Николай Михайлович Карамзин

Из "Писем русского путешественника"

Париж, Апреля ... 1790.

Говорить ли о Французской Революции? Вы читаете газеты: следственно происшествия вам известны. Можно ли было ожидать таких сцен в наше время, от зефирных Французов, которые славились своею любезностию, и пели с восторгом от Кале до Марсели, от Перпиньяна до Стразбурга:

Pour un peuple aimable et sensible
Le premier bien est un bon Roi...

Для любезного народа
Щастье добрый Государь?

Не думайте однакожь, чтобы вся нация участвовала в трагедии, которая играется ныне во Франции. Едва ли сотая часть действует; все другие смотрят, судят, спорят, плачут или смеются, бьют в ладоши или освистывают, как в театре. Те, которым потерять нечего, дерзки как хищные волки; те, которые всего могут лишиться, робки как зайцы; одни хотят все отнять, другие хотят спасти что нибудь. Оборонительная война с наглым неприятелем редко бывает щастлива. История не кончилась; но по сие время Французское дворянство и духовенство кажутся худыми защитниками Трона.

С 14 Июля все твердят во Франции об Аристократах и Демократах; хвалят и бранят друг друга сими именами, по большой части не зная их смысла. Судите о народном невежестве по следующему анекдоту:

В одной деревеньке близь Парижа крестьяне остановили молодого, хорошо одетого человека, и требовали, чтобы он кричал с ними: vive la nation! да здравствует нация! Молодой человек исполнил их волю; махал шляпою и кричал: vive la nation! Хорошо! хорошо! сказали они: мы довольны. Ты добрый Француз; ступай куда хочешь. Нет, постой: изъясни нам прежде, что такое... нация?

Рассказывают, что маленькой Дофин, играя со своею белкою, щелкает ее по носу и говорит: ты Аристократ, великой Аристократ, белка! Любезный младенец, безпрестанно слыша это слово, затвердил его.

Один Маркиз, который был некогда осыпан Королевскими милостями, играет теперь не последнюю ролю между неприятелями Двора. Некоторые из прежних его друзей изъявили ему свое негодование. Он пожал плечами, и с холодным видом отвечал им: que faire? j'aime les te-te-troubles! что делать? я люблю мяте-те-тежи! Маркиз заика.

Но читал ли Маркиз историю Греции и Рима? помнит ли цыкуту и скалу Тарпейскую? Народ есть острое железо, которым играть опасно, а революция отверстый гроб для добродетели и - самого злодейства.

Всякое гражданское общество, веками утвержденное, есть святыня для добрых граждан; и в самом несовершеннейшем надобно удивляться чудесной гармонии, благоустройству, порядку. Утопия (Или Царство щастия - сочинения Моруса) будет всегда мечтою доброго сердца, или может исполниться неприметным действием времени, посредством медленных, неверных, безопасных успехов разума, просвещения, воспитания, добрых нравов. Когда люди уверятся, что для собственного их щастия добродетель необходима, тогда настанет век златой, и во всяком правлении человек насладится мирным благополучием жизни. Всякия же насильственныя потрясения гибельны, и каждый бунтовщик готовит себе эшафот. Предадим, друзья мои, предадим себя во власть Провидению: Оно конечно имеет Свой план; в Его руке сердца Государей - и довольно.

Легкие умы думают, что все легко; мудрые знают опасность всякой перемены, и живут тихо. Французская Монархия производила великих Государей, великих Министров, великих людей в разных родах; под ея мирною сению возрастали науки и художества; жизнь общественная украшалась цветами приятностей; бедный находил себе хлеб, богатый наслаждался своим избытком.... Но дерзкие подняли секиру на священное дерево, говоря: мы лучше сделаем.

Новые Республиканцы с порочными сердцами! разверните Плутарха, и вы услышите от древнего, величайшего, добродетельного Республиканца, Катона, что безначалие хуже всякой власти.

В заключение сообщу вам несколько стихов из Рабеле, в которых знакомец мой, Аббат Н., находит предсказание нынешней революции.

(Далее - опущенный нами отрывок на старофранцузском из Gargantua, ch. LVIII: Enigme et Prophetie - V.V.)

Французской старинный язык, может быть, для вас темен. Я переведу:

"Объявляю всем, кто хочет знать, что не далее, как в следующую зиму, увидим во Франции злодеев, которые явно будут развращать людей всякого состояния, и поссорят друзей с друзьями, родных с родными. Дерзкой сын не побоится восстать против отца своего, и раб против господина, так, что в самой чудесной Истории не найдем примеров подобного раздора, волнения и мятежа. Тогда нечестивые, вероломные сравняются властию с добрыми; тогда глупая чернь будет давать законы, и бессмысленные сядут на месте судей. О страшный, гибельный потоп! потоп, говорю: ибо земля освободится от сего бедствия не иначе, как упившись кровию".


Воспроизведено по изданию: Н.М. Карамзин, Письма русского путешественника, Л., изд. "Наука", 1987, стр. 226-230.

Хотя Карамзин пометил этот текст апрелем 1790 года, Ю.М. Лотман и Б.А. Успенский в своем комментарии (там же, стр. 525) приводят убедительные аргументы в пользу того, что он написан по горячим следам событий во время тайного посещения Парижа в августе 1789 года. Тайного - потому, что "нездоровый" интерес находившегося тогда в Страсбурге молодого человека к революционной смуте мог сильно навредить ему в России. Комментаторы приводят примеры таких преследований, начинавшихся с перлюстрации писем домой.




Июнь 1998