Владимир Яковлевич Александров

Из книги

ТРУДНЫЕ ГОДЫ СОВЕТСКОЙ БИОЛОГИИ
Записки современника

.
(СПб, Изд. "Наука", 1992, с. 262)

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

История лысенковщины не имеет отношения к истории биологии как науки. Это материал к политической истории нашей страны. В нем на примере биологии показаны губительные последствия некомпетентного, безответственного вмешательства руководства страны в развитие науки.

Лысенковщина охватила всю нашу страну и даже вышла за ее пределы. Это трудно объяснить лишь незаурядной личностью Лысенко и его исключительной способностью держать высокие партийные и советские инстанции в непрерывном ожидании чуда от внедряемых им в сельское хозяйство негодных мероприятий, несмотря на то, что они неизменно проваливались одно за другим. Решающее значение имела роль Сталина в лысенковской эпопее. Для Сталина, страдавшего неутолимой жаждой власти, весь мир делился на две части: на его, сталинскую, империю, и на все остальное. Наука тоже должна быть разделена на нашу - сталинскую, единственно материалистическую, передовую и буржуазную, отживающую лженауку. Наши науки были обязаны постоянно бороться со своими буржуазными антиподами. Для этого они сами должны были быть едиными, монолитными и самоочищающимися от различных отклонений. С гуманитарными науками было проще, с точными, естественными много сложнее. Попытки соорудить свою физику и химию не увенчались успехом. Биология занимала как бы промежуточное положение между точными и гуманитарными науками. Благодаря таланту Лысенко, при активной помощи философов, удалось создать свою передовую мичуринскую биологию, сулящую блага нашему разваливающемуся сельскому хозяйству, и противопоставить ее "идеалистической бесплодной буржуазной биологии".

Текст доклада Лысенко на августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. был предварительно просмотрен, отредактирован и одобрен лично Сталиным. Тем самым мичуринская биология была признана единственно правильной биологией. Предстояло нашу биологию очистить от немичуринских направлений. В 1952 г. в печати Лепешинская сообщила, что Сталин лично одобрил ее "новую клеточную теорию". Профессор М.Г. Ярошевский, выступая в Институте истории естествознания и техники АН СССР 29 октября 1987 г. на заседании "Круглого стола", посвященного "Павловской сессии" 1950 г., сообщил, что сам видел рукопись основного доклада Быкова с собственноручными пометками Сталина. "Павловская" физиология была поставлена в один ряд с мичуринской биологией.

Сталин активно участвовал в создании мичуринской биологии с ее разветвлениями, потому что она полностью соответствовала его общей стратегии, независимо от непосредственных материальных выгод, которые мичуринская биология обещала стране. Ведь преследуя основную цель - создание и расширение своей империи, Сталин не считался ни с материальными, ни с людскими потерями. Ему также должно было импонировать то, что одна из двух основных аксиом мичуринской биологии - передача по наследству приобретенных свойств - соответствовала высказанной им еще в 1906 г. в одной фразе симпатии к неоламаркизму. Обсуждая в статье "Анархизм или социализм?" возникновение качественных изменений из количественных, он писал: "Об этом же свидетельствует в биологии теория неоламаркизма, которой уступает место неодарвинизм". Таким образом, мичуринскую биологию можно было рассматривать как дальнейшее развитие его, сталинской, идеи.

Считается, что Лысенко создал мичуринскую биологию при поддержке Сталина. Более правильна другая формулировка: Сталин создал с помощью Лысенко свою сталинскую биологию, названную мичуринской. На иной почве основывалось влечение к Лысенко Н.С. Хрущева. Он искренне и непоколебимо уверовал в полезность его практических рекомендаций.

При жизни Сталина принудительное внедрение мичуринской и вытеснение истинной биологии происходило не только в Советском Союзе, но и в тех социалистических странах, где его диктат был достаточно силен. Однако через границы этих стран мичуринская биология, естественно, не перешагнула, несмотря на то, что стенографический отчет августовской сессии ВАСХНИЛ 1948 г. был переведен на английский, немецкий, французский, испанский языки, а фундаментальный труд Лысенко "Наследственность и ее изменчивость" американцы издали сами на английском языке без всяких комментариев. Книга Лысенко в них не нуждалась. Некоторые называли Лысенко Гришкой Распутиным нашего времени. Это неправильно. Подобные сопоставления употребляют для того, чтобы подчеркнуть, усилить какую-либо особенность человека. Сравнение же с Распутиным лишь ослабляет образ Лысенко. Распутин был аферистом гораздо меньшего калибра. Правильнее другая метафора. Я называл лысенковщину РОЭ (реакция оседания эритроцитов) нашей страны. Повышение РОЭ - показатель развития патологического процесса в организме.

"Оригинальный" взгляд на Лысенко высказал В. Кожинов в N 1 "Дружбы народов" за 1988 г. Ссылаясь без каких бы то ни было оснований на повесть Д.А. Гранина "Зубр", он заявляет, что "...Лысенко был, в сущности, тупым орудием в руках таких "теоретиков", как Деборин и Презент". Это лживое и злонамеренное утверждение (философ Деборин Абрам Моисеевич никакого отношения к лысенковщине не имел) особенно цинично звучит на страницах журнала, называющегося "Дружба народов", да еще после фраз Кожинова о необходимости "глубоко освоить прошлое" и о том, что "правду о прошлом нам придется добывать буквально по крупицам". - (подстрочное примечание автора)

Во что обошлась стране лысенковская эпопея? Подведем общие итоги.

  1. Мичуринская биология, объявленная единственной материалистической, передовой биологической наукой, была оторвана от "загнивающей буржуазной биологии, прислужницы империализма", и противопоставлена ей. В основу мичуринской биологии были положены две догмы: а) признание передачи по наследству признаков, приобретенных в течение индивидуальной жизни организма. Тем самым дарвинизм подменялся ламаркизмом. б) Отрицание существования особого субстрата, обеспечивающего генетическую преемственность признаков. Тем самым отвергалась хромосомная теория наследственности. В состав мичуринской биологии была включена "Новая клеточная теория" О.Б. Лепешинской, проповедовавшая возникновение клеток из неклеточного живого вещества, из сенного настоя, сока алоэ и т. д. Это был возврат к воззрениям первой половины XVIII в.
  2. Противники мичуринской биологии квалифицировались как идеалисты, метафизики, преклоняющиеся перед иностранщиной. Деятельность их считалась противоречащей платформе партии и правительства.
  3. Были прекращены исследования в области генетики и смежных дисциплин и развернуты антинаучные работы, основанные на ложных догмах мичуринской биологии.
  4. Принудительно внедрялись в практику сельского хозяйства, сразу в больших масштабах, научно необоснованные, экспериментально не проверенные мероприятия, принесшие огромный материальный урон. При провале очередного внедрявшегося мероприятия Лысенко отвлекал внимание руководителей партии и правительства новым изобретением, якобы сулящим огромные выгоды. Вот их основной список: предпосевная яровизация семян, сверхскорое, в 2-3 года, создание новых сортов растений путем направленного воспитания, внутрисортовое скрещивание самоопылителей для борьбы с "вырождением сортов", стоившее потери многих ценнейших сортов, летние посадки картофеля на юге страны против его вырождения, посевы озимой пшеницы в Сибири по стерне, рекомендация ветвистой пшеницы как самой урожайной культуры, удобрение 'навозо-земляным компостом, гнездовая посадка лесных деревьев и кукурузы, создание жирномолочной породы коров путем скрещивания жидкомолочных коров сджерсейскими быками. Все это оказывалось блефом и приводило к неисчислимым материальным потерям. Один из ведущих специалистов в области сельского хозяйства академик ВАСХНИЛ Г. Гуляев в "Советской культуре" от 20 июля 1989 г. пишет: "...все методы и приемы работы Т. Лысенко, все без исключения, не утвердились ни в одном колхозе (совхозе), ни на одном гектаре, ни в одном научном учреждении, ни в нашей стране, ни за рубежом". В то же время прекращалось использование в сельском хозяйстве приемов, получивших мировую апробацию, но не согласующихся с теоретическими представлениями Лысенко. Дезорганизована была сеть селекционных и сортоиспытательных станций.
  5. Были прекращены исследования по генетике человека, по наследственной патологии и радиационной генетике, что нанесло огромный ущерб медицине.
  6. Тысячи биологов, исследователей и преподавателей были изгнаны со своих постов и заменены невежественными или беспринципными людьми. Ликвидировался ряд лабораторий, кафедр и научных школ. ВАК отказывала в утверждении диссертаций, содержащих факты, не соответствующие догмам мичуринской биологии. Одновременно ВАК штамповала проходящие через нее потоки безграмотных и низкопробных диссертаций, развивающих идеи Лысенко и Лепешинской, наделяя профанов и аферистов учеными степенями.
  7. В средних школах, в биологических, медицинских и сельскохозяйственных вузах вместо преподавания ряда биологических дисциплин учили канонам мичуринской биологии. Учебники и научные книги, содержащие материалы, противоречащие мичуринской биологии, изымались из библиотек, иногда уничтожались. Не только в научных журналах, книгах, учебниках, но и по всем каналам массовой информации - в газетах, общественно-политических и художественных журналах, кино, театрах и по радио - пропагандировались антинаучные идеи и вымышленные практические достижения мичуринской биологии.
  8. Лысенковщина создала условия, сделавшие возможным кратковременную, но нанесшую большой вред деятельность афериста Г.М. Бошьяна и инспирировала организацию "быковской" сессии 1950 г., "быковская" сессия разрушила работу ряда научных коллективов и надолго задержала развитие многих важнейших разделов физиологии.
  9. Лысенковщина и все, что ею было порождено, нанесла не поддающийся исчислению вред психике ученых. Угрожая насилием или соблазняя благами, ученых заставляли совершать глубоко аморальные поступки.
  10. Поскольку уже в 30-х годах партия и правительство взяли мичуринскую биологию под свою защиту, все, кто ейлротивостоял, рассматривались как потенциально антисоветские элементы. Этим пользовались лысснковцы и часто прибегали для борьбы со своими противниками к лживым политическим доносам. В результате многие биологи-антилысенковцы были репрессированы органами государственной безопасности, из них многие были убиты. Вместе с тем мне неизвестен ни один случай репрессирования кого-либо из лысенковского лагеря.
  11. То, что творили лысенковцы с биологией и сельскохозяйственной наукой, дискредитировало советскую науку в глазах зарубежных ученых и широко использовалось прессой капиталистических стран для антисоветской пропаганды.
  12. Многие ученые вынуждены были отвлекаться от творческой работы, затрачивая время и силы на борьбу с лысенковщиной.

Появление уродливых деформаций науки не являлось специфической особенностью лишь нашей страны. Они могли рождаться и в других странах с персональной диктатурой. Поучительным, но малоизвестным примером может служить история с открытием "системы кенрак", сделанным в 1961 г. в Северной Корее профессором Ким Бон Ханом. Суть открытия в следующем. В теле высших позвоночных и людей им была обнаружена сложная система кенрак, состоящая из трубок, названных бонхановыми, и связанных с ними бонхановых телец. Эта система отличается от кровеносной, лимфатической и нервной. Она, якобы, осуществляет целостность организма и связь его со средой. По бонхановым трубкам циркулирует жидкость, содержащая дезоксирибонуклеиновую кислоту, которая входит в состав зерен,, названных саналовыми. Зерна санала могут превращаться в клетки, а клетки распадаться на зерна. Это "цикл Бон Хана: саналклетка". Система кенрак рассматривалась как теоретическая основа восточной медицины "Доньихак", дающей, в частности, научное обоснование иглоукалыванию.

Начиная с 1962 г. в Советский Союз начала поступать обильная информация о кенраке через журнал "Корея" и труды Ким Бон Хана, иллюстрированные отличными цветными микрофотографиями. Труды Ким Бон Хана издавались отдельными книгами на корейском, русском, китайском, японском, английском и французском языках. Знакомство с опубликованными материалами не оставляло никаких сомнений в том, что все это является бредом. На фотографиях, якобы изображающих бонхановые трубки и тельца, легко узнаются общеизвестные гистологические структуры - коллагеновые, эластические, нервные волокна, срезы корней волос, инкапсулированные нервные окончания и тому подобное. Цикл Бон Хана, превращение зерен санала в клетки, по существу ничем не отличался от позорно провалившегося учения О.Б. Лепешинской о возникновении клеток из живого вещества.

Вместе с тем стало известно, что в Пхеньяне для Ким Бон Хана был создан специальный институт со многими лабораториями, богато оснащенными современным импортным оборудованием. Институт занимает пятиэтажное здание. Периодически созываются конференции по кенраку и труды публикуются на разных языках. В журнале "Корея" (N 2, 1964) опубликованы восторженные отзывы о работах Ким Бон Хана и его коллектива ряда руководящих деятелей северокорейской медицины. Оценки давались такие: "великое открытие", "великий перелом в решении основных проблем биологических наук", "революция в развитии медицины" и т. д. Президент Академии медицинских наук Кореи Хон Хак Гын, называя труд Бон Хана "выдающимся научным открытием", пишет: "Эти успехи были достигнуты лишь благодаря мудрому руководству Трудовой партии Кореи и любимого вождя корейского народа Председателя кабинета министров Ким Ир Сена".

Как могло случиться, что бред, не имеющий отношения к науке, был принят за "великое открытие в науке"? Единственным объяснением может служить тот факт, что 1 февраля 1962 г. Ким Бон Хану и его коллективу было послано письмо Председателя ЦК Трудовой партии Кореи и Председателя Совета Министров КНДР Ким Ир Сена, в котором говорится: "Горячо поздравляю Вас с великим научным достижением, открытием субстанции кенрак... Весь корейский народ высоко оценивает Ваш подвиг и гордится им как великим достижением в развитии науки нашей страны... Ваша преданность партии и народу демонстрирует благородный облик красных ученых, выпестованных нашей партией..." и так далее. Этого оказалось достаточно.

К 60-м годам наша биология и медицина уже избавились от "новой клеточной теории" Лепешинской, однако в некоторых кругах, видимо, осталась какая-то тоска по несостоявшемуся великому открытию. Думаю, что этим можно объяснить появившееся у нас стремление внедрить больную фантазию Ким Бон Хана в советскую науку. Помимо того, что из Северной Кореи стала систематически поступать на русском языке литература по кенраку, в наших журналах "Техника - молодежи", "Новые книги за рубежом" начала появляться сочувственная информация о кенраке; на эту тему в медицинских сферах устраивались семинары. В мае 1965 г. Минздрав СССР направил в Пхеньян для ознакомления с Институтом Ким Бон Хана заведующего кафедрой анатомии II Московского медицинского института В.В. Куприянова и начальника Главного управления лечебно-профилактической помощи Минздрава СССР Э.А. Бабаяна. Вернувшись, они представили Министерству хвалебный отчет о работах Ким Бон Хана с рекомендациями: а) пропагандировать в советской печати учение о кенраке; б) организовать в Москве две лаборатории по изучению кенрака; в) послать молодых специалистов для обучения к Ким Бон Хану. Нашему издательству "Мир" предложено было издать книгу Чхве Де Хвона, в которой излагаются "открытия" Ким Бон Хана.

Возникла реальная опасность, что неверная информация наших директивных органов о деятельности Ким Бон Хана может плохо отразиться на биологии, начавшей оправляться от недавних кошмаров. В связи с этим я на двух страницах написал заявление о вздорности учения о кенраке и опасности заражения им нашей науки. Это заявление от имени Научного совета по проблемам цитологии при АН СССР в мае 1966 г. было послано в ЦК КПСС, президенту АН СССР, министру здравоохранения СССР, в газету "Правда", в издательство "Мир" и в журналы, печатавшие информацию о кенраке. В конце заявления написано: "Кроме того, мы не можем безразлично относиться к тому, что в дружественной нам КНДР биология и медицина калечатся лжеучением Ким Бон Хана. Слишком свежи в нашей памяти трудные для нашей биологии годы, к счастью, ушедшие в прошлое". Как развивались события в Корее дальше, я не знаю, во всяком случае в 1971 г. Институт кенрака уже не существовал. Обошелся он этой стране недешево.

В любой стране могут появляться личности со сдвинутой психикой, обуреваемые стремлением совершить великое научное открытие. В 1972 г. в Японии на средства автора К. Хишима, назвавшегося "Президентом общества неогематологии", была напечатана на английском языке книга "Революция в биологии и медицине" с подзаголовком "Новая теория в науке о жизни и ее практическое применение в лечении болезней". Это великолепно изданный том с отличными цветными микрофотографиями, где на 490 страницах психически больной человек доказывает способность безъядерных эритроцитов превращаться в любые клетки тела, включая половые. В книге имеется глава, посвященная О.Б. Лепешинской (с ее портретом), в которой автор во многом с ней соглашается. Ни эта книга, ни 10 других книг того же автора не отразились на японской биологии и медицине, власти не взяли их под свое покровительство.

Основная мораль лысенковской эпопеи - это недопустимость попыток управляющих инстанций любого уровня, стоящих над наукой, вмешиваться в борьбу научных идей. Чем выше эти инстанции, тем пагубнее могут быть результаты такого вмешательства.

В сталинскую эпоху всем гражданам нашей страны приходилось держать трудный экзамен на поведение. Биологам же лысенковщина предъявила дополнительные суровые требования и выявила присущее людям широкое многообразие этических представлений и разную прочность моральных устоев. Гетерогенитет физических и психических показателей у представителей вида Homo sapiens несравненно больше, чем у особей любого другого вида общественных животных. Причиной этого является выход вида Homo sapiens из-под жесткого контроля естественного отбора, отсекающего крайние варианты. Эту функцию обычно берут на себя диктаторы. Они ликвидируют крайние отклонения от середины, а для остальных стремятся создать режим, приводящий к их обезличиванию. Недаром Де Голль жаловался, что трудно управлять государством, где имеется 400 сортов сыра (выделено нами - V.V.). Тем не менее гетерогенность поведения ученых ярко выявилась и при становлении лысенковщины и в период ее ликвидации.

Помимо различия в природе людей важнейшей причиной многообразия поведения было различие в их семейном, служебном, общественном, партийном положении. Это определяло силу давления лысенковского пресса, принуждавшего человека к совершению аморальных поступков.

В то время наиболее массовой формой отступления ученых от нравственных норм был словесный или письменный отказ от собственных научных воззрений и одновременно признание мичуринских догм, лженаучность которых была при этом для них очевидна. Некоторые этим не ограничивались и для укрепления своего положения или в целях карьерного продвижения разоблачали своих товарищей и учителей, обвиняя их в антимичуринских пороках. Иные шли еще дальше, сочиняя на своих научных оппонентов политические доносы, зная, что они могут привести не только к их изоляции, но и к физическому уничтожению. Такая обстановка растлевала научную молодежь и тем самым обеспечивала аморальный задел на будущее. Однако ставить баллы людям за поведение трудно.

Вину человека, совершившего проступок, следует рассматривать с двух позиций. С объективной точки зрения она определяется величиной вреда, который причинен обществу или отдельным людям. Но этот показатель явно недостаточен. Приходится учитывать субъективный компонент: в какой мере действия данного человека противоречили его представлениям о добре и зле, вступил ли он при этом в конфликт с собственной совестью или нет. Этот компонент зависит как от личных свойств человека, от его нравственной структуры и интеллектуального уровня, так и от его сложных внешних связей, которые могут смягчать или усугублять ответственность за совершенный проступок. Один, совершая проступок, вынужден идти на ссору с собственной совестью, другой, при такой же ситуации, ни в какие противоречия со своей совестью не вступает. Один сознает, что творит безобразие, другой этого понять не может.

Доктор исторических наук А.Н. Цамутали был случайным свидетелем знаменательной сцены. Он зашел в большой конференц-зал Ленинградского здания Академии наук, когда там стоял гроб с телом Л.А. Орбели. Гражданская панихида еще не началась, зал был пуст, но рядом с гробом сидели вдова Орбели Елизавета Иоакимовна и несколько близких. В зал вошел Быков, стал на колени перед вдовой и просил простить его. Елизавета Иоакимовна перекрестила Быкова и сказала: "Бог всех простит".

Лысенко не могло бы прийти в голову просить прощения у вдовы Н.И. Вавилова. Сам он ни в чем не мог признать себя виновным. До самого конца Лысенко непоколебимо был убежден в правоте своего учения, в несомненной ценности своих практических предложений, в добропорядочности своей деятельности. Он органически был неспособен воспринимать какие-либо факты, несовместимые с его псевдонаучными представлениями. Приведу высказывания Лысенко в последние годы жизни, когда все стало очевидным и с его мичуринской биологией, и с молекулярной биологией, созданной за рубежом. Из отчета Лысенко о своей научной работе за 1974 г.:

"Никакого шифра или кода. записей информации и т.п. в ДНК также нет". "О какой матрице для копирования наследственного вещества (для копирования ДНК) можно говорить, зная детально наши экспериментальные данные по получению озимых из яровых?" ]

Из письма президенту АН СССР академику М.В. Келдышу от 27 июня 1972 г.:

"Я считал и считаю идеологически реакционными, антинаучными теоретические взгляды вейсманизма во всех его вариациях, в том числе в теперешней вариации, именуемой молекулярной генетикой".

Из письма в бюро Отделения общей биологии АН СССР от 10 апреля 1973 г.:

"Нужно иметь в виду, что всему миру известные ложь и клевета, возведенные на разработанную нами глубокую теоретическую концепцию мичуринского направления, будут раньше или позже вскрыты и сняты. Этого требуют интересы социалистического сельского хозяйства".

У меня нет сомнений, что все это писалось Лысенко в полной уверенности в своей правоте. Объяснить подобную несокрушимую позицию одним лишь невежеством невозможно. Здесь, несомненно, имеет место психический сдвиг, делающий человека принципиально неспособным принимать и учитывать факты, противоречащие его собственным убеждениям. Но Лысенко был присущ изъян не только в логической сфере. Некоторые общепринятые нормы ему были понятны, но он их совершенно по-разному расценивал в зависимости от того, применялись ли они к нему самому или к его противникам. В том же письме к Келдышу он пишет:

"Научным путем, как бы это ни хотелось кому-либо, нельзя опровергнуть нашу теоретическую биологическую концепцию. Это можно сделать и сделано только беспардонной ложью и клеветой с одновременным небывалым в науке административным зажимом".

В отчете за 1974 г. он негодует:

"... идет административный, ничего общего с наукой не имеющий зажим теоретической биологической концепции мичуринского направления".

"Административным зажимом" возмущается, по-видимому искренне, человек, организовавший и осуществивший административный разгром целой науки и не только в нашей стране. Этот изъян относится уже к этической сфере.

Еще один пример его проявления. В журнале "Вопросы философии" (N 6 за 1973 г.) было опубликовано выступление М.В. Волькенштейна на "Круглом столе". Там, между прочим, говорятся:

"Я думаю, что громадный вред, который нанесен лысенковщиной, связан не только с конкретными судьбами ученых и с большим материальным ущербом для народного хозяйства, но и с тем, что она вела к деморализации научной деятельности как таковой".

23 октября 1973 г. Лысенко отправляет в редакцию "Вопросов философии" протестующее письмо, где, цитируя Волькенштейна, пишет:

"Неужели редакции непонятно, что все то, что здесь говорится обо мне под наименованием какой-то лысенковщины, является злостной клеветой?... Просьба в ближайшем номере Вашего журнала в какой-то мере исправить ущерб, нанесенный моему научному имени, опровергнуть эту клевету хотя бы принесением мне извинения клеветником М.В. Волькенштейном и редакцией, допустившей опубликование этой клеветы".

Из всего этого видно, что Лысенко от терзания собственной совести был надежно защищен и неизлечимым невежеством, и моральным дальтонизмом.

В журнале "Наука и жизнь" (N 9 за 1988 г.) была опубликована статья профессора Я. Рапопорта о "новой клеточной теории" О.Б. Лепешинской. Статья точно излагала факты и давала им объективную оценку. В ответ на эту статью в редакцию журнала (см. "Наука и жизнь". 1989. N 5) пришло протестующее письмо зятя и соратника Лепешинской В.Г. Крюкова (в одной из своих "научных" статей 1962 г. он в соавторстве со своей супругой О.П. Лепешинской доказывал образование клеток из крахмальных зерен фасоли). В своем письме Крюков обвиняет Рапопорта в том, что он "издевается над ней (Лепешинской. - В.А.) как ученым, ее теорией и сотрудниками...". Таким же по стилю письмом О.П. Лепешинской, опубликованным в журнале "Знание - сила" (1989. N 8), был удостоен и я за свои статьи, помещенные в том же журнале (1987. N 10, 12), с критикой ее матери О.Б. Лепешинской. О.Б. и О.П. Лепешинские и Крюков по психическому складу, видимо, сходны с Лысенко. Они не понимали, что творили в 50-х годах, и не в состоянии были постичь этого в дальнейшем, когда их "новая клеточная теория" была полностью разоблачена. Как и Лысенко, они и им подобные не считают себя виноватыми, поскольку за содеянное их собственная совесть не корит. Если таких наказывать за объективно причиненный вред, то они воспримут это как незаслуженно нанесенную им обиду. Кто же лучше - те, кто совершал преступления, несмотря на сигналы совести, или те, у которых она при этом молчала? На этот вопрос я не берусь ответить.

Во всяком случае, лысенковщина выявила большое число ученых, сознательно предававших науку и товарищей по науке из страха, из стяжательства. К сожалению, в их числе были ученые маститые, сидящие на высоких постах, в высоких званиях. Ведь манкуртов можно создавать не только сжатием мозгов, но и откармливанием. Однако наряду с личностями, вызывавшими чувство глубокого омерзения, борьба с лысенковщиной показала и людей, заслуживших восхищение и преклонение своей отвагой, принципиальностью и готовностью жертвовать своим благополучием в защиту истинной науки. Вот почему я отказался от настойчивых предложений заменить в названии записок "Трудные годы..." на "Черные годы...". В эти годы не все было черным, было и светлое, героическое.

Вот почему испытываешь душевную боль, когда, подходя в Москве к дому N 33 по Ленинскому проспекту, на стене видишь мраморную доску, извещающую, что "Здесь с 1930 года по 1980 год работал Герой Социалистического Труда академик Александр Иванович Опарин", сознательный предатель своей науки, и почти рядом с ней - мемориальную доску, посвященную борцу за науку Николаю Ивановичу Вавилову. Без чувства протеста нельзя смотреть на рядом висящие на стене Института физиологии имени И.П. Павлова в Ленинграде мраморные доски, посвященные великому физиологу и гражданину Ивану Петровичу Павлову и позорившему его имя Быкову.

История лысенковщины заставляет прийти к грустному выводу: популяция ученых (впрочем, как и другие человеческие популяции) в моральном отношении оказывается весьма хрупкой и подвергать ее серьезным испытаниям опасно. Это может привести к тяжелым последствиям и для науки, и для всего того, что с ней связано.

В заключение этой эпопеи уместно вспомнить диалог из "Жизни Галилея" Бертольда Брехта:

"Андреа: Несчастна страна, у которой нет героев!

Галилей: Несчастна страна, которая нуждается в героях".


 

Полный текст

VIVOS VOCO!