Граф С. С. Уваров
ПЕТЕРБУРГСКИЙ КАБИНЕТ
ПРОТИВ МАРКИЗА ДЕ КЮСТИНА:
НЕРЕАЛИЗОВАННЫЙ ПРОЕКТ С. С. УВАРОВА
В.А. Мильчина, А.Л. Осповат
Завершая публикацию материалов по истории русской рецепции книги маркиза де Кюстина "Россия в 1839 году [1], предлагаем теперь вниманию читателей небольшой документальный комплекс, отложившийся в секретном фонде III Отделения. Этот источник ведет нас на вершину административно-бюрократической иерархии Российской империи николаевской эпохи. Известно, что в тех случаях, когда процедура принятия ответственных решений требовала сугубой конфиденциальности или же сами решения не подлежали огласке (а также и по иным соображениям), Николай I, минуя обычные инстанции, учреждал секретные, особые или временные комитеты, состоявшие из нескольких доверенных лиц - как правило, в ранге министров, главноуправляющих Отделениями собственной императорской Канцелярии и членов Государственного совета (в который ех professo входили руководители основных министерств). В 1830-1840-е гг. помимо регулярно созывавшихся секретных комитетов по крестьянскому вопросу, деятельность которых наиболее изучена в историографии [2] существовало немало аналогичных структур, занимавшихся, например, определением статуса товарища министра, пересмотром правил выдачи заграничных паспортов, пересмотром устава строевой службы и многими другими предметами [3]
По всей вероятности, летом 1843 г. именно на таком уровне вычерчивались контуры пропагандистской кампании против книги Кюстина.
Напомним, что, согласно "Bibliographicde la France", первое издание "России в 1839 году" увидело свет 1/13 мая 1843 г. Ровно через неделю Яков Толстой, агент III Отделения во Франции, посылает экземпляр в Петербург (на пароходе, шедшем из Гавра) [4] а уже 31 мая/12 июня П.А. Вяземский сообщает А. Я. Булгакову столичную новость: "Здесь много толков о книге Custine о России, 4 тома. Но мало кто ее читал: на книгу наложено строжайшее запрещение" (НЛО. №8. С. 117) [5].
Срок, который разделяет даты получения и запрещения книги, мог оказаться еще короче, если бы не колебание императора, который, по-видимому, сначала не желал афишировать свою личную обиду на сочинителя; по сведениям Вяземского, в данном случае Николай I уступил настояниям А.Х.Бенкендорфа и П.Д.Киселева (см.: НЛО. №8. С. 118). Эта информация выглядит надежной - и потому, что речь идет о ключевых фигурах николаевского режима (главноуправляющем III Отделением и министре государственных имуществ), личных друзьях императора, и потому еще, что оба они в самом ближайшем будущем оказались в числе участников некоего вполне секретного комитета по Кюстину.
Сразу оговорим условность принятого термина, обусловленную существенной неполнотой источника: мы не располагаем данными ни об организационной стороне дела, ни о принятой всеми участниками итоговой резолюции (впрочем, отнюдь не очевидно, что последняя вообще имела место). Но тем не менее, при всей отмеченной фрагментарности, обнародуемые ниже материалы представляют значительный интерес: они проясняют выбор стратегии для той инспирированной в Петербурге полемики с Кюстином, общий ход и отдельные эпизоды которой уже освещены в научной литературе. При публикации каждого из четырех документов, образующих этот комплекс (ГАРФ. Ф.109. СА. 0п.4. №75. Л.1-8. Оригинал на фр.яз), дана лишь краткая его характеристика; более пространный комментарий вынесен в заключительный раздел.
1 Записка министра народного просвещения (управлявшего также цензурным ведомством) С. С. Уварова, составленная, по-видимому, вследствие личного указания Николая I, отражает начальную фазу деятельности комитета; она датируется - по сопоставлению с документом 3 - первой половиной июня (по ст. ст.) 1843 г.
Было бы неловким и неверным затевать прямую полемику с книгой г-на де Кюстина о России, ибо нападки его такого рода, что не позволяют поднимать перчатку: попытки анализировать, разбирая фразу за фразой, все это нагромождение грубых клевет и благовидно софизмов, всю эту коварную смесь лжи и правды, изготовленную с величайшей ловкостью и пропитанную той неуклонной, нескрываемой ненавистью, которая делает эту книгу последним словом крестового похода Европы против России, - такие попытки обречены на неуспех. Чем более зловредно это последнее слово, тем осмотрительнее следует выбирать способы обезвредить яд, разлитый так искусно и щедро.Если исключить из книги множество лживых или смешных анекдотов, множество частных вымыслов, если не принимать во внимание враждебность, переполняющую эту книгу, то нам откроется заветная мысль автора, которую можно сформулирован) следующим образом: "отношения императора к стране - и страны к императору - такого свойства, что оскорбляют все законы божеские и человеческие; отношения эти суть условие существования власти; но подчиняться подобному порядку - значит забыть свой долг перед Богом".
Очевидно, что в крайнем своем выражении такой взгляд есть призыв к нарушению порядка, прямой сигнал к бунту.
Очевидно также, что именно в этом и заключается слабость рассматриваемой книги, ибо если бы общество, насчитывающее 60 миллионов человек [6], было устроено так, как утверждает автор и на тех основаниях, какие он ему приписывает, оно не смогло бы просуществовать и суток. Сам же факт, что оно существует, обладает устрашающей мощью и развивается, доказывает, что начальная посылка книги неверна, что рассуждения автора противоречат и реальности, и его собственным выводам. Чего было бы бояться Европе, будь Россия в самом деле таким чудовищным. оставленным Богом обществом, каким изображает его г-н де Кюстин?
Вот то направление, по которому должно идти критику этого опасного сочинения, этого - в точном смысле - факела, призванного разжечь войну между нами и Европой. Дело, следовательно, не в том, чтобы полемизировать с г-ном де Кюстином по поводу деталей и крайностей; необходимо опровергнуть основные его принципы. спокойно и продуманно обнажить исходную ложность его благовидных и оскорбительных софизмов. Это - единственное средство защитить умы от воздействия его книги; такому сочинению, написанному с талантом и, главное, знанием дела, обеспечен благожелательный прием всей мыслящей Европы, и для людей рассудительных оно станет естественным противоядием от той книги, которая, на наш взгляд, является самым опасным произведением из всех, напечатанных за последние полвека.
Однако просто принять эту идею - недостаточно, следует обсудить средства к ее осуществлению, которые обеспечили бы книге, опровергающей сочинение г-на де Кюстина, успех среди читателей.
Если эта новая книга, появления которой нам следует желать от всей души, выйдет в России и под именем русского, успеха ни в Европе, ни у нас она иметь не будет. Даже если бы среди русских писателей удалось найти авторитетное имя, само это имя испортило бы все дело. Пусть даже книга оказалась бы талантливо написанной и произвела определенное впечатление, она все равно осталась бы выступлением адвоката, представляющего заинтересованную сторону, и одного подозрения, что автор связан с правительством, вполне хватило бы для того, чтобы погубить все предприятие. Достаточно сколько-нибудь внимательно ознакомиться с отзывами. которыми последние четыре-пять лет награждает нас современная пресса, достаточно представить себе тот разгул, который царит в общественном мнении Германии и Франции, чтобы убедиться в справедливости этого предположения.
Следовательно, надлежит действовать иначе, и вот каким образом. В Париже, где - при соблюдении некоторых предосторожностей - все покупается и - при наличии определенной ловкости - все продается, следует найти знаменитость, писателя с репутацией, который не принадлежит ни к крайне правым, ни к крайне левым; писателя серьезного, обладающего авторитетом в сферах политической и литературной. Надлежит связаться с ним напрямую и не только начертать ему план сочинения, но (и это главное) предоставить ему все необходимые материалы. Его книга должна явиться не опровержением книги г-на де Кюстина, но сочинением, которое можно будет ей противопоставить; имя г-на де Кюстина вообще не следует в ней упоминать - разве что вскользь, так сказать, к слову.
Поставя главной задачей изображение в истинном свете фундаментальных, исконных отношений, связующих престол с нацией, а нацию с престолом, т.е. изображение того, что есть, в противовес клеветам г-на де Кюстина, - следует также непринужденно и деликатно изобразить и то, чего еще нет.
Нет нужды скрывать некоторые слабые стороны существующего порядка вещей или, лучше сказать, некоторые стороны, которые просто еще не успели развиться вполне, но следует совершенно неопровержимо доказать, что 60 миллионов человек, которых французский автор то смешивает с грязью, то оплакивает как извечных жертв самой отвратительной тирании, не таковы, какими он их рисует, по той простой причине, что подобных людей вообще не может существовать в природе, что органический закон, управляющий жизнью и смертью империи, не тождествен и не может быть тождествен системе слепого угнетения и неслыханного унижения, ибо такой порядок не имеет опоры в прошлом, как не имеет и будущего, и если Россия хотя бы на мгновение приняла бы тот облик, который приписывает ей г-н де Кюстин, она давно бы уже рассыпалась с ужасным грохотом.
Итак, подобное сочинение, серьезное и искреннее, явилось бы лучшим ответом на книгу г-на де Кюстина; не выглядя прямым опровержением этой книги, оно сообщило бы умам беспристрастным (а они, благодарение богу, еще встречаются) самый простой и верный способ отличить правду от лжи; эти люди, по крайней мере, не считали бы г-на де Кюстина достоверным свидетелем и не судили бы о нашей истории по его инвективам, а о нашем будущем - по его предсказаниям.
Повторяю: предоставить необходимые материалы писателю с репутацией, направлять его шаг за шагом, начертать ему общий план новой книги о России; тщательно отобрать сообщаемые в ней сведения, излагать факты, не впадая в преувеличения, быть логичным, не прибегая к уверткам; ясно объяснить, почему существующий в России порядок - единственный, который ей подобает, и почему этот порядок дорог стране, твердо сознающей свою выгоду; наконец, показать, согласно какому закону взаимосохранения император находит опору в национальном чувстве, а национальное чувство, в свой черед, находит воплощение в императоре, - вот задача, которую должен решить тот, кто возьмет на себя руководство созданием книги, о которой идет речь.
На титульном листе ее непременно должно стоять имя французского писателя, предоставившего его в наше распоряжение, но все ее страницы должны быть проникнуты глубоким знанием нашей страны и пониманием важнейших исторических принципов, лежащих в основе ее устройства, - а таким знанием обладают только русские. Нынешние обстоятельства, по-видимому, требуют, чтобы появилось сочинение именно такого рода; всякий же иной ответ на книгу де Кюстина будет недостаточен, недостоин и обречен на неуспех.
2
19/31 июня (см. документ 3) Уваров направил свою записку коллеге по комитету, сопроводив ее двумя личными обращениями к адресату, имя (и титул) которого в обоих случаях опущен. Предваряя текст, он писал:
Вы, должно быть, уже знаете от Нессельроде его мнение о бумаге, копию которой я прилагаю; он написал мне, что программа превосходна (это его слова), но он сомневается в том, что можно найти человека для ее осуществления. На мой взгляд, трудность заключается отнюдь не в том, чтобы найти писателя, который предоставит в наше распоряжение свое имя, но в том, чтобы написать саму книгу.После того как Нессельроде так высоко оценил эту идею, было бы слишком самонадеянно сказать: я это сделаю, поэтому скажу только: я прикажу, чтобы это было сделано, если в этом чрезвычайно деликатном и нелегком Труде меня будет поддерживать мысль, что я делаю нечто приятное императору, в чем он увидит свидетельство моего усердия и преданности. Вы не сочтете, любезный коллега и друг, эти слова за проявление тщеславия; Вы достаточно меня знаете, чтобы быть уверенным: я берусь за дела такого рода только после очень серьезных размышлений; ложная скромность в этом случае была бы сродни тщеславию.
Однако Вы не можете не признать, что, если масштабы предприятия не будут очерчены заранее и если у меня не будет уверенности в том, что благоприятные условия, о которых я Вам говорил, станут реальностью, - я не смогу взяться за труд столь обширный. Завтра я уезжаю [7] а пока шлю вам две новые публикации, касающиеся России и императора, направление которых мне кажется недурным [8]. - Благоволите конфиденциально сообщить мою программу Орлову и Киселеву, которые, каждый в отдельности, высказывали мысли, близкие к Вашим.
3
Постскриптум содержит всего несколько слов:
Прощайте, любезный друг; не сомневаюсь, что если, благодаря господа бога, я вернусь живым и здоровым, то найду в вас дружеское расположение, которое я так высоко ценю и которое является совершенно взаимным.Уваров.
19 июня 1843.
4
Завершает данный комплекс недатированный отзыв на записку Уварова. Этот текст не имеет подписи и не содержит иных внешних указаний на авторство; несомненно, однако, что он принадлежит тому лицу, которому адресованы документы 2 и 3.
Я скажу, как Нессельроде: это превосходно по замыслу, но очень сложно по исполнению.Для того чтобы подобная книга могла иметь нужное влияние, автор должен обладать определенной литературной репутацией и иметь право сказать: я изучил Россию в России - и вот плод моих наблюдений. Какой французский или немецкий автор сможет так сказать, а без того кто ж поверит его рассказу? Чрезвычайно трудным будет и сбор материалов для подобного сочинения. Тем не менее, по нынешним временам, исполнение такого труда было бы весьма желательным и заслуживало бы всяческого поощрения. - Полезно было бы не только направить общественное мнение на путь истинный - ведь серьезные книги находят мало читателей, - но и предоставить материалы будущим историкам, создать тот противовес лживым утверждениям Кюстина, который понадобится авторам грядущих сочинений о России.
Создание подобной книги потребует времени, потребует оно и усилий от всех, кто любит свое отечество. - Я полагаю, что Уваров со своим батальоном профессоров - единственный, кто может за это взяться: мы же должны ему помочь.
Между тем, ожидая завершения этого труда, не следует пренебрегать и газетными статьями. В книге Кюстина столько неточностей, столько преувеличений, что не составило бы труда высмеять ее, напомнив, что русские, подобно протестантам, тоже верят в Бога, что страх - не единственное орудие правительства, что все народы усваивают цивилизацию путем подражания, китайцы же, составляющие исключение из этого правила, - пример не слишком вдохновляющий; что абсолютизм у нас-то же, что и диктатура римских цезарей, ибо русские, а не поляки в течение трех столетий сдерживали наступление на Европу воинственных азиатских племен, что позже им пришлось сражаться с врагами более могущественными - завоевывать выходы к морю и передвигать границы, а для этого необходимо было установить диктаторское правление над 60 миллионами, расселенными по одной восьмой земного шара; что эта необходимость, принятая народным инстинктом, имела благодетельные последствия - ибо народ наш развивается, и столь успешно, что плодом этого развития явилась независимость старой Европы, стенавшей под игом и не умевшей без помощи этих самых русских, своих младших братьев по цивилизации, свергнуть тяготевшую над ней тиранию.
Вдобавок следовало бы, я полагаю, представить сочинение Кюстина как карикатуру и поблагодарить его за преувеличения, за шарж, который, пожалуй, может принести и пользу.
Мольер стремился исправлять пороки и нравы современников, выводя на сцену святош - выскочек - претенциозных дам; отсюда тем не менее никак не следует, что все его портреты в точности походили на оригиналы, что он не сгустил краски ради лучшего изображения этих пороков и смешных черт. Кюстин пошел гораздо дальше. Он не только впал в преувеличения - он солгал; на это следует указать, а за остальное сказать ему спасибо.
Нижеследующий комментарий сгруппирован вокруг нескольких пунктов.
Состав комитета.
Из приведенных материалов с очевидностью следует, что комитет, сформированный в начале лета 1843 г., выделяется очень высоким представительским уровнем: его членами, помимо Уварова, являются генерал-адьютант граф А.Ф.Орлов, самый близкий императору человек из его окружения; министр иностранных дел и вице-канцлер граф К.В.Нессельроде, упомянутый выше граф П.Д.Киселев, а также, без сомнения, граф А.Х.Бенкендорф, который в дальнейшем курировал негласную полемику русского правительства с Кюстином (и не случайно, что рассматриваемый комплекс сохранился именно в секретном фонде его ведомства).
Особый интерес представляет для нас, разумеется, личность еще одного члена комитета - того, кто дал отзыв на записку Уварова. Суммируя информацию, которую можно извлечь из документов 2-4, мы вправе констатировать следующее: этот человек обладает таким же рангом, как и его коллеги по комитету; он эрудирован в историко-литературных предметах и способен остро выразить мысль; наконец, с министром народного просвещения его связывают достаточно продолжительные и (по крайней мере, с точки зрения Уварова) близкие отношения. На наш взгляд, всем этим характеристикам отвечает только граф Д.Н.Блудов, главноуправляющий II Отделением императорской канцелярии (ранее бывший министром юстиции), член Государственного совета и председатель его департамента законов. Получив серьезное (по меркам своего времени) домашнее образование [9], Блудов, по словам князя П.В.Долгорукова, "всегда находил время читать журналы, книги и следить за ходом мысли человеческой" [10] (ср. отзыв откровенного недоброжелателя: "Блудов до самого конца слыл самым образованным человеком..." [11]); в правительственных же кругах он считался одним из лучших стилистов и ораторов, причем весьма компетентный в делах такого рода М.А.Корф отмечал, что его выступления, расцвеченные "иронией и даже сарказмом" (ср. его mot по поводу Кюстина: НЛО. № 8. С. 124; об иронических подтекстах документа 4 см. ниже), обнаруживали "чудесную находчивость в возражениях" [12].
Их знакомство с Уваровым, восходящее к первым годам александровской эпохи (когда оба начинали служить по дипломатической части), закрепилось во второй половине 1810-х гг. совместным участием в "Арзамасе"; спустя тридцать лет министр народного просвещения с гордостью вспоминал об этом обществе, впрочем, ретроспективно ограничивая его состав фигурами, сохранившими, подобно Блудову, благонадежную репутацию в николаевскую эпоху [13].
Уваров и его "программа".
Заслуживает внимания то обстоятельство, что из всех известных нам членов комитета Уваров обладает наименьшим весом (он - единственный, кто еще не возведен в графское достоинство) и самой невысокой социальной репутацией (ср. пушкинский памфлет "На выздоровление Лукулла"). Лишь немногие (как, скажем, Герцен) способны расподобить "дрянного" человека и государственного мужа, который на своем посту "пользы наделал бездну" [14].
"Как жаль, - замечает А.В.Никитенко, по обязанностям профессора и цензора хорошо изучивший личность министра, - что этому человеку не дано одной силы - силы нравственной воли. Добиваясь влияния и милостей при дворе, он лишился одновременно уважения и двора и общества.<...> Уваров<...> постоянно запутывается в тонкостях своего ума. Он думает ловить мух в паутине и прилежно сучит нити ее, не замечая, что они служат только к тому, чтобы указывать путь врагам к его гнезду [15]".
Процитированная запись сделана 20 мая1843 г. (слух о том, что его шеф лишился благосклонности Зимнего дворца, дошел до Никитенко еще двумя месяцами ранее [16]), и в этой связи уместно предположить, что, составляя в начале июня свою "программу", Уваров руководствовался не только интересами государства, но и, в значительной степени, собственными карьерными видами.
Уже первые читатели записки (Нессельроде и Блудов) отметили, как мы знаем, утопический характер основного предложения Уварова -тайным образом нанять для полемики с Кюстином даже не перо, но имя какого-нибудь авторитетного французского писателя. Отдавая себе отчет в чрезвычайно недоброжелательном и подозрительном отношении общественного мнения Европы к николаевской империи (см. в записке пассажи о "крестовом походе против России" и о "разгуле современной прессы") [17], Уваров едва ли не нарочито пренебрегает вытекающими отсюда практическими следствиями.
Между тем экспертное заключение, вынесенное Яковом Толстым несколькими годами ранее, столь же адекватно описывало и ситуацию 1843 г.: "в настоящее время принадаежность к русской партии считается во Франции признаком настолько дурного тона и столь мало патриотичной, что нужно иметь известный запас мужества и не ставить ни в грош свою популярность, чтобы заявить себя защитником России..." [18]
Таким образом, вопрос о том, кто из достаточно известных парижских писателей (и за какое вознаграждение) согласился бы в буквальном смысле пожертвовать своим литературным именем, - этот вопрос отнюдь не предполагал легкого решения. К тому же, по верному наблюдению Блудова, условием достоверности легенды является относительно продолжительное путешествие автора в Россию (см. документ 4), что, разумеется, потребовало бы специальной и всесторонней подготовки. Наконец, следовало бы обеспокоиться и угрозой огласки: если в Париже, по замечанию самого Уварова, все продается и все покупается, то и информация о подобной сделке сама по себе имела бы немалую цену...
Уклоняясь от обсуждения конкретных деталей предлагаемой операции (и, возможно, перекладывая ее на Бенкендорфа; довольно скоро эта сторона дела перейдет, согласно обычной процедуре, в компетенцию III Отделения и таких его агентов, как Яков Толстой, формально числившийся парижским корреспондентом министерства народного просвещения; об этом см. ниже), Уваров предъявляет свои права на идеологическое руководство. Приведенная записка обнажает замысел не рядовой, но концептуальной апологии николаевской России.
Не свободный от логического противоречия (с одной стороны, Россия не достигла возраста окончательного развития [19], и поэтому в полемике с Кюстином уместно пользоваться аргументами, так сказать от будущего, "следует <...> изобразить и то, чего еще нет"; но, с другой стороны, Россия существует уже на протяжении многих веков, и это позволяет пустить в ход аргумент от истории, если бы господствующий в стране порядок вещей был таков, каким изобразил его Кюстин, она "давно бы рассыпалась с ужасным грохотом" и не смогла бы наводить страх на Европу), уваровский текст тем не менее дает четкое определение главного, или "органического", закона, управляющего современным бытием Российской империи.
Согласно Уварову, институт русского самодержавия включает в себя особое гарантирующее устройство: Николай I как носитель абсолютной власти, имеющий "опору в национальном чувстве", легитимируется также и в качестве высшего репрезентанта этого последнего. Отсюда один шаг до темы императорской харизмы, контуры которой Уваров набрасывает, используя в качестве "полигона" записку о Кюстине.
Подобную интерпретацию стимулировали сразу два фактора. Министр народного просвещения, несомненно, был осведомлен о той (едва ли не основной) претензии Николая I к Кюстину, которая дошла до нас (по цепочке: Бенкендорф - Тютчев - Варнгаген фон Энзе) в следующей формулировке: "...император возмущен тем, что автор стремится отделить государя от его народа" [20]. Формулировка эта, которую приходилось учитывать всем членам "комитета по Кюстину", представляла особенную важность для Уварова, так как хорошо сочеталась с эволюцией его собственных идей.
На рубеже 1832-1833 гг., в бытность свою товарищем министра народного просвещения, Уваров впервые предложил (в отчете Московского университета) новую формулу отечественного образования, включающую три "истинно русские охранительные начала Православия, Самодержавия и Народности, составляющие последний якорь нашего спасения и вернейший залог сил и величия нашего отечества" [21]. Весной же 1843 г., отчитываясь о своем десятилетнем пребывании в должности министра, он внес в эту триаду аккуратную оценочную градацию: православие, формально занимая первое место, является всего лишь одним из "спасительных начал", народность названа началом "не менее важным, не менее сильным", центральная же роль - роль "главного условия политического существования России" - отводится самодержавию [22].
Уваров желал быть монопольным певцом императорской харизмы; вероятно, именно нежеланием уступать любимый предмет рассуждений какому бы то ни было сопернику объясняется, например, странная нерасторопность, проявленная им в связи с изданием книги Н.Г.Устрялова "Историческое обозрение царствования Николая I": Устрялов представил рукопись, созданную в 1841-1842 гг., министру просвещения, но тот, парадоксальным образом, "отозвался, что без высочайшего разрешения печатать нельзя, докладывать же государю неудобно" [23].
Меж тем философствования насчет самих основ власти в России не поощрялись, и Уваров должен был испытывать обоснованные сомнения в том, что Николай I позволит ему опубликовать заветный труд по-русски или даже по-французски под его собственным именем. Книга Кюстина, безусловно, требовала отпора, но Уваров увидел в ее появлении еще и превосходный предлог для обнародования своих общих соображений о специфике российского государственного порядка. Формально лишь развивая претензии императора к Кюстину, он, по сути, намеревался запечатлеть в предполагаемом труде собственные идеологические построения.
Причины неуспеха уваровского плана.
Из сказанного явствует, что Уваров рассчитывал заинтересовать своей "программой" прежде всего императора; на поддержку других членов комитета надежд было, кажется, меньше. От коллег, по-видимому, не укрылось то обстоятельство, что книга Кюстина оказалась для Уварова в большой степени предлогом для изложении собственной историко-политической концепции.
Реакция Нессельроде (превосходно, но неисполнимо) - скорее напоминает условную формулу вежливости, нежели подлинную поддержку (известно отрицательное отношение вице-канцлера к полемике с европейской печатью на ее же страницах [24]); Бенкендорф, напротив, был сторонником и, если верить его воспоминаниям, даже инициатором подобной полемики [25], однако личная неприязнь его к Уварову [26] мешала ему поддержать инициативу излишне честолюбивого министра народного просвещения.
Мнения остальных членов гипотетического комитета (Киселева, Орлова) нам неизвестны, но, даже если они приближались к уваровскому, позиция Нессельроде и Бенкендорфа как людей, непосредственно отвечающих за отношения с Европой и предотвращение антирусской пропаганды, имела, безусловно, больший вес. Впрочем, несмотря на некоторые различия позиций, всех членов "комитета", судя по всему, объединяла скептическая и ироническая оценка замысла Уварова, которую репрезентирует точка зрения Блудова - единственная, помимо уваровской, известная нам более или менее подробно.
Прежде всего Блудов подчеркивает очевидную слабость проекта, заключающуюся в его непрактичности (книга Кюстина требует быстрого, сиюминутного реагирования, замысленный же Уваровым фундаментальный труд потребовал бы работы едва ли не многолетней); не менее характерна и пронизывающая ответ Блудова ирония по отношению к Уварову - книжному утописту, не знающему реальной жизни и опирающемуся на "батальон профессоров".
Формулировка эта, помимо очевидного факта - службы Уварова по министерству просвещения, - намекала на приобретшую печальную известность поездку летом 1841 г. нескольких московских профессоров в имение Уварова Поречье; один из участников этого вояжа, И. И. Давыдов, описал этот эпизод в статье "Село Поречье" (Москвитянин. 1841. № 9) - "до того льстивой, что она насмешила всех в Петербурге" [27] и закрепила за деятелями, преданными Уварову, название "холопов знаменитого села Поречья" [28] - характеристика, подразумевавшая не столько личное участие в злополучной поездке, сколько идеологическую репутацию; к "холопам" причисляли прежде всего Погодина и Шевырева, хотя последний в 1841 г. в Поречье не ездил [29].
Нельзя исключить и еще одного, наиболее потаенного подтекста документа 4. Утверждение, что "Уваров со своим батальоном профессоров - единственный, кто может взяться" за опровержение Кюстина, под пером тонкого острослова Блудова могло подразумевать отнюдь не только особую интеллектуальную оснащенность министра просвещения, но и сходство сексуальных пристрастий Кюстина и Уварова [30] , провоцировавшее на сближение двух имен (ср. близкий ход мысли Вяземского, назвавшего в качестве возможного оппонента Кюстина другого, еще более известного педераста - Ф.Ф.Вигеля: "Вигель мог бы отвечать и задевать его за самые чувствительные места". - НЛО. № 8. С. 118). Таким образом, мнение Блудова, отразившееся в документе 4, будучи формально благоприятным к проекту Уварова, по сути дезавуировало его умело замаскированной, но, по-видимому, достаточно внятной осведомленным высокопоставленным читателям иронией.
Главной же причиной неуспеха уваровского плана стало, очевидно высочайшее неодобрение: Николай I, вообще не доверявший французам, не без оснований счел, по всей видимости, что в таком щекотливом деле полагаться на них тем более невозможно. О том, что идея Уварова не была воплощена, свидетельствует история поездки в Россию Бальзака. 2/14 июля 1843 г., то есть в тот самый период, когда в Петербурге обсуждались методы противодействия книге Кюстина, Бальзак посетил русское консульство в Париже на предмет получения визы для въезда в Россию.
Поскольку "постоянные денежные затруднения Бальзака" не были тайной для парижской публики, поверенный в делах Н.Д.Киселев депешей от 12/24 июля известил своего начальника вице-канцлера Нессельроде о том, что, "идя навстречу денежным потребностям г-на де Бальзака, можно было бы использовать перо этого автора, который сохраняет еще некоторую популярность здесь, как и вообще в Европе, чтобы написать опровержение <...> книги г-на де Кюстина" [31].
Фигура Бальзака едва ли не идеально удовлетворяла всем требованиям Уварова: с одной стороны, он имел знаменитое имя, с другой стороны, возможность "купить" его была достаточно реальна; облегчить переговоры должна была и всем известная связь французского писателя с российской подданной Эвелиной Ганской.
Однако еще прежде, чем стали известны какие бы то ни было подробности визита Бальзака в Петербург, французская пресса уже начала истолковывать этот визит в самом неблагоприятном и для российских властей, и для французского визитера плане. Бальзак прибыл в Кронштадт 17/29 июля 1843 г. , а уже 4 августа газета "Siecle" утверждала, что "путешествие Бальзака - плод дипломатической договоренности, сулящей остроумному романисту прочные и блестящие выгоды" [32]. В подобной подоплеке бальзаковской поездки не сомневался и сам Кюстин, извещавший 7 августа своего постоянного корреспондента К.А.Варнгагена фон Энзе: "Вот уже и Бальзака призвали опровергать меня" [33]. Таким образом, Бальзак как возможный кандидат на исполнение уваровского плана оказался скомпрометирован еще до начала каких бы то ни было переговоров, которые, по всей видимости, так и не были начаты [34].
Первые опровержения Кюстина.
Меж тем отвечать Кюстину все-таки следовало. В выборе стратегии для этой полемики победила точка зрения Нессельроде (и Блудова, предлагавшего "не пренебрегать и газетными статьями"). Уваровский план был отвергнут очень скоро, поскольку уже в цитированной депеше поверенного в делах Н.Д.Киселева от 12/24 июля 1843 г. упоминается статья против Кюстина, "о скором прибытии которой ваше сиятельство изволили меня известить" [35].
Эта "статья" под названием “Слово о сочинении маркиза де Кюстина "Россия в 1839 году"” вышла 23 сентября 1843 г. в виде анонимной брошюры; автором ее был подчиненный вице-канцлера, старший советник министерства иностранных дел К.К.Лабенский (см.: НЛО. № 8. С. 138. Примеч. 116). Ведомство Бенкендорфа было причастно к появлению этой брошюры косвенно: Н.Д.Киселев вручил рукопись агенту III Отделения Я.Н.Толстому, который и занимался к изданием [36]; Толстой и сам был готов исполнить (от имени некоего "жителя Франкфурта") свою непосредственную обязанность и опровергнуть очередное "клеветническое" сочинение о России [37], но в августе 1843 г. поступил приказ приостановить работу над своим опровержением, чем был "глубоко опечален" [38].
Однако, несмотря на немалый успех брошюры Лабенского, вышедшей в начале 1844 г. вторым изданием [39], его опровержение, самое сдержанное из всех русских критик на Кюстина, было, очевидно, сочтено недостаточно веским, и война с Кюстином перешла от министерства иностранных дел всецело в ведение III Отделения.
24 августа 1843 г. Н.И.Греч шлет из Германии Дубельту текст своей статьи против "России в 1839 году", и в сентябре Бенкендорф, внеся незначительные поправки, одобряет ее [40]; тогда же, в сентябре 1843 г., Бенкендорф отменяет запрет на участие и антикюстиновской кампании Я .Н .Толстого [41].
Характеристика самих брошюр Греча (изд. на нем. яз. в ноябре 1843 г.; на фр. яз. в январе 1844 г.) и Толстого (изд. на фр. яз. в январе 1844 г.) выходит за рамки нашего сюжета; напомним лишь, что нескромность Греча, чьими стараниями европейская публика узнала о причастности российских властей к выходу его брошюры, все равно привела к той скандальной огласке, боязнь которой была одним из аргументов против осуществления плана Уварова [42].
Итак, хотя рутинная работа по опровержению Кюстина оказалась в конечном счете возложена на подчиненных Бенкендорфа, в целом здесь, как и при рассмотрении проектов Тютчева, предлагавшего защищать русские интересы пером просвещенных европейских публицистов (ход этим проектам дан не был [43]), возобладала точка зрения Нессельроде (которую разделял и поддерживал император): не чуждаясь в отдельных случаях подкупа журналистов и целых изданий, в основном полагаться в борьбе с иностранными "клеветами" на собственные силы и перья и более того, стараться избегать прямой полемики - "взирать на все, что публикуется о России, с совершенным равнодушием <...> нимало не заботясь ни о каких толках и слухах" [44].
Примечания
1. См.: Мильчина В.А., Осповат А.Л. Маркиз де Кюстин и его первые русские читатели (Из неизданных материалов 1830-1840-х годов). - НЛО. № 8. 1994. С. 107-138. (Далее все ссылки на эту работу даются в тексте сокращенно: НЛО.№ 8).
2. См., в частности: Семевский В.И. Крестьянский вопрос в XVIII и первой половине XIX века. СПб., 1888. Т.2; Дружинин Н.М. Государственные крестьяне и реформа П.Д.Киселева. М.-Л. 1946-1958. Т.1-11; Мироненко С. В. Страницы тайной истории самодержавия: Политическая история России первой половины XIX столетия. М., 1990. С. 100-195.
3. См.: Из записок барона (впоследствии графа) М.А.Корфа. - Рус. старина. 1899. №8. С. 280-282, 284, 287; №11. C.295; №12. C.503, 514, 515. Весной 1843 г. на аудиенции, данной Корфу (оставившему должность государственного секретаря в связи с назначением в члены Государственного совета), Николай I сетовал на "пропасть дел", скопившихся как в Государственном совете и Кабинете министров, так "и в разных временных комитетах" (Там же. №11. С. 269).
4. См. его донесение А.Х.Бенкендорфу от 27 мая /8 июня 1843 г. - Гос. архив Российской Федерации. Ф.109. Секретный архив. 0п.4. № 192. Л.63 об. (Далее в ссылках сокращенно: ГАРФ; СА). Здесь и ниже по автографам (все - в переводе с фр.) цитируются депеши Я. Толстого в III Отделение, которые не были включены в фундаментальную публикацию, осуществленную Е.В Тарле (см. примеч. 18).
5. В новейшей работе на основе журнала заседаний Комитета цензуры иностранной уточнена дата запрещения -1/13 июня 1843 г. (См.: Гринченко Н.А. Цензоры - читатели сочинений о России на иностранных языках. - Чтение в дореволюционной России. М., 1995. С. 74).
6. Вопрос о численности населения Российской империи приобрел в то время идеологическую остроту. После сигнала, полученного от Якова Толстого (см. его донесение Бенкендорфу от 2/15 июля 1841 г. - ГАРФ. Ф.109. СА. 0п. 4. № 192. Л. 13об-14), цифра 54 миллиона, обнародованная в "Journal de Saint-Petersbourg" академиком П.И. Кеппеном, была признана принижающей мощь империи (см.: Там же. Л.16-19); по распоряжению Уварова, которому было поручено навести в этом деле порядок, в сентябре 1841 г. русские газеты (в том числе на французском и немецком языках) известили, что всех жителей, подвластных императору, насчитывается 62 миллиона. Сравнительно же с выкладками современных исследователей, расчеты Кеппена выглядят весьма корректными (см.:Кабузан В.М. Народонаселение России в XVIII - первой половине XIX в. (по материалам ревизий). М., 1963. С. 25,164-165).
7. Уваров отправлялся в путешествие по Италии, отразившееся в его путевых заметках: "Rome, 1843" и "Venise, 1843" (обе: Spb., 1845; рус. пер.: Рим и Венеция в 1843 году. Дерпт. 1846).
8. Этой характеристике отвечают следующие книги, вышедшие в Париже (на фр. яз.): "Франция и Россия. Выгоды, которые сулит союз этих двух наций" Э.Кене и А. деСангеля (отмечено в"Bibliographie de la France" под 25 февраля 1843 г.; по отзыву анонимного рецензента III Отделения, авторы "судят о внешней и внутренней политике благожелательно и справедливо". - ГАРФ. Ф.109. СА. 0п. 4. №290. Л. 64), "Паломник - Полярная звезда" Виктора д'Арленкура, вышедшая в начале марта 1843 г. (подробнее о ней см.: НЛО. №8. С. 131. Примеч. 69), а также "Московское Сен-Жерменское предместье, или Русские в Париже" П. де Жюльвекура (отмечено в "Bibliographie de la France" под 13 мая 1843 г.; анонсируя книгу в письме Бенкендорфу от 1/13 января 1843 г., Яков Толстой хвалил автора за направление, но не предрекал ей успеха: "...к несчастью для нас, талант его уступает благородству замысла..." - ГАРФ. Ф.109. СА. 0п. 4. №195. Л.14 об.).
9. См.: Ковалевский Е. Граф Блудов и его время (Царствование императора Александра I). СПб., 1866. С. 12-15.
10. Долгоруков П.В. Петербургские очерки. Памфлеты эмигранта. 1860-1867. М., 1992. С. 158.
11. Соловьев С. М. Мои записки для детей моих, а если можно, и для других. - Соловьев С. М. Избр. труды. Записки. М., 1983. С. 330.
12. Рус. старина. 1899. № 12. С. 499.
13. См.: Никитенко A.B. Дневник. Л., 1955. T. 1, С. 292 (далее сокращенно: Нититенко. T.1).
14. Герцен А.И. Собр. соч.: В 30 т. М., 1954. Т.2. С. 326 (дневниковая запись от 11 января 1844 г.). Единственный на сегодняшний день опыт пространной характеристики Уварова см.: Whittaker С. Н. The Origins of Modern Russian Education: An Intellectual Biography of Count Sergei Uvarov, 1786-1855. DeKalb. 1986.
17. О мотивации и разных гранях европейской русофобии в этот период см., в частности: Тарле Е.В. Запад и Россия. Пг., 1918. С. 28-78; Gleason J.H. The Genesis of Russophobia in Great Britain. Cambridge (Mass.); London, 1950. P. 107-290; Hammer O.J. Free Europe versus Russia, 1830-1854. - American Slavic and East European Review. 1952. Vol, 11.№1. P.27-41; McNally R. The origins of Russophobia in France: 1812-1830. - Ibid. 1958. Vol. 17. №2. P. 173-189; Cadot М. L'lmage de la Russie dans la vie intellectuelle francaise. 1839-1856. Paris, 1967. P.505-510; Corbel Ch. A l'ete des nationalismes.L'opinion francaise face a l'inconnue russe. 1799-1894. Paris, 1967. P. 155, 164, 174, passim; Ocповат А.Л. Тютчев и заграничная служба III Отделения. - Тыняновский сборник. Пятые Тыняновские чтения. Рига-Москва. 1994. С. 110-138.
18. Из докладной записки от 11 апреля 1837 г. (Тарле Е. Донесения Якова Толстого из Парижа в III Отделение. - Лит. наследство. М., 1937. Т. 31/32. С. 574; Тарле Е.В. Соч.: В 12 т. М., 1959. T.VI. С. 576-577).
19. Ср. в монологе Уварова, записанном Никитенко 8 августа 1835 г.: "Но Россия еще юна, девственна <...> Надобно продлить ее юность и тем временем воспитать ее" (Никитенко. T.1. С. 174).
20. Varhagen von Enze K.A. Tagebucher. Leipzig. 1861. Bd. 2. S.217 (запись в дневнике от 17/29 сентября 1843 г. в Берлине). Ср. также свидетельство Ф.Ф.Вигеля, согласно которому нападки на русский народ оскорбили Николая I больше, чем нелицеприятные страницы, касающиеся его самого, так что в конце концов он отшвырнул книгу со словами: "Подлец! И добро бы он нападал на меня одного!" (Wiegel Ph. La Russie envahie par les Allemands. P., 1844. P.XI).
21. Барсуков H. Жизнь и труды М.П.Погодина. СПб., 1891. T.IV. С. 83. Эта формула впервые была обнародована в печати уже в виде директивы нового министра (см.: Журнал Мин-ва нар. просв. 1834. T.1. C.XLIX- L). Помимо той интерпретации уваровской формулы, которая из книги А.Н.Пыпина "Характеристики литературных мнений от двадцатых до пятидесятых годов" (часто переиздававшейся на рубеже веков) перешла в русскую послереволюционную историографию, см. также: Шпет Г.Г. Очерк истории русской философии, Т.1. 1922. - Введенский А.А., Лосев А.Ф., Радлов Э.Л., Шпет Г.Г. <0черки истории русской философии>. Свердловск. 1991. С. 465-470; Казаков Н.И. Об одной идеологической формуле николаевской эпохи // Контекст-1989. М., 1989. С. 5-41. Последняя статья является далеко не бесспорной попыткой интерпретировать уваровскую триаду как чисто ведомственную инструкцию. Для реконструкции того контекста, в котором возникла эта формула Уварова, представляется необходимым привлечь к анализу его неопубликованную записку 1831 г"De la servitude personnelle en Russie" <0 личной крепостной зависимости в России>, хранящуюся в ОПИГИМ (Ф.17. №87); об этой находке ныне покойного петербургского исследователя М. И. Гиллельсона лишь однажды упоминалось в печати (см.:Петрунина Н.Н. Вокруг "Истории Пугачева". - Пушкин. Исслед. и материалы. Л., 1969. С. 233 и примеч.13).
22. Десятилетие Министерства народного просвещения (1833- 1843). СПб., 1864. С. З.
23. Устрялов Н.Г. Воспоминания о моей жизни. - Древняя и новая Россия. 1880. Т. 17. № 8. С. 641.
24. См.: Лемке М.К. Николаевские жандармы и литература 1826- 1855. 2 изд-е. СПб., 1909. С. 97-98 (далее сокращенно: Лемке).
25. См.: Squire P.С. The Metternich-Benkendorf Letters, 1835- 1842. - Slavonic and East European Review. 1967. № 105. P. 373; Шильдер Н.K. Император Николай Первый: его жизнь и царствование. СПб., 1903. Т.2. Приложения. С. 713-714.
26. См.: Полевой К. А. Записки. Спб., 1888. С. 341; Лемке. С. 138.
28. Белинский В.Г. Собр. соч. : В 9 т. М., 1982, Т.9. С. 514 (письмо к Гоголю от 20 апреля 1842 г.),
29. Ср. в письме Д.И.Тургенева П.А.Вяземскому от 8 февраля 1842 г. утверждение, что Шевырева, у которого "нет стыда в проповеди, в мнениях, кои невозможно признать искренними", следует "сопричесть, по справедливости, к посетителям села Поречье" (РО ИРЛИ. Ф.309. № 127. Л.90).
30. Последние засвидетельствованы в известной пушкинской эпиграмме 1835 г. "В Академии наук // Заседает князь Дундук..." - М.А.Дондуков-Корсаков, согласно пушкинской дневниковой формулировке, клеврет Уварова, "дурак и бардаш" (см.: Русская эпиграмма второй половины XVII - начала XIX в. Л., 1975. С. 319, 764).
31. См.: Гроссман Л. Бальзак в России.-Лит. наследство. М., 1937. Т.31-32. С. 154-155 (французский оригинал депеши Киселева см. в кн.: Balzac dans l'Empire Russe. De la Russie a l'Ukraine. P., 1993. P. 147).
32. Цит. по: Tarn J.-F. Le marquis de Custine. P., 1985. P. 505.
33. Custine A.de. Lettres a Varnhagen. P.; Geneve, 1979. P.469.
34. Мы не располагаем на этот счет никакими сведениями, кроме внятного лишь адресату намека в письме Бальзака к Ганской от 3/15 ноября 1843 г. из Парижа: "Здесь ходят cлуxи, что я пишу опровержение на Кюстина и получил за это в России немало серебряных рублей. Я отрицаю только рубли! остальное вы знаете" (Balzac H. de. Lettres a Madame Hanska. P., 1990. T.1. P.739); как бы там ни было, даже если какие-то предложения были сделаны, реального развития этот сюжет не получил и анти-кюстиновского сочинения Бальзак не написал.
35. ЛН. Т. 31-32. С. 155. Другое упомянутое в депеше Киселева "остроумное опровержение" Кюстина, готовящееся к публикации на страницах "Revue de Paris", - статья французского литератора Ж. Шод-Эга (Chaudes-Aigues), многие материалы для которой ему предоставил Толстой (см.: ГАРФ. Ф.109. СА. 0п.4. № 192. Л.79об.; № 195. Л. 104, 126 об.). Хотя и являвшаяся тайным плодом сотрудничества русского и французского авторов, статья Шод-Эга, появившаяся в "Revue de Paris" 31 декабря 1843 г., не может ни в малейшей степени считаться воплощением уваровского плана, ибо не содержит тех историко-политических обобщений, о которых мечтал министр просвещения.
36. См. его донесение Бенкендорфу от 2/14 сентября 1843 г. - ГАРФ. Ф.109. СА. 0п.4. № 195. Л.103.
37. "Я рассчитываю закончить опровержение через три недели", - докладывал он Бенкендорфу 8/20мая г., 1843, одновременно с первым известием о книге Кюстина, посланным петербургскому начальству (ГАРФ. Ф.109. СА. Оп. 4. №192. Л.64); о намерении Толстого представить антикюстиновскую брошюру как письмо франкфуртского жителя в Париж, см.: Там же. Л.79.
38. См. его донесение чиновнику особых поручений при III Отделении, специализировавшемуся на политическом сыске за границей, А.А.Сагтынскому от 19/31 августа 1843 г. (ГАРФ. Ф.109. СА. Оп, 4, № 192. Л.78об.).
39. Даже Я.Н. Толстой, который поначалу, в сентябре 1843 г., движимый профессиональной ревностью, отрицал наличие в "пространном рассуждении" Лабенского достоинств настоящего памфлета, уже в январе 1844 г. засвидетельствовал успех этой брошюры (см.: ГАРФ. Ф.109. СА. 0п.4. № 195. Л.103об., 12506.).
40. См.: Лемке. С. 143-148. Скверной пародией уваровского плана выглядит намерение Греча привлечь к борьбе против Кюстина французского литератора И.Оже, личность во всех отношениях сомнительную, авантюриста и лгуна, который, по замыслу Греча, должен был сочинить водевиль "Путешествие в Россию" и "выставить Кюстина на посмеяние всему Парижу" (Лемке. С. 148); намерение это вначале было оценено в III Отделении благосклонно (ср.: Деревнина Т. Г. Книга А.де Кюстина "Россия в 1839 году" и ее читатель в России и за рубежом в 40-х годах XIX века. - Федоровские чтения. 1976. М., 1978. С. 135), однако осуществлено не было; сам Оже в мемуарах утверждал, что работал и над подробным опровержением Кюстина, но сжег его по приказанию Бенкендорфа (см.: Auger Н. Memoires. Paris, 1891. P. 487-517).
41. См.: ГАРФ. Ф.109. СА. Оп. 4. № 192. Л. 83 об. (донесение Толстого Сагтынскому от 17/29 сентября 1843 г.).
43. См, : Осповат А.Л. Указ. соч. С. 124-133.
44. Bibliotheque Nationale. Nouvelles Acquisitions Franсaises. № 16607. Fol. 33verso-34 (трансляция официальной точки зрения Я.Н.Толстым 4 марта 1846); ср. в кн.: Auger Н. Op.cit. P. 517.
Март 2000
