Александр Валентинович Амфитеатров Глава из романа "Господа Обмановы" - первая и последняя Воспроизведено по изданию: Россия в мемуарах - А.В. Амфитеатров. Жизнь человека, неудобного для себя и для многих. М.: Изд. НЛО, 2004 г., т. 2, стр.90-99.

Напечатанная выше глава - начало сатирического романа, который я предполагал написать и поместить в петербургской газете "Россия" на 1902 год [1]. Но в воскресенье 13 (26) января 1902 года первая глава "Обмановых" появилась в фельетоне "России", а ранним утром в понедельник 14-го я был уже арестован и, под охраною жандармов, отправлен в Восточную Сибирь, "в распоряжение иркутского генерал-губернатора". "Россия" же выпустила еще один номер и выжидательно замерла в обморочном состоянии, покуда, несколько недель спустя, не последовало обычное постановление четырех министров об ее окончательном закрытии [2]. Таким образом, первая глава романа осталась и последнею. Написана она была в субботу 12 января, на скорую руку, к очередному воскресному фельетону. Конечно, тема давно зрела у меня в голове, но взялся за нее именно в этот день, а не субботою раньше или субботою позже, я исключительно потому, что страдал мигренью и, не желая мучить себя разработкою какой-либо серьезной публицистической темы, решил на сей раз отделаться от обязанности фельетониста легкою беллетристикою. Ну, и писал я эту легкую беллетристику два часа, а расплачиваться за нее приходится вот уже пятый год.

Кроме этой, выше напечатанной, главы "Обмановых", других отрывков из романа не существует и никогда не существовало. Глупость министра Сипягина, моею суровою ссылкою и закрытием "России" объяснившего и подчеркнувшего всей Европе задний смысл фельетона, окружила "Обмановых" шумом неслыханного скандала [3]. Номер газеты с первою главою "Обмановых" в несколько дней сделался библиографическою редкостью, продавался по 25 руб., а некоторые москвичи впоследствии уверяли меня, будто платили даже сто рублей. Один московский же владелец газетного киоска, сметливый более других своих коллег, прочитав фельетон, едва газета пришла из Петербурга, догадался, что завтра этот номер будет в огромном ходу, и поторопился скупить все экземпляры роковой "России", сколько мог достать. Настолько бескорыстный и добросовестный, что брал с покупателей всего по 10 рублей за экземпляр, он нажил в один день десять тысяч рублей. Мне было необыкновенно приятно и лестно узнать об этом в нищем и ссыльном Минусинске, когда я, разоренный, бесправный и лишенный возможности заработка, проводил бессонные ночи в мучительных мыслях:

"Как же жить дальше? Чем кормить множество нравственно и материально связанных со мною и всецело от труда моего зависевших людей, которых моя ссылка лишила всех средств к существованию? Чем платить оставшиеся на мне долговые обязательства? Как соединиться с покинутою в Петербурге семьею, из которой так внезапно вырвал меня сипягинский произвол?"

Справедливость требует отметить, что из десятков людей, нажившихся на "Обмановых", ни один не вспомнил об авторе, который сфабриковал столь благодетельный для них товар, и я никогда не получил за них ниоткуда ни одной копейки.

Успех и широкое распространение "Обмановых" повели к множеству отдельных изданий - гекто- и литографированных в России, печатных за границей [4]. Опять-таки никто не спрашивал у меня разрешения на эти издания, и я никому не давал права издавать. Но я не имел ни малейшей претензии против чужого пользования моею литературною собственностью, пока "Обмановы" служили тем или другим передовым группам русской свободы, как сатирическое орудие пропаганды или источник материальной помощи нуждающимся товарищам.

К сожалению, скоро пришлось узнать, что из этих чистых рук дело ускользнуло в когти литературных мародеров Берлина и Лейпцига, искони привычных жить грабежом "нелегальных" русских авторов. И хорошо бы еще, если бы усердие этих господ расторговываться моим именем и трудом ограничилось контрафакциями. Но выгодный торг первою главою "Обмановых" подал им блестящую идею пустить на книжный рынок вторую и третью апокрифические главы - бездарную и безграмотную кашу грубой ругани, где нет ни одного моего слова. Берлинский издатель Штейниц не постеснялся украсть у меня для этого подлога не только мое имя, но даже наружность: третья лжеглава "Обмановых", рекомендуемая торгашеским зазывом фирмы, как "самая сенсационная", имеет на обложке мой портрет из юношеских лет, снятый чуть ли еще не когда я пел в опере! [5]

Все эти бесцеремонности очень волновали меня в моем изгнании. Не говоря уже о неприятности сознавать себя беззащитною жертвою наглой материальной эксплуатации, литератору совсем не радостно видеть свое имя употребляемым на покрышку черт знает какой и чьей малограмотной стряпни, которую - будь она прислана мне в редакцию - я, по первым же строкам, отправил бы в корзину. Затем, чтобы вполне оценить все удовольствия мои от заграничных подлогов, читатель благоволит вспомнить, что вторая и третья лжеглавы "Обмановых" выпускались в свет в то самое время, как я был в Сибири - за первую главу, под строжайшим полицейским надзором, сданный в распоряжение, т.е. в произвол, сибирского генерал-губернатора. Никому из господ, торговавших моим именем, даже в голову не пришло подумать, не отягчают ли они своими подлогами моего положения, и без того не радостного? не дают ли агентам правительства нового повода скрутить меня еще строже и жестче?

Два года спустя, временно вырвавшись из моей ссылки в Петербург, я имел пространную беседу о причинах ее с директором Департамента государственной полиции, г. Лопухиным, и, между прочим, указал ему, что, принимая на себя ответственность за первую главу "Обмановых", я решительно "отказываюсь от платежа" по второй и третьей лжеглавам.

- О, - утешил меня г. Лопухин, - об этом больше нет речи. Это перестали ставить Вам в вину.

Перестали - значит, ставили?! А любезная полиция и жандармерия Минусинска и Вологды и подсылаемые ею "славные русские лица" из местных обывателей, с полуполицейскими правами и вполне полицейскими тайными функциями? Сколько надоедали мне подобные люди расспросами невзначай: сродни ли моему перу эти проклятые заграничные подлоги? И - ах, уж как невесело и трудно отвечать на такие расспросы, зная жуткую заднюю цель, для которой они делаются! Что ни скажи: да, нет, не ваше дело, не хочу отвечать, я об этом не разговариваю, - изо всего одинаково выйдет донос, а из всякого доноса для русского политического ссыльного, без разбора, прав или виноват, одно неизменное последствие: жилось скверно - станет еще сквернее.

Разумеется, я мог бы протестовать против подлогов, как скоро узнал о них. Но тут было огромное нравственное препятствие. Я боялся, что в русском либеральном лагере подобный протест произведет впечатление отречения, будет принят за угодничество правительству, вызванное желанием смягчить свою участь. Протестовать же в таких вызывающих формах, чтобы правительство еще раз оскорбилось и озлобилось на меня в то самое время, как я чувствую на себе всем телом своим его злые когти, - было бы детскою выходкою без всякого расчета: ухудшать и отягчать свою участь я, очевидно, не мог желать, ибо и без того скверно мне было в степени, совершенно достаточной для одного человека, а сладострастием страдать для страдания природа меня не одарила.

Итак, я оставил протест самозащиты до условий такого времени, когда зависимость от русского правительства не будет в состоянии ни дать ложную окраску моим намерениям, ни отомстить мне жестокими репрессиями. То есть до эмиграции, о которой я подумывал уже до ссылки, а с первого же дня ссылки стал мечтать, и добиться возможности к которой во что бы то ни стало было моею первою мыслью утром, последнею - вечером, - всегда, везде, изо дня в день, во все продолжение моего ссыльного мытарства.

Когда, по смерти В.К. Плеве, в междуцарствии Министерства внутренних дел, я неожиданно, чудом каким-то, вдруг очутился за границею и на свободе [6], я обещал многим друзьям и единомышленникам, что "Господа Обмановы" будут дописаны и изданы. Я намеревался твердо и настолько верил в свои намерения, что, издавая в Женеве ряд своих политических сказок [7], приложил к ним объявление о скором выходе романа "Обмановы" в свет. Много было написано и приготовлено к сдаче в типографский набор. Мне сулили и сулят, что роман должен иметь большой успех и серьезные денежные выгоды, полезные и для меня самого, и для дела свободы, которой я служу.

И тем не менее я должен отказаться от своего плана. Я не кончу, я не могу кончить "Обмановых". Я разорвал все, что для них написал, рву и знаю, что буду рвать все, что пишу. А многое из написанного было удачно и смешно, как шутка, - гораздо удачнее и смешнее, чем та глава, которая заставила меня заплатить за ее международный успех Минусинском и Вологдою. Но я не могу больше смеяться над нравственными уродами, бытописателем которых я собирался стать в "Господах Обмановых" еще сравнительно так недавно.

Одну из своих политических сказок, написанных под живым впечатлением петербургской бойни 9 (22) января 1905 года, я назвал "Смертью Иронии". И это название - тончайшее символическое определение психологического процесса, который я наблюдаю в себе с тех пор, как пролитая Николаем Романовым кровь безоружных рабочих освятила мученическое начало открытой русской революции. Я уже не могу найти в себе того добродушно-юмористического тона, каким должна была звучать пародия "Господ Романовых", - поздно острить, скалить зубы и шутить в "Замке Красной Смерти" [8]! Тихий дурачок Ника-Милуша, в котором четыре года тому назад удостоил узнать себя император всероссийский и Сипягин контрасигнировал [9] сходство, для меня умер. Между ним и тем Николаем II, который в 1904 году со спокойным духом и веселым лицом выбросил сотни тысяч едва вооруженных и полуодетых солдат умирать под японскими пулеметами за лесные мошенничества на реке Ялу [10], которые легальная русская печать называет операциями Безобразова, Абазы и Вонлярлярского, за цензурною невозможностью назвать их настоящим именем операций Александра Михайловича и Николая Александровича Голштин-Готорпских, ложно именующих себя Романовыми, - легла слишком широкая река, смрадно бурлящая человеческою кровью: Ника-Милуша и Николай II - уже разные люди!

От Ники Обманова, лепетавшего:

- Право, не знаю, кто я таков - консерватор или либерал? Надо справиться в папенькином завещании, а впрочем, как маменьке будет угодно!

От коронованного Манилова Гаагской конференции [11] и праздно доброжелательных "слов, слов, слов" [12], которые он льет по востребованию, как дождевой желоб, каждым обманывая Россию, Европу, а иногда, может быть, и самого себя,

Николай Александрович Романов успел вырасти в Северного Абдул-Гамида, облитого кровью рабочих в Петербурге, Москве, Одессе, кровью гимназистов в Курске, Тамбове, Саратове, кровью евреев в Одессе, Кишиневе и Житомире, кровью армян в Баку и Эривани.

Нет, нет! Я беру всю свою сатиру назад: Ника-Милуша и Николай II - разные люди! Со мною повторилось приключение средневековой легенды: веселый и беззаботный клерк, я погнался на карнавальном Veglione [13] за глупою, за шутовскою маскою; я ловил ее, я дразнил ее, мимоходом бросая толпе улыбки, шутки и остроты, - смеялся я, смеялась толпа, - но вдруг маска уронила свою дурацкую личину, и смех замер у нас на губах, и у многих волосы высеребрил ужас: под невинною личиною простачка скрывался ларв [14], питающийся трупами и налитой человеческой кровью!

Если бы эти мои записки предназначались к печати в пределах России, оставался бы еще хоть какой-нибудь смысл сохранить аллегории, обиняки и метафоры сатирического маскарада, хотя, повторяю, боюсь, что я был бы уже бессилен играть и фехтовать ими! Я не могу смеяться над ларвом! Гневное отвращение зовет на уста проклятия, а не шутки. Напрасная игра - ловить на булавки острот существо, от которого обезопасить страждущее человечество в состоянии только осиновый кол!.. Amen! [15]

Но я говорю в Европе и для Европы. Какой интерес ей читать о курьезах, якобы случившихся в фантастическом селе Большие Головотяпы, Обмановка тож, когда колоссальная политическая деревня, со полторастамиллионным населением, именуемая Россией, Романовкою тож, ежедневно дарит ей по почте и телеграфу повести об ужасах, авантюрах, коварствах, арестах, ссылках, убийствах, кражах, глупостях и подлостях, каких не в состоянии измыслить фантазия самого неутомимого уголовного романиста? А между тем это - лишь летопись действительности, это - история русского самодержавного режима!

Нет, нет, нет! -
 

Брось свои иносказанья И метафоры пустые: На проклятые вопросы Дай ответы нам прямые! [16]

<...>
 

Публикуется по: Красное знамя. 1906. № 1. С. 74-103; № 5. С. 3-24 (глава I); РГАЛИ. Ф. 34. Оп. 2. Ед. хр. 50 (глава II).
 

КОММЕНТАРИИ

1. В памфлете выведены следующие лица: Александр III (A.A. Обманов), Николай II (НА Обманов), Николай I (Н.П. Обманов), Александр II (А.Н. Обманов), императрица Мария Федоровна (М.Ф. Обманова), М.Ф. Кшесинская (мадемуазель Жюли).

2. Согласно Временным правилам о печати, утвержденным в 1882 г. и действовавшим до 1905 г., вопросы о приостановке и запрещении периодических изданий решались созданным для этого Совещанием министров внутренних дел, юстиции, народного просвещения и обер-прокурора Синода.

3. Публикация "Господ Обмановых" имела широкий резонанс в обществе. Брат Антона Чехова Александр сообщал ему в письме из Петербурга от 17 января 1902 г.:

"...Амфитеатров напечатал фельетон: «Семейство Обмановых» - глупый и бессодержательный, который публика читала с недоумением. Но когда догадались под «Обмановыми» понимать «Романовых», то фельетон получил другой колорит- подлого пасквиля, направленного в интимную сторону царской семейной жизни. Жена Амф[итеатро]ва рассказывает, что Old, написав этот фельетон, отправил в типографию с загадочной улыбкой и с словами: «Пусть не говорят, что я ничего не делаю!»Увидев на другое утро фельетон в печати, он сказал: «Болваны, они не поняли, что они напечатали!» В понедельник 14/1 произошли такие события: в 8 ч. утра прибыл на квартиру к Амф[итеатрову] альгвазил и пригласил его с собою немедленно к градоначальнику, а через 1/2 часа к г-же Амф[итеатровой] прибыл новый альгвазил и изрек: «Ежели желаете проститься с мужем, спешите на Николаевский вокзал к 9-часовому поезду». Баба прилетела за 3 минуты до отхода и нашла своего супруга в отдельном купе 2-го класса с двумя мужами по бокам. Она успела сунуть ему 25 руб., ибо за спешностью в чемодане ему было отказано. После 3-го звонка его повезли в Иркутск для поселения в одной из деревень, где нет ни бумаги, ни чернил.

Около 10 ч. утра в квартире виновного был произведен обыск; около 11 ч. обыскали редакцию «России», после чего сотрудники ушли в трактир «Белград», где и пребывали весь день, ибо составлять номер газеты было запрещено. После обеда в тот же трактир прибыли метранпажи и наборщики, ибо пришли два чиновника, отобрали все рукописи и запечатали типографию.

Того же дня в 9 часов вечера ответственный редактор Сазонов был препровожден на жительство в Новгородскую губернию. В тот же день, по слухам, иркутскому генерал-губернатору была послана шифрованная телеграмма, содержащая в себе судьбу Амфитеатрова. «Россия» до сих пор, уже 4-й день не выходит. О ее приостановке и мотивах приостановки писать запрещено.

Интересно, что в обществе и в редакциях никто не жалеет Old'a и все единодушно именуют его подлецом. Единодушие поразительное. Затем пошла разная глупая молва, будто его воротили тайно и посадили в Шлиссельбургскую крепость, по другой версии - в пересыльную тюрьму и т.д., - но все это - такая же чепуха, как и слухи о кончине Толстого, которого уже несколько месяцев отправляют на тот свет для того, чтобы посмотреть, предадут ли его погребению по обряду собачьему или христианскому? Далее, говорят, будто Old написал сей фельетон с целью напакостить Сазонову и Дорошевичу, но более прозорливые утверждают, будто он сделал это, подкупленный Сувориным. Во всяком случае, психология поступка, повлекшего за собою знакомство с Иркутском и оставление без куска хлеба сотни работников, остается для всех мыслящих и немыслящих глубокою загадкою" (Письма А.П. Чехову его брата Александра Чехова. М., 1939. С. 401-402).

Педагог С.А. Рачинский писал К.П. Победоносцеву 18 января 1902 г.:

"Дерзость действительно беспримерная, заслуживающая и не такого наказания. Надеюсь, что, по крайней мере <...> запретят окончательно газету, отважившуюся на такой поступок. <...> Еще отвратительное знамение времени" (ОР РГБ. Ф. 230. Карт. 4418. Ед. хр. 3. Л. 14-14 об.).

Врач М.А. Членов сообщал А.П. Чехову из Москвы 26 января:

"Много говорят у нас <...> о фельетоне Амфитеатрова. Сейчас он на пути в Сибирь (его выслали в Якутск, но говорят, что его скоро вернут). «Россия» будто бы в конце месяца начнет выходить вновь" (ОР РГБ. Ф. 331. Карт. 62. Ед. хр. 23а. Л. 17 об.).

Приятель Чехова, литератор П.А. Сергеенко, писал ему 30 января из Петербурга:

"Отголоски амфитеатровской истории, вероятно, уже дошли и до тебя, т.е. что Амф[итеатров] сослан в Иркутск, Сазонов в Новгород и т.д. Передаю пикантные подробности: фельетон написан под влиянием запоя. Амф[итеатров]а торопились почему-то так скоро отправить, что даже не дали выкупить шубу. На дорогу снарядил его Суворин. «Россию» правительство не желает запрещать, но и тормозит с утверждением редактора. Но в общем все это незначительно и скорее опереточно, чем трагично" (ОР РГБ. Ф. 331. Карт. 58. Ед. хр. 48в. Л. 7 об.).

М. Горький писал 25 января К.П. Пятницкому:

"Амф[итеатрова] фельетон - пошлость, плоское благерство. Думаю, что сей синьор тиснул эту штуку по такому расчету: была у них в «России» помещена статья по поводу 25-летия в чинах Д. Сипягина. Статья - лакейская. Пожелали - реабилитацию устроить себе в глазах публики. И - вот. Я рад, что Амф[итеатрова] послали в Иркутск, быть может, он там будет серьезнее. Он все же - талант, хотя грубый, для улицы, для мещанина" (Горький A.M. Письма к К.П. Пятницкому. М., 1954. С. 72; через месяц, 24 февраля, Горький послал, однако, сочувственное, ободряющее письмо Амфитеатрову; см.: Лит. наследство. М., 1988. Т. 95. С. 61-62).

В анонимной пояснительной записке о "Господах Обмановых", сохранившейся в архиве Амфитеатрова, говорится, что

"министр внутренних дел [Сипягин] вызвал к себе кн. Шаховского, стоявшего во главе цензурного] комитета, и сделал ему строгий выговор за то, что цензура пропустила этот фельетон, в котором изображен государь и вдовствующая императрица.

Кн. Шаховской, в оправдание, заявил, что его верноподданнические чувства никак не могли допустить, чтобы в лице Ники-милуши был изображен царствующий император, а мать Ники, бывшая гувернантка Марина Филипповна, изображала вдовствующую императрицу, и в данный момент он, кн. Шаховской, не смеет и допустить мысли, что это изображения указанных лиц царствующего дома.

Такое заявление кн. Шаховского поставило в глупое положение министра, и он ограничился лишь распоряжением, чтобы продолжение этого фельетона не было допущено к печатанию, а автор его, Амфитеатров, был выслан из Петербурга с запрещением возвращаться в столицу" (РГАЛИ. Ф. 34. Оп. 1. Ед. хр. 126. Л. 2-3 об.).

4. Некоторые из них учтены в: Вольная русская печать в Российской публичной библиотеке / Под ред. В.М. Андерсона. Пб., 1920. С. 8.

5. См.: Амфитеатров А. Господа Обмановы: Продолжение. Глава 2-я. Берлин: Изд. Иоанна Рэде, 1902. С портретом автора на обложке; Он же. Господа Обмановы. Глава 3-я. Берлин: Изд. Иоанна Рэде, 1903; Он же. Господа Обмановы. Вторая часть. Берлин: Изд. Гуго Штейница, 1903, и др.

6. Амфитеатров уехал за рубеж в 1904 г., разрешение на выезд ему дал директор Департамента полиции А.А. Лопухин.

7. См.: Амфитеатров А. Современные сказки. Женева: Изд. автора, 1905. Вып. 1-4. (Вып. 1. Сказка об Иване-мужике и Петре, запорожском казаке; Вып. 2. Сказка о богине. Сказка о слонах; Вып. 3. Грехопадение Минервы; Вып. 4. Смерть Иронии.)

8.  Имеется в виду замок из рассказа Э. По "Маска Красной Смерти".

9.  Тут в значении: удостоверил.

10. Речь идет о приобретении при поддержке Николая II в 1900 г. большой лесной концессии на севере Кореи, что затрагивало интересы Японии. См.: Безобразов A.M. Концессия на Ялу // Русское прошлое. Пг., 1923. Кн. 1. С. 87-108; Романов Б.А. Очерки дипломатической истории Русско-японской войны. 1895-1907. М.; Л., 1947. С. 75-81; Гурко В.И. Черты и силуэты прошлого. М., 2000. С. 311-345.

11. Имеется в виду конференция, созванная в Гааге в 1899 г. по инициативе России, на которой были приняты международные соглашения, устанавливающие законы и обычаи войны и порядок мирного разрешения международных споров.

12. Цитируется "Гамлет" У. Шекспира (д. 1, сц. 1).

13. Veglione - ночное празднество, от urn. vegliare - бодрствовать ночью.

14. Ларвами древние римляне называли злых духов, преследующих людей.

15. Истинно! (лат.)

16. Неточная цитата из стихотворения Г. Гейне "Lass die heil'gen Parabolen" в переводе М.Л. Михайлова.

Составление, подготовка текста и комментарии А.И. Рейтблата

 

---

---

Октябрь 2006