VIVOS VOCO: А.С. Орлов, "Академик А.Н. Крылов - знаток и любитель русской речи"

АКАДЕМИК А.Н. КРЫЛОВ -
ЗНАТОК И ЛЮБИТЕЛЬ РУССКОЙ РЕЧИ

Академик А.С. Орлов

Президент Академии Наук СССР С. И. Вавилов, характеризуя в речи у гроба Алексея Николаевича Крылова его многогранную деятельность в области точных наук, отметил и его горячий интерес к сфере гуманитарной, выразившийся в участии Алексея Николаевича в развитии русской речи и в охране ее правильности. В научной работе автора настоящей статьи этот интерес является центральным. Автор взял на себя смелость выступить с развернутой характеристикой отношения Алексея Николаевича к русской речи, которой он умел придавать прекрасную стилистическую форму и безупречную правильность. Не имея компетенции в области точных наук, будучи литературоведом по специальности, автор оправдывает смелость своего выступления почтительной любовью к Алексею Николаевичу и восхищением перед его русским умом и русским языком его сочинений и устных бесед, которыми автору выпало счастье пользоваться.

Наблюдения над речью Алексея Николаевича выполнены здесь преимущественно по расширенному последнему изданию его "Воспоминаний", а также по другим изданиям его трудов, частью полученным из рук самого составителя. Цитирование устных высказываний, к сожалению, оказалось невыполнимым из-за невозможности привести их с достаточной точностью и в контексте.

Скончался Алексей Николаевич Крылов, замкнулись навек его мудрые, красноречивые уста. К счастию, его неподражаемая речь закреплена им самим на письме и в печати, и она продолжает звучать в воспоминании о почившем.

Творец точной науки, философ и практик в разных ее областях, Алексей Николаевич облекал свои научные размышления, наблюдения и выводы в тщательную речевую форму.

Столь же заботливо выражал он словесно свои восприятия живой, текущей жизни - восприятия, замечательные по чуткости и глубине, свойственным его цельной, широкой натуре.

Собственно говоря, непрерывные зоркие наблюдения обычной, миме текущей ежедневной жизни, проникновенное понимание ее бытовой сущности и непременный учет неизбежных требований и условий действительности одинаково отличают Алексея Николаевича и как тип человека, одаренного на редкость здравым и трезвым умом, и как тип гениального ученого, достигшего в своем мышлении кристальной ясности и простоты.

Сверх того необходимо отметить свойственную Алексею Николаевичу художественность восприятия и изображения, что сказывается во всех родах его сочинений - и в научных, и в новеллистических, - во всех разнообразных видах его речи, всегда соответствующих назначению и цели данного труда. Алексей Николаевич был самым настоящим творческим писателем в любой области знания. Он был литератором до мозга костей. Это чувствовалось и в его выступлениях в качестве оратора и рассказчика, и в беседах с ним, и в его научных работах.

Литературное дарование Алексея Николаевича проявлялось в разнообразии стилей, в образности и пластичности высказываний, в игре чувством меры, то сдержанным, то нарочито преувеличенным, в картинности и сценичности, в богатой сюжетности. Художественная манера характерна для речи и языка Алексея Николаевича вообще. Можно сказать, что речь его не только форма для подлежащего изображению материала; под пером и в устах Алексея Николаевича она играла сама по себе.

Алексей Николаевич - знаток русской речи, артист и мастер в ее употреблении. Он отлично понимал национальную природу русской речи, ее стилевую породистость, непреодолимую мощь воздействия, ее значение для русской науки и русского искусства. В устах и под пером Алексея Николаевича русская речь сохраняла свой классический облик.

Качества, свойственные Алексею Николаевичу как человеку и ученому, отражаются, как в зеркале, в его языке. Поэтому, говоря о речи Алексея Николаевича, нельзя уклониться от общей характеристики его свойств, от изображения всего его облика. Представить незабываемый образ живого Алексея Николаевича в его слаженной цельности - это такая задача, для решения которой потребовалась бы конгениальная Алексею Николаевичу художественная сила. Такая сила, конечно, появится, но пока попытаемся расчленить его образ на отдельные свойства и признаки и искать их выражение в его речи.

Так например, коренные требования ко всякой деятельности сказываются в настойчивом повторении Алексеем Николаевичем одних и тех же выражений. Вспоминая о лекционных курсах своих учителей, Алексей Николаевич говорит: "Читал он (Г. А. Тиме) ясно и отчетливо" (110); тоже о И. Я. Евневиче (113): "Лекции ... требовали отчетливого знания математики и теоретической механики" (113). "...требует ся отчетливое знание аналитической геометрии" (119), "...недостатки: 1) отсутствие отчетливой, полной и точной формулировки..., 2) отсутствие ...отчетливой и ясной формулировки..." (388).

Сумма требований приводится в характеристике лекций А. Н. Коркина: "... (он) диктовал нам свой совершенно оригинальный курс, отличавшийся особенною точностью определений, краткостью, естественностью и изяществом выво дов всех формул" и т. д. (109).

Итак, "отчетливость, ясность, точность, краткость, естественность и изящество", и это не пожелания, а реальные качества Алексея Николаевича, выразившиеся с одинаковой силой как в его научно-педагогических, так и в чисто литературных сочинениях. В частности, его новеллы с сюжетом из далеких времен юности полны эпизодов, написанных в обстоятельной манере "Семейной хроники" Аксакова - таким же неторопливым, прозрачно ясным, точным языком, только, конечно, без аксаковской старомодности.

Каждое слово Алексея Николаевича можно считать термином, являющимся характерной принадлежностью той системы речи, которая исторически и традиционно принадлежит данной отрасли знания. Математика, физика, астрономия, кораблестроение, торговая практика, административная и служебная области и стихии, попадая в сюжетный охват Алексея Николаевича, выражались и изображались таким словарным подбором и таким синтаксисом, какие установлены теорией и практикой в каждой из упомянутых сфер и притом являются наиболее пластическим и влиятельным их выражением. Большинство употребленных Алексеем Николаевичем речевых терминов по-русски образны, т.е. соответствуют явлению с точностью, иногда рационально неуловимой, но ясно ощущаемой, так сказать словесно воспроизводят предмет, явление и состояние до последней возможной степени очевидности и ощутимости.

Например в области точных наук терминологическое словоупотребление Алексея Николаевича должно обязательно изучаться Академической комиссией технической терминологии как потому, что многие термины заимствованы им непосредственно на самом производстве, так и потому, что Алексей Николаевич знал и книжную историю терминов, изучив их многоязыковые варианты, начиная от средневековой латыни, и притом в общемировом употреблении *.

* Алексей Николаевич способствовал изданию "толковых" терминологических трудов. Так, с его предисловием в 1936 г. была издана Академией Наук СССР книга И. К- Сморгонского "Кораблестроительные и некоторые морские термины нерусского происхождения", в которой излагается происхождение терминов, дан объяснительный их словарь и имеются библиография и документальные цитаты.

И в области литературно-новеллистической, поскольку она нашла выражение в художественном творчестве Алексея Николаевича, словарь русского литературного языка несомненно обогатится заимствованием из речи автора национальных идиом, отличающихся стойкостью и верностью поистине терминологических систем. Это та же изумительная верность, что у Гоголя, перечислявшего по характерным именам и названиям все виды деревянной посуды помещичьего уклада или имена, породы и свойства собак ноздревской псарни - по охотничьей терминологии.

Как Алексей Николаевич культивировал язык для работ по своей специальности, видно из его труда над переводами классических сочинений, изложенных на старинном искусственном языке. Этот самоотверженный труд состоял не в простой замене языковых идиом одной национальности идиомами другой, а в усгановлении адекватности таких идиом и даже прямо в создании точно подходящих терминологических соответствий, для чего еще требовалось комментировать все ответственные выражения и самую семантику каждого термина. Приведем рассказ самого Алексея Николаевича о его работе по переводу классических сочинений по основам физики.

В 1884 г. по предложению де-Колонга Алексей Николаевич "изучает самым основательным образом" брошюру Гаусса "Intensitas vis magneticae terrestris ad mensuram absolutam revocata" ("Напряжение земной магнитной силы, приведенное к абсолютной мере"), делает конспект на русском языке и показывает этот сокращенный перевод своему требовательному профессору.

Вот тут-то Алексей Николаевич и вспомнил с благодарностью латиниста, учителя классической гимназии, где он учился,

"и увидал, что и латынь полезна (шутит Алексей Николаевич); недаром у Козьмы Пруткова сказано: «и теребентин кому-то полезен»; и много раз в течение моей жизни и научной деятельности мне с пользою служила латынь. Конечно, я не мог читать ни Цицерона, ни Ювенала, но все они отлично переведены на французский язык; зато я свободно разбирался в элементарно простой латыни Эйлера, несколько труднее в превосходной латыни Ньютона и еще труднее в чисто классической латыни Гаусса и Якоби" (72).

В 1916 г. Алексей Николаевич отыскал по описи библиотеки Главной физической обсерватории книгу "Gauss, Theoretische Astronomic. Handschrift von Kupfer". Вот как рассказывает Алексей Николаевич о своей работе над этой книгой:

"Купфер был впоследствии членом нашей Академии Наук, произвел отличные работы по теории упругости и по метрологии; я заинтересовался его рукописью. Оказалось, тетрадь, примерно 250 страниц среднего формата, содержащая, видимо, дословную запись лекций Гаусса, но запись эта была как бы полустенографическая, мелким полуготическим шрифтом. Я решил перевести эти лекции на русский язык. Сперва я постарался разобрать запись Купфера и для этого переписал ее по-немецки, после чего и перевел на русский язык. Перевод этот был издан в 1921 г. Главным гидрографическим управлением" (265).

Работа над переводом сочинения Исаака Ньютона "Philosophiae naturalis principia mathernatica" так описана Алексеем Николаевичем:

"В 1914 г. приема в Морскую Академию не было и лекций не читалось, я был свободен и решил употребить свободное время на перевод и издание "Начал" Ньютона на русском языке, снабдив этот перевод комментарием, изложенным так, чтобы он был понятен слушателям Морской Академии. Я работал аккуратно ежедневно потри часа утром и по три часа вечером. Сперва я переводил текст почти буквально и к каждому выводу тотчас писал комментарий, затем, после того как заканчивался отдел, я выправлял перевод так, чтобы смысл сохранял точное соответствие латинскому подлиннику, и вместе с тем мною соблюдались чистота и правильность русского языка; после этого я переписывал все начисто, вставлял в свое место комментарий и подготовлял к набору. К концу 1915 г. был отпечатан 1 том, содержащий книги I и II «Начал». К концу 1916 г. весь перевод был окончен и отпечатан, составив выпуски 3- и 4-й "Известий Морской Академии" (249-250).

Научный авторитет и научная совесть Алексея Николаевича, его необычайная трудоспособность и педагогичность повелительно заставляют изучать его сочинения по специальности, переводные и оригинальные, со стороны их речевого выражения, как образцы наилучшего языка русской науки.

Исходной точкой и красной нитью или истинной подкладкой рассуждений и повествований Алексея Николаевича является здравый ум. Большинство новелл и мемуаров посвящено им эпизодам о преодолении здравым умом разных препятствий, чаще всего создаваемых человеческой непродуманностью, недогадливостью и прямо глупостью *.

* Остроумное определение здравого смысла Алексей Николаевич приводит в своей статье "О теоретической механике и желательной постановке ее преподавания в технических учебных заведениях": "между прочим отметим, что Декартом... довольно ехидно замечено, что здравый смысл есть то, чем род людской наделен наилучшим образом, ибо никто никогда не жалуется, что ему нехватает здравого смысла, но всегда относят это к другим".

Много анекдотических сюжетов Алексей Николаевич посвятил торжеству ловкости и сообразительности, догадливости и сноровки. "Догадлив наш брат моряк", - вырвалось однажды у Алексея Николаевича, когда он изобразил, как щепетильного немца-директора остроумно провели его находчивые подчиненные (262). При этом Алексей Николаевич допускал и лукавство, ссылаясь на слова Грибоедова, что "умный человек не может быть не плутом" (264).

Описывая же успех одного находчивого предприятия, рассчитанного на стадную психологию, Алексей Николаевич прямо заявил: "Еще Галилей сказал "Stultorum infinitus est numerus" ("Число глупых бесконечно")". Практика, добившегося в этом деле успеха, Алексей Николаевич назвал "умным" ("Умный был человек") и приписал ему такой афоризм: "на то и бараны сотворены, чтобы их стричь" (264). Конечно, здесь больше чувствуется любовь к "красному словцу", которое, как известно, лишено всякой жалости, чем пристрастие к практической ловкости. Чувствуются также лукавство и насмешливость, являющиеся природными русскими свойствами, как утверждал Александр Сергеевич Пушкин, характеризуя этими чертами баснописца Ивана Андреевича Крылова как представителя духа своего народа. "Отличительная черта в наших нравах есть какое-то веселое лукавство ума, насмешливость и живописный способ выражаться" (О предисловии г-на Лемонте к переводу басен И. А. Крылова, 1825).

Особенно сближает Алексея Николаевича с его мудрым однофамильцем культ трезвого ума, разумности и целесообразности действий, что постоянно звучит в высказываниях и того и другого, как требование, чтобы человек поступал "с толком лишь согласно здравым" (басня "Водолазы"). И в своем поведении Алексей Николаевич руководствовался мудростью крыловских притч, как видно из его слов по поводу перехода на инспекторство кораблестроения: "Тогда вспомнил (я) слова моего однофамильца-баснописца:

"Там слов не тратить по-пустому,
Где надо власть употребить" (116).

Трезвость мысли и чувство реальности особенно вооружали Алексея Николаевича против педантизма и схоластики, которая прикрывала свою бессодержательность формальным наукообразием. Для иллюстрации можно привести полный комизма спор Алексея Николаевича с министерским юрисконсультом, приносившим в жертву своей учености выигрыш многомиллионной тяжбы.

"Во всех случаях, - пишет Алексей Николаевич, - я был диаметрально противоположного мнения с тайным советником Квашниным-Самариным, который ссылался на кодекс Юстиниана, на Гуго Греция, на испанское законодательство и т.п. Я же ссылался на практику управления Путиловским заводом и на Устав торговый" (255).

В том же плане можно привести еще один деликатный случай трезвой практичности Алексея Николаевича. Но тут дело касается специальной научной сферы, в коей у автора настоящего очерка нет никакой компетентности. Однако пожертвовать указанием на этот случай было бы вредно для характеристики самого Алексея Николаевича и его речи. А дело заключается вот в чем. Алексей Николаевич трижды настойчиво приводит одно изречение:

1. "Настоящий инженер должен верить своему глазу больше, чем любой формуле; он должен помнить слова натуралиста и философа Гексли: «Математика, подобно жернову, перемалывает то, что под него засыпают», - и вот на эту-то засыпку прежде всего инженер и должен смотреть" (84).
2. "На первом курсе (Морской Академии) в 1888/89 г. Краевич читал нам термодинамику. В его лекциях не было того изящества математических выводов, как у Коркина... (и т. д.), но от него мы услыхали впервые фразу геолога Гексли, сказанную Вильяму Томсону: «Математика, подобно жернову, перемалывает то, что под него засыпают, и как, засыпав лебеду, вы не получите пшеничной муки, так, исписав целые страницы формулами, вы не получите истины из ложных предпосылок»" ( 111 ).
3. И третий раз - в статье "Значение математики для кораблестроения" (371).

Афористическими цитатами, серьезными и шутливыми, Алексей Николаевич пользовался очень широко как в быту, так и в науке, но чаще всего в педагогике. Например в статье "О подготовке специалистов" он пишет:

"Конечно, каждому из вас известна сказочка Лескова "О стальной блохе и о тульском Левше" и вы помните, как атаман Платов прислал ему на корабле бочонок "английской горькой" с назиданием: «Не пей много, не пей мало, а пей средственно»; так и в вашем деле я скажу: «не учите много, не учите мало, а учите средственно». Другой писатель, триединый Косьма Прутков, высказал, между прочим, два афоризма: «Нельзя объять необъятное» и «Cпециалист подобен флюсу, полнота его всегда односторонняя...»" (374).

Афоризм о необъятном имеется и в статье "Значение математики для кораблестроения" (370).

Отмечая привлечение Алексеем Николаевичем афоризмов такого шутливого тона, следует оговорить их уместность словами самого Алексея Николаевича, сказанными об адмирале С. О. Макарове: "...легкость формы и изложения не вредили глубине мысли и верности суждений" (447).

При своей строгой, величественной внешности Алексей Николаевич любил шутить весело и резво, не теряя невозмутимого вида. Юмор был неотделим от его природы. Даже приводя наизусть выдержки из регламента Петра Первого, он выбирал и грозно цитировал самые нескладные по выражению и нескромные по содержанию тексты. Как истинный художник Алексей Николаевич блистал своим бесподобным юмором везде, где это требовалось творческим моментом. Но как дельный практик он старался оправдать проявление своего юмора уместностью и пользой.

Так, речь о Константине Эдуардовиче Циолковском Алексей Николаевич остроумно начал цитатой "от писания". В конце же речи просил он слушателей: "Разрешите мне в виде маленького дивертисмента рассказать вам еще одно воспоминание, именно как при испытании ракеты от всех приспособлений остались одни «дребезги»".

Но совершенно искрометно юбилейное приветствие академику С. А. Чаплыгину, составленное по постановлению Президиума Академии Наук Алексеем Николаевичем, где среди серьезного текста было 'вставлено "intermezzo" неподражаемого юмора, да и не одно. В препроводительном письме Алексей Николаевич объяснил необходимость включения этого intermezzo тем, что "...даже. 20 минут однообразного сплошного чтения утомляет слушателей" (486).

Новеллистические элементы, столь удачно и часто оживляющие сочинения Алексея Николаевича, вытекают из его непобедимого оптимизма. Весь его словарь, фонетика, морфология и синтаксис отличаются мажорным тоном.

Читая и слушая речи Алексея Николаевича, чувствуешь, что он шествовал по своему жизненному пути, как бы наступая, ломая препятствия непреклонной волей, неустанным трудом, неистощимым вниманием, неизменной трезвостью ума.

Во всех обращениях к молодежи, к своим ученикам, он выступал с твердым убеждением в устранимости вышереченными методами любого препятствия и этими методами выращивал научных деятелей той богатырской породы, которую в жизни наилучшим образом представлял он сам.

Вечная слава тебе, немеркнущая звезда родной науки, да будет вечно памятно твое живое слово, твой завет трудиться на процветание нашей Родины!