VIVOS VOCO: Вл. Янин, "О ТЕХ, КОГО ПОМНЮ,

В 1929 г. состоялось Общее собрание Академии наук, посвященное памяти В.И. Ленина в связи с пятой годовщиной со дня его кончины. Собрание проходило в здании академии на Васильевском острове, - там, где стену украшает ломоносовская мозаика "Полтавская баталия". Корпус академиков, еще не переживший устроенного Луначарским разгрома, состоял почти целиком из членов дореволюционного поставления, мирно дремавших, пока с кафедры раздавались вялые речи немногочисленных выступающих.

Зал несколько оживился, когда Сергей Федорович Ольденбург объявил, что речь желает произнести президент.

Александр Петрович Карпинский поднялся, посмотрел вдаль и сказал:

- Многие таланты рождены Русской землей. Но двое из них были несомненными гениями - Владимир Ильич Ленин, годовщину смерти которого мы сегодня очередной раз горько оплакиваем, и Петр Великий.

Оживление в зале. После многозначительной паузы президент закончил:

- Владимир Ильич призывал каждую кухарку управлять государством. А Петр Великий пошел еще дальше. Он кухарку сделал императрицей.

(Из воспоминаний Александра Львовича Шапиро)

Когда Академия наук была переведена из Ленинграда в Москву, то ее президент А.П. Карпинский не торопился переезжать, хотя в Москву были уже переведены все службы. Для него на Пятницкой улице отделали двухэтажный особняк (потом одно время в нем помещались Институт истории материальной культуры и Институт искусствознания). А он все не едет. Шлют ему письмо: "Отделка особняка для вас закончена. Может быть, у вас есть какие-либо дополнительные пожелания?" Получают ответ: "Пожелание у меня одно - чтобы окна этого особняка выходили на Неву".

Кабинет академика Алексея Николаевича Крылова в здании Академии наук на Васильевском острове соседствовал с "камералкой" Института истории материальной культуры, в которой проходили практику студенты кафедры археологии Ленинградского университета. В один не очень прекрасный день Крылов обнаружил, что из его кабинета похищено несколько томов "Британской энциклопедии". Вызванная на место происшествия милиция установила, что давно заколоченная дверь между кабинетом и лабораторией свободно открывается, а в столе студента N. нашли несколько еще не вынесенных за пределы лаборатории томов искомого издания.

Студент после соответствующей проработки был сначала исключен из комсомола, потом из университета, но сверх того его обязали извиниться перед потерпевшим. Он предстал пред очи знаменитого кораблестроителя, рассказал ему о своих наказаниях, особо отметив, что самым тяжким и постыдным из них является акт личного извинения перед великим ученым, на что Алексей Николаевич растерянно сказал: "Голубчик! С вами поступили неоправданно жестоко! Ну кто же из нас в молодости не крал книг!?" - после чего отправился к ректору и добился полного прощения незадачливому преступнику.

Юношей академик Андрей Николаевич Колмогоров намеревался стать историком и, посещая семинар С.В. Бахрушина, исследовал новгородские писцовые книги. Им было подготовлено и доложено в семинаре блестящее исследование. Сергей Владимирович высоко оценил доклад, но разбавил свою оценку замечанием: "Молодой человек! В исторической науке принято каждый вывод обосновывать двумя независимыми одно от другого доказательствами". На что молодой человек заявил: "В таком случае я предпочитаю науку, в которой достаточно одного веского доказательства!" Историческая наука потеряла великого исследователя, которого приобрела математика.

Доклад Колмогорова был издан через много лет после его кончины, когда выяснилось, что он опередил по крайней мере два поколения историков, занимавшихся новгородскими писцовыми книгами.

Когда впервые внедрили поквартальное планирование в академических институтах, академик Алексей Алексеевич Ухтомский представил такой план: "1-й квартал - буду думать, 2-й квартал - буду думать, 3-й квартал - буду думать, 4-й квартал -если что надумаю, тогда напишу".

Академик Алексей Николаевич Толстой во время эвакуации в Ташкенте написал верноподданническую пьесу об Иване Грозном и решил проконсультироваться у ареопага академиков-историков, благо они все тогда находились там же. Прочел пьесу и просит критических замечаний. Все молчат. Толстой буквально взмолился: "Наверняка у меня есть ошибки и даже много! Помогите избавиться от них, чтобы мне потом не краснеть от стыда!" Все молчат и дальше. Наконец академик Степан Борисович Веселовский робко поднял руку. Толстой облегченно вздохнул и внимательно слушает:

- Общеизвестно, что Иван Грозный не знал ни одного языка, кроме родного русского. Также общеизвестно, что Мария Темрюковна владела только своим дагестанским наречием, а по-русски не понимала ни слова. Скажите, пожалуйста, на каком языке они ведут у вас столь пространные диалоги?

Толстой снял очки, надел их, потом сдвинул их на нос, посмотрел поверх очков и ответил:

- На языке любви, Степан Борисович.

Вскоре по окончании войны возобновилось участие советских ученых в международных научных встречах. Одной из первых полетела в Нидерланды академик Анна Михайловна Панкратова, которая звание академика дополнила званием члена ЦК. Она как рачительная хозяйка предположила, что за рубежом ей доведется устраивать небольшие приемы, угощать зарубежных коллег... Не покупать же водку за границей, тем более что и валюту-то отсчитывали знаем какой мелочью. Водку надо везти с собой. И тут выясняется, что по нидерландским таможенным правилам можно беспошлинно провозить только одну бутылку для личного употребления. Любая вторая облагается непосильным для советского человека налогом. Далее события разворачивались так.

Прилетев в Амстердам, Анна Михайловна выкладывает свой чемодан на прилавок к таможеннику. Тот, поигрывая замочками, спрашивает:

- Мадам провозит водку?

Анна Михайловна отвечает срывающимся баритоном:

- Провожу одну бутылку для личного употребления.

Таможенник щелкает замочками, крышка чемодана отскакивает и открывает его восхищенному взору незабываемую картину. В чемодане с угла на угол, лежит, как гусак, четверть водки (трехлитровая емкость). Таможенник бережно закрывает чемодан, придвигает его к владелице, прикладывает руку к козырьку и уважительно произносит: "Я преклоняюсь, мадам!"

Надумал Н.С. Хрущев провести реформу русского языка: показалось ему, что корову писать через "а" удобнее. И во всех газетах, включая "Лесную промышленность" и "Социалистическую индустрию", каждый день стали выяснять, как правильно писать "огурцы", "цыган" и "заяц". А потом вдруг как ножом отрезало. Приходят утром газеты, а в них ни "цигана", ни "заеца". Люди недоумевают: что случилось? А случилось вот что.

Академику Виктору Владимировичу Виноградову было поручено подготовить реформу и доложить на Президиуме Академии наук. Подготовил Виноградов предложения и докладывает: "Как и в любом деле, прежде всего нужны деньги и штаты". Все члены Президиума понимают, что язык дело общее, и готовы деньги и штаты от других важных дел отобрать и на реформу направить. Все, кроме Петра Леонидовича Капицы. Капица же спрашивает:

- Почему это мы должны судорожно изыскивать деньги и штаты? Я не вижу в языке никаких кризисных явлений - как говорили, так и говорим; как писали, так и пишем.

- Дело в том, - объясняет Виноградов, - что наш язык захлестывает стихия безграмотной журналистики. В газетах, журналах, по радио, на телевидении постоянно нарушают правила грамматики, ставят неверные ударения и так далее; ошибки тиражируются миллионами экземпляров и грозят превратиться в норму...

- Примеры, приведите примеры! - требует Капица.

- Ну вот такой пример. Есть в русском языке фамилии, которые в женском роде не склоняются, а в мужском обязаны склоняться. А их перестают склонять и в мужском. Поезжайте к Тимирязевской академии, там стоит памятник академику Вильямсу, а на пьедестале написано: "Академику Вильямс", будто он женщина.

- Не понимаю, в чем нас пытаются убедить, - говорит Капица. - Вот рядом со мной сидит мой лучший друг Петр Александрович Ребиндер (а про академика Ребиндера все знают, что он завзятый собачник и большой поклонник прекрасного пола)... Все мы говорим "кобель Ребиндера". Никто ведь не скажет "кобель Ребиндер". Мы склоняем фамилии такого типа.

На этом обсуждение завершилось. Ни денег, ни штатов Президиум на реформу не выделил, и она скончалась тихой смертью.

Памятный банкет в тесной ресторанной комнате после докторской защиты Наташи Думовой.

На почетном месте восседает академик Исаак Израилевич Минц, пользующийся слуховыми очками. В какой-то момент ему потребовалось в туалет и, протискиваясь за спинами сидящих, он оперся мне на плечи и завопил:

- Дорогой мой! Вчера в газете "Правда" я прочитал вашу статью, как вы из дерьма науку делаете.

Ору:

- Это в каком же смысле, Исаак Израилевич?

- Да в том смысле, что ведь все ваши находки, как я понял, в древнем дерьме сохраняются.

Присутствующие с интересом прислушиваются. Ору еще громче:

- Правильно, Исаак Израилевич! Только это лучше, чем из науки делать дерьмо!

- Согласен с вами, голубчик.

Как-то оказался я с И.И. Минцем в Будапеште. Вечером посидели за ужином, выпили коньячку, и старик разговорился:

- Перед войной на XVIII партконференции (а она проходила в бывшем театре Зимина, ныне Театр оперетты) оказался я рядом с Емельяном Ярославским и говорю ему: "Какое великое время мы переживаем, Емельян Михайлович! Я ведь каждый день подробно описываю в дневнике, чтобы для потомков сохранились даже мельчайшие детали нашей замечательной эпохи". А он мне на это отвечает: "Этот дневник будет главным вещественным доказательством на вашем процессе!"

- Ну и что же, - спрашиваю, - вы его уничтожили?

- Нет, завернул в клеенку и зарыл в саду на даче под яблоней. Недавно откопал.

Академик Иван Георгиевич Петровский как-то вместе с женой Ольгой Афанасьевной приехал в Новгород. Я ему показал раскопки, новгородские достопримечательности, окрестности Новгорода, побывали мы даже на Липне и в бывшей мызе А.А. Орловой. Потом он попросил свозить его в Старую Руссу, чтобы посмотреть на дом Гриббе, в котором жил Достоевский, когда писал "Братьев Карамазовых". По дороге остановились в Коростыни. Это высокий берег Ильменя, с которого озеро открывается, как бескрайнее море. Петровский спрашивает: "Как далеко отсюда видно?" Я отвечаю, что мне это неизвестно, знаю только, что на плоском месте горизонт находится в пяти километрах, а тут, дескать, возвышенность... "Кто вам сказал, что на плоском месте видно на пять километров? Этого не может быть!" - "В школе, говорю, проходили. В учебнике написано". - "Не может быть! Так... Диаметр земного шара... Угол наклона... Да, действительно, пять километров!"

Под впечатлением наглядно продемонстрированных возможностей математики я в Руссе подвел его к дому Гриббе, в котором тогда еще не было, как сейчас, музея Достоевского, а помещалась музыкальная школа. По случаю выходного дня школа была закрыта, и на стук вышла недовольная сторожиха. На наш подробный вопрос последовал исчерпывающий ответ: "Никакого Достоевского здесь не жило и не живет!" - после чего дверь захлопнулась.

В ходе так называемой "космополитической дискуссии" некий оратор долго распинался, сетуя, что люди, проявившие себя как закоренелые враги советской власти и антимарксисты, справедливо подвергавшиеся репрессиям, продолжают пользоваться трибуной для выступлений и печатать свои сомнительной ценности работы. В качестве примера был назван академик Деборин. Абрам Моисеевич Деборин выступил с ответным словом: "Я принимаю любую критику в свой адрес, но не потерплю клеветы на наши органы госбезопасности: я никогда не подвергался репрессиям!"

Академик Борис Борисович Пиотровский слегка заикался, вставляя в места затруднения речи слово "вот", которое в его огласовке звучало как "во 'хт". Член одной из зарубежных делегаций, посетивших Эрмитаж, признался, что потерял массу времени, отыскивая в словаре это непонятное слово.

Одна из учениц академика М.В. Нечкиной (кажется, Р. Киреева) обнаружила в архиве некий важный документ декабристского движения и принесла его показать Милице Васильевне. Та разохалась: "Это чрезвычайно важная находка! Ее немедленно следует опубликовать!" Публикация была подготовлена со всеми должными комментариями и сдана в научный журнал. Однако рецензенты вынуждены были ее отвергнуть на том основании, что этот документ еще в 20-е годы был уже издан и прокомментирован ... М.В. Нечкиной.

Милица Васильевна как-то рассказала мне историю восстановления духовных учебных заведений. В конце войны, когда церковь укрепила свой авторитет пожертвованиями в Фонд обороны, у тогдашнего патриарха Сергия состоялся необычный разговор со Сталиным.

"У нас осталось совсем немного священнослужителей и мы просим разрешить открытие семинарии и академии для подготовки необходимой смены".

- "Что же вы нэ убэрэгли свои кадры?"

- "Растаскивают, Иосиф Виссарионович!"

- "Как так растаскивают?"

-"Да вот, готовили мы одного в епископы, а он стал Верховным главнокомандующим!"

-"Ха-ха! Разрэшаю!"

Один высокий духовный иерарх, которому я пересказал эту историю, подтвердил ее достоверность.

Запомнилось первое Общее собрание академии после избрания академика Анатолия Петровича Александрова президентом. Собрание проходило в Доме ученых, и по его программе потребовалось голосование с подсчетом голосов академиков. Для подсчета были назначены три выдающихся академика. Правую сторону считал С.Л. Соболев, левую - Г.И. Будкер, галерку - уже не помню кто. Считали, потом для верности пересчитывали. У всех сошлось, а у Соболева получились разные цифры. Александров отечески журит Соболева: "Что же это вы? Выдающийся математик, а считать не научились!" Соболев оправдывается: "Анатолий Петрович! Видите ли, некоторые академики так неаккуратно голосуют, что невозможно понять, то ли они голосуют, то ли за голову держатся". Александров: "Товарищи академики! Очень прошу вас в момент голосования держаться не за голову, а за любое другое место!"

Член-корреспондент Исаак Абрамович Казарновский был яростным противником всяческих лженаучных проявлений, когда в моду стали входить разные экстрасенсы и прочие предтечи чумаков и кашпировских. Произнес он с трибуны Общего собрания очередную гневную речь, которая побудила А.П. Александрова к воспоминаниям:

- Были у меня две сестры немного постарше меня. И эдак году в 1912-м заразились они модным тогда поветрием столоверчения. Прибегают однажды и с восторгом рассказывают отцу: "Папа! Мы сегодня целый час разговаривали с духом Льва Толстого!" Отец на это сказал: "Я вполне допускаю существование духов. Следовательно, допускаю и существование духа Льва Толстого. Но я даже вообразить не могу, о чем целый час дух Льва Николаевича мог с вами, дурами, разговаривать".

Вскоре после завершения строительства высотного здания и факультетских корпусов МГУ на Ленинских горах на очередь дня встал вопрос о неотложном строительстве студенческого общежития. Общежитие на Стромынке обветшало и морально деградировало. Все деньги по сметным статьям капитального строительства и капитального ремонта получили единое целевое назначение - всё для общежития. И надо было тому случиться, что как раз в это время у работников Ботанического сада МГУ возникла давно назревавшая проблема. В оранжерее пальма, посаженная в 1808 г., доросла до потолка, как в известном рассказе Гаршина. Из-под нее вынимали землю, опуская пальму вниз со всей ее корневой системой. Наконец дорылись до водоносного слоя, и дальше опускать пальму стало невозможно.

На ректорском ученом совете обсуждается вопрос: как быть? Раздаются голоса, что не так уж пальма нужна в учебном процессе: ну, подойдет студент, пощупает ее волосатый ствол, так его и на картинке видно. Давайте отдадим ее в Ленинградский университет или в Ботанический сад Академии наук, там оранжереи много выше. А надстраивать нашу оранжерею не нужно, надстраивать - значит отрывать средства от строительства общежития. Решать вопрос стали поименным голосованием. Один член совета выступает против пальмы, другой поддерживает предыдущего. Слово получает Артемий Васильевич Арпиховский:

- Эта пальма пережила нашествие Наполеона. Уверен, что она переживет и сегодняшний ученый совет!

Проголосовали единогласно - оранжерею надстраивать.

Спустя много лет я спросил у ректора Ивана Георгиевича Петровского, действительно ли было так, как об этом рассказывают. Ответ Петровского:

- Ну зачем Артемию Владимировичу нужно было так выступить! Ведь так нужны были деньги на строительство общежития!

Как-то во время поездки в Псков и Пушкинские горы Даниил Антонович Авдусин развлекал нас рассказом об особой целительной силе пчелиных укусов. Например, если на поясницу больного радикулитом посадить определенное количество пчел и они все его ужалят, то от радикулита даже воспоминания не останется. Только, не дай Бог, посадить их больше - это может вызвать летальный исход - или меньше - тогда никакой пользы не произойдет. Арциховский: "И вы этой глупости верите?" - "Как же не верить!? Я сам об этом в книге читал!" - "М-м-м! Даниил Антонович! Мы с вами сами пишем книги. Как же можно верить?"

Меня и Д.А. Авдусина Арциховский пригласил пойти с ним в магазин и помочь ему выбрать новые туфли. В обувном отделе он отодвинул в сторону оторопевшую продавщицу, схватил с полки коробку с туфлями, обулся, постоял и спрашивает: "Даниил Антонович! Валентин Лаврентьевич! Как вы думаете, они мне жмут?"

Начиная первую лекцию, Арциховский знакомил слушателей с дефектами своей речи: "Я не выговариваю двух букв "к" и "г"; вместо них я говорю "т" и "д". У него это звучало так: "Я не выговариваю "т" и "д"; вместо них я говорю "т" и "д". Разъяснение не спасало. Одна студентка, старательно записавшая его лекцию о находках в Черной могиле, где среди прочего погребального инвентаря были обнаружены два турьих рога в серебряной оправе, на экзамене стала рассказывать Арциховскому о курьих рогах, внеся посильный корректив в услышанное. Профессор потом с негодованием говорил: "Татая дура! У тур не бывает родов!"

Арциховский принимает экзамен: "Какое самое маленькое домашнее животное разводили славяне?". Студент: "Кошку?" - "Нет, не тошку! Думайте." - "Может быть, курицу?" - "Нет, не турицу! Гораздо меньше!" Студент в отчаянии: "Может быть, хорька?" - "Нет! Хорек - дикий зверь, на него славяне охотились. Думайте дальше". Студент молчит. Арциховский подсказывает: "Вот такое! Вот такое!" - и разводит руки сантиметров на двадцать, демонстрируя размер искомого животного. Студент молчит, полностью деморализованный. - Как же вы не знаете!? Пчела!!!

Арциховский не выносил лука ни в каком виде. Член-корреспондент Сергей Владимирович Киселев с удовольствием рассказывал, как однажды, заказывая обед в ресторане, Артемий Васильевич спохватился, что вовремя не предупредил об этом официанта, и бежал за ним с криком "Без лута! Без лута!", а официант в ужасе улепетывал, приняв его за сумасшедшего.

В Ташкенте Арциховский вместе с Авдусиным были в гостях у тамошнего археолога Василия Афанасьевича Шишкина. Артемий Васильевич заблаговременно предупредил о неприятии лука, но, когда дошло до второго, разломив котлету и узрев в ней что-то белое, отказался есть, хотя хозяева его уверяли в два голоса, что это не лук, а что-то другое. Возвращаясь в гостиницу, он говорил Авдусину: "Татой очаровательный человет Шишкин!.. А жена его все-тати стерва: хотела натормить меня лутом!"

Гайде Андреевне Авдусиной, которая работала лаборанткой на кафедре археологии, Арциховский шутливо выговаривал: "Дайда Андреевна! Вы татая товарная женщина!" Особенность речи Артемия Васильевича была отражена в экспедиционной песне, где один куплет начинался словами: "Татой неожиданно трупный успех, - сказал Арциховский Монгайту..."

Перед очередным приездом Арциховского в Новгород мы с Борисом Александровичем Колчиным отправились к директору гостиницы "Волхов" просить его забронировать номер для начальника экспедиции, члена-корреспондента Академии наук. "Подумаешь, удивили! - ответил директор. - У меня этих корреспондентов живет каждый год по пять штук! Вот и сейчас остановился корреспондент газеты «Труд»..." - "Да мы не о газетных корреспондентах, а об Арциховском!" -"Так бы и сказали, а не морочили мне голову!"

В последние годы жизни Арциховский приезжал в Новгород ненадолго, на неделю-полторы в конце июля или в начале августа. Как-то, оказавшись в Москве по делам числа 20-го июля, я предложил ему поехать вместе в Новгород. "Нет, нет! Не могу! Я сейчас очень занят!" - "Чем же вы заняты?" - "Я жду корректуру!" Артемий Васильевич был главным редактором журнала «Советская археология» и ждал корректуру очередного номера, которая должна была прийти не раньше 10 августа.

Из высказываний Арциховского:

"Если вы хотите убедиться в собственном идиотизме, прочитайте стенограмму своего выступления".
"Я так занят, что некогда даже поздороваться!"

Парторг Института истории материальной культуры Николай Иванович Сокольский повредил позвоночник, когда автобус, в котором он возвращался с работы домой, сильно тряхнуло на ухабе. Подлечившись, он пришел в институт. Встретивший его Арциховский спросил: "Что-то давно вас не было видно. Куда-то уезжали?" Николай Иванович, отличавшийся некоторой картавостью, ответил: "Разве вы не слыхали? Я ведь х'ьебет сломал!" Артемий Васильевич искренне удивился: "А зачем парторгу х'ьебет?"

Осенью 1947 г. археологическая экспедиция уехала из Новгорода в Москву, а меня Арциховский попросил задержаться, чтобы обеспечить сохранность оставляемого на зиму имущества. Всё, что следовало сохранить, поместили на территории кремля в здании Входоиерусалимского собора, и я от музейного завхоза Осипова получил на руки такую расписку (сохраняется орфография автора): "Справка. Выдана Новгородской архиологической экспедиции в том, что ихнее научное имущество нижепоименованное, как то: 1) столов на крестовинах четыре; 2) насос-лягушка одна; 3) кишки от нее и т.д ... сложено в Иерусалиме. А так как ключи от Иерусалима находятся у трех различных организаций, музей ответственности за сохранность научного имущества вышепоименованного не несет".

Мне эта ситуация напомнила ту, которая возникла как повод к Крымской войне, когда разгорелся спор о ключах от Гроба Господня.

Член-корреспондент РАН Валентин Васильевич Седов - большой молчун. Как-то, когда он был аспирантом, на раскопки в Новгороде пришла группа учителей, и А.В Арциховский попросил его провести с ними экскурсию. Остановились на краю раскопа и минут пять все молчали в ожидании рассказа экскурсовода. Наконец раздался робкий призыв: "Расскажите, пожалуйста, что тут было!" - "Люди жили", - авторитетно сказал Седов. На этом лекция была исчерпана.

В 1949 г. Новгородская экспедиция не состоялась: Арциховский решил осмыслить результаты раскопок предшествовавших двух лет. Тогда студенты, окончившие третий курс, - Седов, Формозов, Берестов и Янин - записались в Степную скифскую экспедицию Бориса Николаевича Гракова. Перед отъездом Граков собрал студентов и инструктировал их - что взять с собой, во что одеться и т.д. Жили мы все бедно, лишними предметами туалета не располагали, и когда Борис Николаевич порекомендовал иметь на ногах сандалии, Янин возьми да спроси: "А зачем сандалии? Там же юг. Мы и босиком можем". На что последовал ответ профессора: "Вот наградил меня Бог дураками-студентами! Там же степь! Колючки! Двух шагов не пройдете - наколетесь!"

Ладно. Вожделенных сандалий не достали. Поехали в том, что у кого было. В экспедиции быстро акклиматизировались и пошли в самостоятельную разведку по низовьям реки Молочной, по берегу Молочного лимана к Азовскому морю наносить на карту курганы, следы поселений и прочую археологию. В плавнях Молочной Седов провалился в жидкую грязь, и когда вытянул ногу, ботинок остался на метровой глубине. Грязь хлюпнула и навсегда всосала ботинок. Дальше Седов шел по степи километров двадцать в одном ботинке, а в конце маршрута торжественно объявил: "Я наполовину опроверг утверждение буржуазной науки, будто бы по степи нельзя ходить босиком".

В экспедицию к Б.Н. Гракову мы приехали поздно ночью и залегли спать в кузове крытого фургоном грузовика. Часа в четыре утра, разбуженные профессором, мы резво принялись одеваться, полагая, что пора идти на работу. Однако Борис Николаевич нас ласково остановил: "Это мне, старику, не спится! А Петр Дмитриевич [Либеров, его заместитель] такой злодей! Говорит: давайте ребят разбудим для шутки. Так вы, ребята, спите, спите! Еще рано!"

В 1949 г., разъезжая по скифским памятникам нижнего Днепра, в одном колхозе мы обнаружили несколько каменных баб, которые были использованы как подставки под деревянные желоба для свиных кормушек. Собрали по карманам почти все деньги, какие нашлись, заплатили за изъятие из колхозного инвентаря и погрузку в экспедиционный грузовик этих баб, и я был отправлен Б.Н. Граковым с оставшимися копейками послать в Москву телеграмму его жене Ольге Александровне с таким текстом: "Истратился на баб, срочно вышли двести рублей".

Впрочем, это, кажется, был незлостный плагиат Гракова у кого-то из предшественников, оказавшихся в подобной ситуации.

В Каменке (напротив Никополя на нижнем Днепре) мы под руководством Б.Н. Гракова наносили на план валы городища скифского времени. И вдруг на чьих-то огородах вал бесследно исчез, время не оставило от него даже следов. Борис Николаевич постоял некоторое время в растерянности, а потом спросил у заинтересовавшейся нашими действиями хозяйки огорода: "Хозяюшка! Вы случайно не помните, скифы у вас на огороде вал не насыпали?"

Борис Александрович Колчин глубокой осенью уезжает в Москву и завершение Новгородской экспедиции оставляет на Петра Ивановича Засурцева:

- Петя! В сейфе возьмешь ведомость и деньги. Заплатишь тем рабочим, которые должны подойти завтра.

- Хорошо, Борис. Катись колбаской.

Петя ужинает и не желает отвлекаться на пустые разговоры. Грузовик с Колчиным в кабине урчит, доезжает по лужам до ворот. В это время Петр Иванович оторопело выскакивает из столовой, бежит, с трудом вытягивая сапоги из непролазной грязи:

- Борис! Ты же мне ключ от сейфа не оставил!

- Да, Петя. Но разве ты его попросил?

Колчин дает указание завхозу Володе Алексееву:

- Володя, вы должны поехать на склад, который находится в здании старого вокзала. Вы знаете, где раньше находился вокзал?

- Нет, Борис Александрович.

- Сейчас я вам объясню. Володя! Подобно тому, как проклятое прошлое всех народов капитализм предшествовал нашему настоящему; подобно тому, как наше прекрасное настоящее предшествует светлому будущему всех народов коммунизму, старый вокзал предшествовал новому...

- Да, Борис Александрович. Я уже понял.

- В таком случае не теряйте времени и поезжайте.

Одно из любимых выражений Колчина - "гулять в девках", означающее "отдыхать", "не работать", вообще "предаваться безделию". Однажды услышали такой диалог. Подходит к нему студентка: "Борис Александрович! У меня на участке вся работа закончена, материк зачищен. Что мне теперь делать?" Колчин озабоченно смотрит на часы: "До пяти часов погуляйте в девках, а потом я найду вам работу".

В новгородских раскопках в заметном количестве встречаются кости домашних и диких животных, чаще всего - в обломках, поскольку в основном являются остатками былых трапез. В совокупности, будучи всякий раз хорошо датированы, они представляют собой важный источник, позволяющий в динамике реконструировать состав принадлежавшего средневековым горожанам стада и вынести суждение о предпочтительных объектах охоты. Однако сами по себе эти кости музейной ценности не имеют. В экспедиции возникла традиция - после научной обработки накопившиеся за сезон ящики с костями сдавать в утиль, а на вырученные деньги в конце летних работ устраивать "отвал", иначе "пир на костях".

Две конкурирующие "фирмы" утильщиков заранее нацеливались на добычу, позволяющую им выполнить план. Особенно настойчив был один из них. Появившись в конце рабочего дня среди полевого сезона, он начал клянчить у Колчина "его косточки". Колчин терпеливо объяснил ему: "Сначала эти кости должны пройти научную обработку". Снова претендент возник перед Колчиным на следующий день, перед началом работы: "Вы уже научно обработали свои косточки!?"

В первые после открытия берестяных грамот годы Новгородская экспедиция стала местом паломничества писателей и журналистов. В археологии существует непреложное правило - не наступать на расчищенный и подготовленный для зачерчивания и фотографирования очередной открытый раскопками объект. Журналист Рудольф Бершадский, спустившись в раскоп, взгромоздился на только что расчищенную древнюю уличную мостовую, застыл на ней в позе мыслителя и был тут же согнан с настила начальником раскопа аспирантом Валентином Васильевичем Седовым.

В опубликованном Бершадским газетном очерке эта сцена была подана примерно так: "Я спустился в раскоп и, остановившись на мостовой XIII века, мысленно переместился в эпоху Александра Невского. Я отчетливо услышал, как по мостовой стучат копыта коней, направляющихся к месту Ледового побоища... Но тут мои раздумья были прерваны молодым человеком в ковбойке, который грубо приказал мне немедленно сойти с мостовой... Очевидно, я наступил на тему его будущей диссертации!"

Нумизмат член-корреспондент Алексей Васильевич Орешников всю жизнь прослужил в Историческом музее, будучи одним из его основателей. В советское время он с трудом воспринимал новые формы этикета. Борис Николаевич Граков рассказывал, что был свидетелем его гневной вспышки, когда кто-то обратился к нему со словами: "Товарищ Орешников!.." - "Я вам не товарищ! - кричал он. - Я гусь! Гусь!"

Василий Павлович Зубов подарил мне письмо, полученное в 1891 г. от А.В. Орешникова его отцом Павлом Васильевичем, знаменитым нумизматом. Письмо, прошедшее через почту, имеет следующий адрес:

В Таганке, на Большой Алексеевской есть дом
На подобие барских хором
С железною решеткою на улицу,
Чтоб не бегали наружу курицы,
Принадлежал Полежаевой,
Был полон людей, а ныне
Стоит на подобие Сахары пустыни.
Позвонив, спросить Зубова Павла, Васильева сына,
Не графа и не дворянина,
А просто почетного гражданина,
(Не известен мне квартиры его номер),
И вручить ему письмо, коли он от флюса не помер.

Само письмо содержит такой текст:

"Многоуважаемый Павел Васильевич!
Письмо Ваше привело меня в отчаяние. Прочитав его, я долго думал, оставить его у себя или возвратить его Вам. Дело все в том, что Вы не поставили числа, когда оно писано, а для меня это важно, так как всякое письмо нумизматическаго содержания идет в мой архив, который после смерти моей поступает в Исторический Музей и должно служить важным матерьялом для биографий знаменитых нумизматов. Письмо же безъ числа можетъ служить серьезным "камнем претыкания" для биографа Вашего, но одно обстоятельство - упоминание о "Пиковой мадаме" - несколько успокоило меня: биограф справится в театральном архиве о дне перваго ея представления (на которое я стремлюсь съ женою и которое отложено до следующей, как я читалъ сегодня, недели) и тем возстановит хронологию документа.
Вотъ все, что я хотел Вам написать, более не имею матерьяла.
Жму руки Ваши.
Весь к услугам
А. Орешников 30 окт. 1891 г."

По наведенным справкам, премьера "Пиковой дамы" в Большом театре состоялась 4 ноября 1891 г., дирижировал Альтани.

В 1929 г. в серии Сообщений ГАИМК (Государственной академии истории материальной культуры) издавался том археологических трудов в честь Василия Алексеевича Городцова. Главным редактором был профессор Житков, а секретарем - А.В. Арциховский. Городцов был всеобщим учителем, и книга получилась весьма представительной: в ней участвовали десятки авторов, которым было предписано писать не больше полулиста. Все так и поступили, один только А.С. Башкиров не послушался и почтил юбиляра своей диссертацией. Его труд был принят без возражений, но из него были напечатаны только первые поллиста с ремаркой "Продолжение в следующем выпуске". Зато никаких редакторских исправлений в авторский текст внесено не было. Вместо этого в списке опечаток сообщалось: "стр. 64, строка 9-10 сверху напечатано ''продолговато-квадратном", следует "прямоугольном", стр. 68, строка 9 снизу напечатано "Интересно, куда дел его Д.Н. Анучин!" следует читать "Находится ныне в Музее Антропологического Института при 1-ом МГУ" и т.д.

Член-корреспондент С.В. Киселев написал популярную книжку о сибирских древностях. Он был приглашен вице-президентом академии Константином Васильевичем Островитяновым, который числился главным редактором серии научно-популярных книг, для беседы. "Мне не очень понятно вот это место, - говорил тот, - и вот это... Вам не кажется, что надо немножко упростить!"

Сергей Васильевич рассердился и не удержался от ответной реплики: "Я рассчитывал, работая над этой книжкой, на уровень среднего вице-президента. И теперь вижу, что ошибся!"

Рассказывают, что во время войны, когда занятия зимой шли в нетопленых помещениях на Бронной улице, а студенты и преподаватели не снимали верхней одежды, С.В. Киселев вбежал в аудиторию и в продолжение предыдущей лекции по палеолиту возвестил, потирая замерзшие руки: "Итак, ледник отступил!"