-вторых, в программе ничего не говорилось об Эльзасе и притязаниях Италии. Фактический, едва завуалированный отказ принять австрийскую программу мира последовал в начале декабря, в письме Вильгельма Карлу в годовщину смерти Франца Иосифа. Германский кайзер не только подтвердил германские притязания на Бельгию, но даже поставил под сомнение реализуемость польского проекта Чернина, несмотря на то, что автору письма были известны уже предпринятые шаги к его осуществлению: образование в Вене регентского совета Польского королевства и сделанное последним официальное предложение Карлу Габсбургу принять польскую корону.

К концу лета 1917 г. Чернин пришел к выводу, что Австро-Венгрия должна, наконец, принять окончательное решение: тащиться и дальше в хвосте у немцев, продолжая вести войну за цели, которые "нам неизвестны. Что означает, на мой взгляд, конец Монархии", или расстаться с Германией и заключить сепаратный мир, "что так же невозможно, как и первый путь". Сам Чернин предлагал Карлу третий вариант решения: пойти на уступки немцам в военном и финансовом вопросах, при условии, что "они приспосабливают свои военные цели к нашим" (речь шла о передаче Австро-Венгрии всей Польши!). В противном случае император-король должен искать себе другого советника. Мнения их полярно расходились в жизненно важном для Монархии вопросе о сепаратном мире: Карл искал в нем спасения Империи, а Чернин видел в нем шаг к пропасти. В разговоре с Тисой в ноябре 1917 г. сепаратный мир он уподобил самоубийству человека, который кончает с собой из страха перед смертью.

Налицо был явный отход министра иностранных дел от его первоначальной позиции, которая была направлена на проведение твердой линии в отношениях с германским союзником. Автор новейшей австрийской монографии причину этой принципиальной перемены усматривает в "наступлении Керенского", а точнее в провале летнего русского наступления. До июня 1917 г. Чернин, пишет Раухенштайнер, "подчеркивал независимость политики Бальхаузплаца от политики Берлина, начиная с июля он стал выдвигать на первый план нерушимость союза" с Германией. Лишь в одном он не изменил себе - в вопросе о мире без аннексий. Но в этом ничего оригинального не было. Насчет мира без аннексий уже имелась соответствующая резолюция германского рейхстага от 19 июля 1917 г. Но такой мир по-прежнему не устраивал германское руководство. Вильгельм заявил императору-королю, что продолжит войну и против воли немецкого народа. И специально для австро-венгерского руководства добавил: германский кайзер "скорее расторгнет союз с Австро-Венгрией, чем откажется от Люттиха (Льеж, Бельгия. - Т.И.)".

Конец 1917 г. ознаменовался новой попыткой переговоров о сепаратном мире. 18-19 декабря в Женеве состоялись встречи генерала Иэна Кристофа Смэтса, члена британского военного кабинета и южноафриканского государственного деятеля, бывшего генерала армии буров в англо-бурской войне, с бывшим австро-венгерским послом в Лондоне графом Альбертом Менсдорфом-Пуйи-Дитрихштайном, имевшим родственные связи с королевской британской семьей, т.е. уровень переговорщиков был существенно повышен.

Смэтс, лично сомневавшийся в возможности чисто военной победы после выхода из войны России и вступления в нее США, имел инструкции предложить Монархии сепаратный мир, при условии расторжения ее союза с Германией и предоставления автономии своим народам. Чтобы сохраниться как целостное образование, Австро-Венгрия должна быть преобразована в союз четырех государств (конфедерацию) - Австрии, Венгрии, Польши с Галицией, Сербии с Боснией-Герцеговиной и Далмацией. Проект предполагал, что Франции возвращается Эльзас без Страсбурга и части Лотарингии; Триест получает статус свободного города; Трентино присоединяется к Италии, Буковина и Бессарабия - к Румынии; Болгария расширяется за счет румынской Добруджи и сербской части Македонии; Финляндия, Курляндия и Литва входят в сферу влияния Германии, которая в качестве компенсации за Эльзас-Лотарингию получает также Французское Конго.

Лорд Бальфур, глава Форин-оффиса, однако, решительно отклонил ту часть плана Смэтса, которая касалась будущего Германии, подчеркнув, что речь в переговорах должна идти только по вопросам, касающимся Австро-Венгрии непосредственно. Идею сепаратного мира Менедорф отклонил сразу, предложив вместо этого встречу, в той же Женеве британского премьера с министром иностранных дел Австро-Венгрии в качестве первого шага к общим межблоковым переговорам с целью заключения всеобщего мира.

Несмотря на обоюдное желание обоих полномочных представителей, переговоры не были завершены. Чернин потерял к ним интерес из-за порожденного Брестским миром ожидания резкого улучшения продовольственного положения империи за счет хлеба Украины. Договор с Украиной в Австрии сразу же назвали "хлебным миром" - столь велики были надежды, порожденные договором, по которому Австрия уступала независимой Украине Восточную Галицию. Взамен Украина обязалась поставить Центральным державам 1 млн. т пшеницы до 1 августа 1918 г.  Австрийским надеждам, однако, не суждено было сбыться. Помешали большевики, скинувшие опереточный режим Рады. Да и немецкий союзник, несмотря на совместную оккупацию русского Юго-Запада с Одессой, не очень был расположен делиться с союзником хлебом Украины.

Проект сепаратного мира без участия Германии замаячил вновь, приобретя вполне реальные очертания во время нелегких переговоров в Бресте. На этот раз не с западными союзниками, а с Советской Россией. Делегация Австро-Венгрии во главе с Черниным, ставшим к этому времени убежденным сторонником совместных с Берлином действий, имела поручение от кронрата под председательством императора-короля подписать мир с Троцким, если дело сорвется из-за германских домогательств Литвы и Курляндии. В промежутке между двумя брестскими раундами, после кавалерийского демарша главы российской делегации, в Берлине 5 февраля состоялось важное совещание, на котором Чернин в очередной раз попытался уговорить своих немецких партнеров умерить аппетиты и отказаться ради мира от завоеваний. И вновь получил отпор в типично тевтонском духе: "Мир, который всем гарантирует владение довоенной территорией, для Германии равносилен поражению".

"Грабительский", по точному ленинскому определению. Брестский мир, выгодный не только Германии, но и ее "верной" союзнице, а также Бухарестский мирный договор с Румынией, прибавив Центральным державам уверенности и оптимизма, способствовали продлению мировой войны на полгода. Весной 1918 г. военно-стратегическая ситуация таким образом резко улучшилась в пользу континентальных держав. Надежды на благоприятный исход войны внушали, помимо успехов на Востоке в связи с выходом из войны России, также новые наступательные операции немцев на западном фронте. Еще до их начала, 27 марта, Чернин дал понять британским представителям в Швейцарии, что отказ от территориальных притязаний Франции и Италии является непременным предварительным условием мирных переговоров.

В начале марта 1918 г. уже сам Ллойд Джордж стал активно интересоваться возможностью возобновления прерванных контактов с Австро-Венгрией, изъявляя готовность вновь послать Смэтса в Швейцарию для встречи с Черниным и в случае необходимости вести с ним переговоры о мире на основе австрийской программы. Британский премьер вновь отправил в Швейцарию своего личного секретаря Филиппа Керра, сопровождавшего ранее Смэтса в Женеву, где он встречался с австрийским дипломатом Л. фон Скрижинским. По возвращению в Лондон Керр составил меморандум, в котором сделал вывод, что Австро-Венгрия скорее пойдет на переговоры с США, чем с Великобританией, поскольку руки американцев никакими обязательствами перед Италией не связаны.

США ВСТУПАЮТ В ИГРУ: АМЕРИКАНСКИЙ ФАКТОР В СРЕДНЕЙ ЕВРОПЕ

В 1917-1918 гг. поток новой, далеко не свободной от тенденциозности информации не слишком исказил сложившийся в Северной Америке десятилетиями образ Монархии Габсбургов. В Соединенных Штатах еще жива была память о триумфальном турне по городам США вождя венгерской революции Лайоша Кошута в 1850-х годах. А главное, Америка не имела никаких оснований питать враждебные чувства к Австро-Венгрии, которая ни чем не угрожала ни ее торговым интересам в Европе, ни морским коммуникациям США. Именно поэтому, начав 6 апреля 1917 г. войну с Германией, правительство Вильсона воздержалось от объявления войны главному германскому союзнику. Более того, демонстрируя принципиально иной подход к первому и главному союзнику Германии, Вильсон заявил, выступая перед конгрессом США: "Мы должны непосредственно объявить, что мы не желаем ослабить или трансформировать Австро-Венгерскую монархию".

Понадобилось целых восемь месяцев, чтобы США решились под большим давлением европейских союзников объявить 7 декабря 1917 г. войну Монархии. Особую настойчивость при этом проявили, естественно, итальянцы. Наступившее между США и Австро-Венгрией формальное в сущности состояние войны не помешало Вене и Вашингтону поддерживать почти нормальные отношения, свободные от предубеждений, истерии и враждебности, свойственные взаимоотношениям США и Германии. Президентским посланием от 8 января 1918 г. Соединенные Штаты официально подтвердили свое желание видеть Дунайскую монархию после окончания европейской войны в целости и сохранности. О своей твердой решимости принять самое активное участие в достижении мира в Европе, в определении судеб народов Средней Европы в том числе, США во всеуслышание заявили в обнародованных 8 января 1918 г. "14 пунктах" президента Вильсона, 10 пункт которых гласил: "Народам Австро-Венгрии, чье место среди других наций мы хотели бы видеть гарантированным, должна быть предоставлена возможность для автономного развития". Тем самым Соединенные Штаты провозгласили одной из целей своей европейской политики сохранение многонациональной Австро-Венгерской империи.

Комментируя этот пункт, государственный секретарь Роберт Лансинг писал: "Президент руководствовался намерением сохранить в целости дуалистическую Монархию". Чарльз Сеймур, позднее президент Иельского университета, подтверждая эту мысль, писал: президент, подобно другим ведущим государственным деятелям Западной Европы, "считал необходимым политическое единство народов Австро-Венгрии, полагая, что Монархия Габсбургов могла бы стать позитивным фактором для Европы, если бы освободилась от германского господства". Все это верно, но лишь отчасти. Новейшие исследования показывают: вовсе не сохранностью Монархии был озабочен в 1917 г. Вильсон, а скорее реализацией своей идеи "нового порядка" на европейском континенте, нового либерального порядка, который должен был прийти на смену авторитарным, по его определению, режимам Германии и Австро-Венгрии. Для президента не имело принципиального значения расчленение многонациональной империи с последующей дезинтеграцией среднеевропейского пространства путем предоставления угнетенным народам права на самоопределение. Победа Февральской революции лишь укрепила Вильсона в его представлениях о будущности Европы.

В начале февраля 1917 г. в швейцарской столице произошла встреча двух интернационально известных ученых - профессора международного права Венского университета Хайнриха Ламмаша и американца Дэвида Геррона, личных представителей короля-императора и президента, соответственно. Оба пользовались полным доверием своих потентатов. Американец был доверенным лицом также и госсекретаря Лансинга, чего нельзя сказать о его австрийском партнере. Чернин, превыше всего ставивший сохранение лояльности по отношению к Берлину, следил за "партизанской акцией" своего повелителя и его эмиссара сдержанно. Ни сепаратные переговоры, ни тем более сепаратный мир в обход германского союзника министра не устраивали. Чернин мечтал фактически о "германском мире", а не "договорном" или компромиссном, о котором так много и многоречиво толковали в ту пору политики по обе стороны фронтов. В то же время Чернин сознавал, сколь тяжким грузом лежит на имидже Монархии клеймо верного союзника кайзеровской Германии. Выступая на заседании австрийского кабинета 16 апреля 1917 г., он говорил:

"Мы должны переломить впечатление, что Австрия во всем зависима от Германской империи, поскольку великая война превратилась в крестовый поход всего мира против Германии… Так как война подходит к концу, мы не можем позволить, чтобы нас считали просто немецким вассалом".

Иных позиций придерживался молодой император. В нем еще жива была старинная габсбургская неприязнь к чопорной Пруссии и прусско-юнкерскому милитаризму.

Начало между тем было обнадеживающим. Отчет о бернских беседах, сделанный профессором лично на аудиенции 14 февраля в Хофбурге, привел монарха в состояние крайнего воодушевления. Лансинг намекал даже насчет финансовой помощи, если император-король опубликует манифест о предоставлении автономии народам Монархии и о необходимости освобождения Бельгии от германской оккупации. Воспользовавшись посредничеством короля Испании Альфонса XIII, король-император направил в Вашингтон послание, в котором сообщил о своем согласии принять "14 пунктов" с незначительными поправками.

Тем же путем 8 марта поступило ответное послание Вильсона, которое, однако, в Вене было встречено с некоторым разочарованием. Президент хотел узнать, какие меры намерен предпринять император для удовлетворения "национальных аспираций славянских народов", живущих в империи и поддерживающих тесные связи с соседними славянскими странами, каковы "совершенно конкретно те уступки", которые он готов сделать Италии, что должно предпринять для прекращения "беспорядков на Балканах" и для устранения соперничества между балканскими государствами. В середине марта в Вене был даже подготовлен соответствующий ответ, но он не дошел до президента из-за несовершенства испанского посредничества. На этом контакты и оборвались, Во всяком случае, имеется достаточно оснований говорить о сближении позиций Австро-Венгрии и США уже после объявления состояния войны между ними.

В ходе швейцарских встреч Ламмаш разъяснил Геррону, что американцы не должны верить Чернину, что доверия заслуживает только Его апостолическое Величество король-император Карл I, который готов расстаться с Германией, если та не пожелает подписать мир на основе программы президента США. Чернин, узнав некоторые детали этих переговоров, через своего посла при испанском дворе попросил Альфонса передать от имени Карла (?!) президенту послание, в котором категорически опровергались разговоры об австро-венгерском сепаратном мире. Так дружными усилиями обоих придворных удалось весьма успешно запутать всех, кого только возможно было запутать - американцев, англичан, испанцев и себя тоже, не говоря уже о союзниках-германцах.

Но история имела продолжение. Испанский король передал по телеграфу императору содержание беседы своего посла с Вильсоном, во время которой последний сказал, что ему показалось несколько "неясным" послание императора. Президент добавил с явным недовольством, что он принципиальный противник всяких тайных переговоров и секретных соглашений. Но на открытый и прямой разговор ни Чернин, ни его высочайший повелитель не были способны в принципе.

В апреле 1918 г. разногласия между императором и министром иностранных дел зашли так далеко, что в кулуарах пошли разговоры об отречении Карла и учреждении регентства во главе с популярным эрцгерцогом Евгением. В этой комбинации Чернин видел себя в роли диктатора. Состоявшийся 14 апреля коронный совет под председательством Карла показал, что желающих поддержать авантюрные проекты министра немного. Некоторое время Чернин носился с мыслью о самоубийстве, но предпочел подать 18 апреля прошение об отставке. В преемники прочили опытного посла в Стамбуле маркграфа Яноша Паллавичини. Вопрос, однако, решался в Будапеште. Тиса с венгерским премьером Ш. Векерле договорились вновь посадить на министерское кресло Буриана. После покаянной поездки Карла в германскую ставку в Спа в мае 1918 г. с Бурианом Запад осознал безнадежность усилий по нейтрализации Австро-Венгрии, что стало поворотным рубежом в отношениях к ней Антанты.

После этого Вильсону, как и Ллойд Джорджу, не говоря уже о Клемансо и Пуанкаре, ничего другого не оставалось делать, как поверить декларативным утверждениям главы Чехословацкого национального совета в эмиграции Томаша Масарика и компании, что новые малые суверенные государства успешнее, чем Монархия Габсбургов, выступят в качестве барьера против милитаристской Германии и коммунистической России. Трагический опыт европейской истории последовавших десятилетий более чем наглядно доказал прямо противоположное - новые государства не смогли противостоять ни немецко-фашистской агрессии, ни советско-русскому коммунизму, все они стали легкой добычей сначала коричневого тоталитаризма, а затем красного.

К лету 1918 г., однако, курс Антанты на разрушение империи, уже самоочевидно переставшей быть европейской необходимостью, определился вполне. Все большую популярность в странах Антанты приобретал лозунг-клич бывшего профессора Венского университета Масарика "Уничтожьте Австро-Венгрию!". В публицистике и документах держав Антанты все чаще стали мелькать совершенно новые, непривычные термины - "чехо-словак", "чехо-словацкий", а также "югослав", "югославский".

28 июня 1918 г. США публично декларировали необходимость освобождения всех славянских народов от германского и австрийского господства, перечеркивая тем самым спасительный для Монархии 10 пункт Вильсона. На следующий день Франция объявила о признании Чехословацкого национального совета в качестве представителя "чехословацкой нации".

ДВИЖЕНИЯ НАЦИОНАЛЬНОСТЕЙ

В конце апреля 1915 г. Югославянский комитет в Париже во главе с хорватами А. Трумбичем и Ф. Супило провозгласил своей целью создание федеративного югославского государства в составе Хорватии, Славонии, Словении, Далмации, Боснии-Герцеговины, а также Триеста. На часть названных территорий претендовали итальянцы.

Рим решительно возражал против образования единого югославянского государства под эгидой Сербии, настаивая на создании независимой Хорватии. Однако полностью пренебречь сербскими интересами Запад все же не мог себе позволить и потому в августе 1915 г. три союзные державы - Англия, Франция и Россия - выступили в Нише с заявлением о своем согласии "подарить" Сербии следующие, не принадлежащие им территории: Бачку (часть будущей Воеводины), Славонию, значительную часть Далмации (от мыса Планка до р. Дрина) с городами Дубровник, Сплит и Котор, а также всю Боснию-Герцеговину целиком. Решение вопроса о Хорватии и городе-порте Фиуме (Венгрия) было отложено. Западные демократии вместе с царской Россией распоряжались чужими землями и целыми странами, как своей собственностью.

В 1916 г. после разгрома сербской армии между правительством Пашича и Югославянским комитетом обострились принципиальные разногласия из-за соперничества за гегемонию в югославянском объединительном движении: речь шла о двух противоположных путях объединения. Комитет, в противоположность Пашичу, отвергал, по словам одного из его лидеров Л. Тумы, "идею гегемонии одной национальности над другой и основывал государственную идею югославизма на принципе равноправия всех входящих в Югославию народов. Мы не хотим ни австрийской, ни сербской Югославии, а Южно-славянскую Югославию".

Все же при очевидных проявлениях великосербского гегемонизма хорваты-югослависты перед лицом угрозы итальянской экспансии вынуждены были продолжать сотрудничество с правительством Сербии. В сентябре 1917 г. прозвучало публичное заявление итальянского адмирала, командующего флотом, американскому журналисту о необходимости присоединить к Италии после окончания войны Истрию, Триест, Далмацию.

С другой стороны, и Пашич нуждался в хорватской поддержке, чтобы в переговорах с Западом иметь возможность "легитимно" выступать от имени югославян Австро-Венгрии. С этой целью и была созвана конференция Пашича с Югославянским комитетом во главе с Трумбичем и Супило на острове Корфу, где находилось правительство оккупированной Сербии в июне-июле 1917 г. В обнародованной декларации политической целью югославян провозглашались уничтожение Австро-Венгрии и создание югославянского государства в качестве бастиона на пути германизма! Однако политические партии в самой Хорватии корфскую декларацию отклонили, увидев в ней торжество "великосербской идеи". А хорватские войска попрежнему стойко сражались за кайзера и Монархию на итальянском фронте.

Призывы и лозунги эмигрантских деятелей к уничтожению Австро-Венгрии не нашли поддержки у руководства национальных движений в самих странах и землях Монархии; их требования по-прежнему не шли дальше объединения чешских земель в одно административное целое с предоставлением Чехии равных с Венгрией прав, а словацким землям - автономии в составе королевства Венгрии. И все это только после окончания войны. Ни о каком уничтожении Австро-Венгрии и упоминания не было. Такую же позицию выражала Майская декларация Югославянского клуба рейхсрата от 30 мая 1917 г., зачитанная лидером словенской фракции А. Корошецем под бурные аплодисменты и восторженные крики одобрения: "Мы требуем объединения всех земель Монархии, населенных словенцами, хорватами в одно самостоятельное государственное образование под скипетром Габсбургской династии, свободное от всякого чужого национального господства и построенное на демократической основе". При этом преследовалась двоякая цель - устранить не только угрозу "германизма" и "мадьяризма", но и "великосербизма".

Характерная особенность всех этих планов - стремление повторить опыт Австро-Венгерского соглашения 1867 г. и добиться статуса дуалистической Венгрии. В таком же духе был составлен проект нового статуса Галиции, подготовленный Польским клубом австрийского рейхсрата в 1917 г. Выдвижение проектов федерализации Монархии неизменно сопровождалось изъявлением верности и лояльности династии Габсбургов и заверениями в поддержке военных усилий империи со стороны подавляющего большинства общественных и политических организаций славян.

Так или иначе, до сентября 1918 г. видимых признаков организованных сепаратистских движений ни в самой Австрии, ни в Венгрии не наблюдалось. Тем не менее неурегулированность национальных отношений, очевидное недовольство многих народов своим положением, сказывались на боеспособности австро-венгерской армии с каждым годом войны все больше. Только в России военнопленных чехов и словаков насчитывалось около 350 тыс. человек. Солдаты и даже офицеры славяне, чешские и словацкие солдаты испытывали симпатии к России и предпочитали сдаваться при каждом удобном случае в плен, чем сражаться "за кайзера и Монархию" до последнего патрона. Да и мадьяры тоже охотно сдавались в плен. В русском плену перед Брест-Литовским миром было около полумиллиона венгерских солдат и офицеров.

Наиболее известным случаем сдачи стал переход на сторону России более 2 тыс. солдат и офицеров 28-го Пражского полка вместе с оружием и амуницией. Правда при формировании чехословацких частей в России возникало множество военно-политических и юридических проблем, так как использование труда военнопленных при ведении боевых действий против своей страны противоречило статьям 6 и 23 Гаагской конвенции о законах и обычаях войны.

С лета 1917 г. в умонастроениях славян и других народов империи наметился перелом: все отчетливее стали проявляться разочарование в империи Габсбургов, неверие в ее способность гарантировать совместное существование и необходимую безопасность населяющим ее народам.

ПОСЛЕДНЯЯ ОСЕНЬ ИМПЕРИИ

В сентябре-октябре 1918 г. наступила последняя осень империи Габсбургов.

20 октября Вильсон потребовал признания стремления к независимости народов Монархии. Это заявление сделало процесс распада империи необратимым.

26 сентября Чехословацкий национальный совет прокламирует в Париже образование чехословацкого государства во главе с Масариком.

4 октября в Загребе формируется Национальный совет хорватов, сербов и словенцев.

Процесс распада империи начался за несколько недель до окончательного военного поражения Центральных держав. Император-король признал факт поражения 16 октября. Опубликованный в этот день манифест Карла I провозгласил империю федеративным образованием. Но было уже слишком поздно.

Самый последовательный из руководителей Австро-Венгрии в решимости вести войну до конца, причем до победного конца, граф Тиса, выступая 17 октября в нижней палате венгерского парламента, констатировал: "Эту войну, господа, мы проиграли!". Но необходимых выводов, а главное экстренных радикальных мер по спасению того, что еще можно было спасти в этой отчаянной ситуации, Тиса не сделал. Крутой, упрямый, неуступчивый Тиса органически был не способен к политическим компромиссам. Между тем ситуация требовала встречных принципиальных шагов власти в реализации программных требований демократической оппозиции (всеобщее избирательное право) и невенгерских народов (право на самоопределение, или по меньшей мере автономия).

Примечательно, что Австрия отказалась от дуализма и совместного с Венгрией сосуществования в империи раньше, чем это сделал господствующий класс Венгрии.

21 октября 1918 г. немецкоязычные депутаты рейхсрата объявили себя Временным национальным собранием Немецкой Австрии, а спустя неделю, 30 октября, провозгласили ее присоединение к Германской республике в качестве составной части Германии.

24 октября ушел в отставку министр иностранных дел Буриан, его сменил Дюла Андраши-младший. Через два дня по его рекомендации Карл I наконец решился денонсировать ставший роковым для Монархии союзный договор с Германией. Тот самый, что был сотворен родным отцом последнего в истории династии Габсбургов министра иностранных дел - Дюлой Андраши в 1879 г.

Одновременно с калейдоскопической быстротой совершалось отпадение от империи ее национальных окраин.

28 октября в Праге была провозглашена Чехословацкая республика.

На следующий день сабор в Загребе объявил о присоединении Хорватии и других югославских земель Монархии к Сербии.

30 октября Временное национальное собрание создало Немецкую Австрию.

30-31 октября в Венгрии произошла буржуазно-демократическая революция, но расторжение ее уз с Австрией и династией произошло позже, чем это сделала сама Австрия.

2 ноября подал в отставку с поста министра иностранных дел уже не существующей империи Андраши.

На следующий день в итальянском городе Падуя состоялось подписание акта о перемирии. Мировая война завершилась полным распадом исторической империи, просуществовавшей без малого четыре столетия. Последнюю точку поставил сам император-король Карл Габсбург, подписавший документ о своем отречении 11 ноября 1918 г.

Австро-венгерская Монархия застряла на этапе дуализма, не продвинувшись дальше по пути структурных реформ, начатых в 1867 г., и, в конце концов, оказалась неспособной достойно встретить новую эпоху XXв. в. Осознал это еще сам престарелый монарх, гарант этой неподвижности. Дожив до середины второго десятилетия XXв. в., он ни разу не воспользовался ни пишущей машинкой, ни автомобилем, ни даже телефоном. Незадолго до своей смерти в 1916 г. монарх сделал признание, несомненно делающее ему честь: "Я уже давно убедился в том, какую аномалию представляем мы в современном мире"!

Однако разумной, приемлемой для всех народов Средней Европы альтернативы этой "аномалии" не нашлось. На развалинах многонациональной империи возникли новые государства, тоже многонациональные, за исключением Австрии и Венгрии. Только гораздо более хилые и потому беззащитные перед лицом внешних угроз. К тому же правители новых государств, к несчастью своих народов, не вняли мудрому библейскому завету: "Не нарушай межи ближнего твоего, которую положили предки в уделе твоем, доставшемся тебе в земле, которую Господь Бог твой дает тебе во владение" (Втор 19, 14). В этом была их роковая ошибка.
 

---

---

В этой публикации, рассчитанной на массового читателя,
мы опустили ссылки на труднодоступные источники.

---

Октябрь 2001