Эрнст Кренкель

КРАСНЫЙ  ФЛАГ  НАД  ЗЕМЛЕЙ  ФРАНЦА-ИОСИФА

Глава из книги "RAEM - мои позывные"

.
Снова Рождественский бульвар. Дипломатические трудности на Дальнем Севере. Экспедиция на Землю Франца-Иосифа. Особые полномочия начальника экспедиции Отто Юльевича Шмидта. Письмо в Арктический институт. Таким был профессор Самойлович. Из истории ледокола. Первая встреча со Шмидтом. Великолепный триумвират. Открытие профессора Визе. Бравый солдат Швейк и земля его императора. Аппендицит. Капитан Воронин. Семеро смелых. Арктика говорит с Антарктикой. Охота на Земле Франца-Иосифа. Остров Визе. Хочу к полюсу!
.
Не знаю почему, но с Рождественским бульваром Москвы связан ряд событий моей жизни. Как читатель уже знает, сюда, в дом № 15, я был доставлен в 1918 году агентами уголовного розыска за недозволенные манипуляции с оружием. Из соседнего дома, № 17, в 1927 году начался мой путь в Нижегородскую лабораторию, а затем на полярную станцию Маточкин Шар. Вот почему я ничуть не удивился, взяв старт на Землю Франца-Иосифа снова отсюда, с Рождественского бульвара.

Произошло это несколько неожиданно, на квартире Георгия Давыдовича Красинского, интеллигентнейшего человека, в прошлом профессионального революционера, крупного знатока Арктики и выдающегося полярного исследователя. В гостях у Красинского за чашкой чая услышал я впервые о предполагаемой экспедиции на Землю Франца-Иосифа..

Я загорелся. Экспедиция обещала стать интересной по многим соображениям, и прежде всего потому, что ей предстояло решить одновременно совсем не похожие друг на друга задачи - научно-исследовательскую и дипломатическую. Столь неожиданные контрасты объяснялись тем, что за годы первой мировой войны, гражданской войны, нэпа Арктикой занимались мало. Не до того было. И, подтверждая извечное правило о том, что природа не терпит пустоты, на советском Дальнем Севере активизировались американцы.

Группа канадцев расположилась на острове Врангеля. Возникла опасность, что незваные гости "привыкнут" к советскому острову, обживут его и это будет чревато нежелательными последствиями. Как быть? В 1924 году экспедиция, возглавляемая гидрографом Б. В. Давыдовым, сняла канадцев с острова Врангеля и доставила их во Владивосток.

15 апреля 1926 года Советское правительство объявило все земли, находящиеся и могущие быть открытыми к северу от наших европейских и азиатских берегов - от 32° 4' 35" восточной долготы до 168° 49' 30" западной долготы, - принадлежащими Советскому Союзу. Этот декрет распространялся на огромный треугольник, в основании которого лежали северные берега Советского Союза. Восточная сторона - меридиан, проходящий через середину Берингова пролива, западная - меридиан, проходящий через полуостров Рыбачий.

Как и положено в таких случаях, Наркомат иностранных дел СССР разослал ноты правительствам всех заинтересованных государств. Реакция на эти действия оказалась такая - либо полное молчание, либо заявление, что данное правительство резервирует свое мнение по вопросу, затронутому Советским Союзом. В такой сложной обстановке заявление нужно было подтвердить реальными делами. Так возникла идея послать экспедицию на Землю Франца-Иосифа.

Начальником экспедиции был назначен Отто Юльевич Шмидт. В своем первом арктическом походе Шмидт был не только руководителем группы советских ученых и моряков, но одновременно и полномочным представителем Советского правительства с широкими правами (например, выдавать визы и разрешения иностранцам на временное пребывание на архипелаге).

Экспедиция обещала быть очень интересной. По совету Георгия Давыдовича Красинского я немедленно написал письмо в Ленинград директору Института по изучению Севера Рудольфу Лазаревичу Самойловичу. С Рудольфом Лазаревичем я познакомился во время одной из своих зимовок на Новой Земле. И знакомство это запомнил надолго...

Однажды к нашей полярной станции в Маточкином Шаре пришлепал (другого слова, пожалуй, я не подберешь) мотобот. Крохотное суденышко имело такое маленькое помещение, что слово "каюта" звучит по отношению к нему как-то неуместно. Даже стоять во весь рост помещение мотобота не позволяло. Более или менее приличный двигатель, никакой радиосвязи. Но тем не менее утлое суденышко обошло такой суровый остров, как Новая Земля. Экипаж его состоял всего лишь из трех или четырех человек. Начальником экспедиции был Самойлович.

Рудольф Лазаревич произвел на меня сильное впечатление. Высокого роста. Фигура борца. Огромная физическая сила. Череп голый, как бильярдный шар. Остатки шевелюры тщательнейшим образом выбриты. Большие круглые очки с очень сильными стеклами. Умница необычайный, с великолепным, мягким характером.

Самойлович - зачинатель многих полярных дел. Поход на мотоботе к Новой Земле не был для него чем-то из ряда вон выходящим. В 1912 году геолог Русанов и горный инженер Самойлович на маленьком суденышке "Геркулес" отправился на Шпицберген. Они искали там уголь, и эти поиски увенчались успехом. Сейчас Шпицберген - норвежская территория, но тем не менее там существует советская концессия. Несколько тысяч советских горняков добывают уголь, некогда найденный Русановым и Самойловичем.

В 1920 году Самойлович организовал одно из первых советских арктических учреждений. Называлось оно очень скромно - Северная научно-промысловая экспедиция при ВСНХ. В дальнейшем эта экспедиция превратилась в Институт по изучению Севера.

Самойлович - все время в работе, в стремлении к поиску. В 1929 году, когда Рудольф Лазаревич занялся подготовкой экспедиции на Землю Франца-Иосифа, он был уже полярником с мировым именем. Упрочению его авторитета немало способствовали бурные события 1928 года, разыгравшиеся в Арктике. В тот год там произошла катастрофа, всколыхнувшая все человечество. Потерпел аварию дирижабль "Италия" под командованием Умберто Нобиле. Спасение участников экспедиции Нобиле стало международным делом. В нем участвовали и советские полярники. На поиски пострадавших вышли советские ледоколы "Красин", "Малыгин" и (это известно гораздо меньше) "Седов". Экспедицией на "Красине" руководил Рудольф Лазаревич Самойлович, на "Малыгине" - Владимир Юльевич Визе, человек, имевший большое отношение к моей дальнейшей полярной судьбе, о котором я расскажу чуть ниже.

Подводя итоги экспедиции по спасению Нобиле и его товарищей, Р. Л. Самойлович писал: "Поход "Красина" с несомненностью доказал возможность при помощи ледокола преодолевать тот полярный лед, который совершенно недоступен всякому другому судну". Этот вывод и лег в основу организации похода на Землю Франца-Иосифа. Его решено было совершить на ледоколе "Седов", обследовавшем в 1928 году этот район в поисках членов экипажа дирижабля "Италия".

Биография ледокольного парохода "Седов", вернее, его службы в русском флоте начинается в годы первой мировой войны. Чтобы обеспечить круглогодичные перевозки снарядов и другого военного снаряжения через порты Мурманск и Архангельск, царское правительство приобрело в Англии три ледокольных парохода. Это были хорошие, крепкие и не очень большие корабли, каждый из которых вписал свои интересные страницы в историю Советской Арктики. Однако, построенные на английских верфях, эти ледокольные пароходы в свою очередь ведут родословную из России, так как история ледокольного флота начинается в 1864 году, когда кронштадтский купец Бритнев срезал носовую часть парохода "Пайлот", обеспечив судну возможность влезать на лед и проламывать его своей тяжестью. В отличие от других изобретателей, пытавшихся приспосабливать для разбивания льда разного рода гири и т. д., Бритнев решил задачу наиболее эффективно и с минимальными конструкторскими трудностями. Не удивительно, что слава о его ледоколе быстро распространилась по Европе. В 1871 году, когда чрезвычайно суровая зима закрыла входы в некоторые европейские порты, немцы приехали в Россию и приобрели у Бритнева чертежи и все необходимые для постройки ледокола данные. Так началось строительство кораблей нового типа, сыгравших серьезную роль в освоении Арктики.

По инициативе адмирала С. О. Макарова был построен мощный ледокол "Ермак", совершивший в 1899 году свой знаменитый научно-исследовательский поход в Арктику. Опыт этого похода и способствовал покупке у англичан трех ледокольных кораблей (впоследствии они были названы "Георгий Седов", "Александр Сибиряков", "Владимир Русанов").

Такова краткая история вопроса о выборе ледокола "Георгий Седов" для проникновения в Арктику, на Землю Франца-Иосифа.

Письмо Самойловичу не осталось без ответа. Моя кандидатура была признана подходящей. Я выехал в Ленинград и вместе с будущими товарищами по зимовке оказался на Съездовской линии Васильевского острова, где находился Институт по изучению Севера. К тому времени, когда нас пригласили в институт, туда прибыл и Отто Юльевич Шмидт.

.
Первая встреча со Шмидтом произвела большое впечатление. В комнату вошел человек, облик которого был совершенно необычен. Огромная окладистая борода, волосы пышные, зачесанные назад. Прекрасная шевелюра. Запоминающиеся черты лица, особенно глаза - умные серые глаза, способные принимать десятки разных оттенков. Стоило Шмидту зайти в комнату, как тотчас же возникало ощущение, что этот человек все знает, все понимает, все умеет.

Шмидт разговаривал с нами на равных. Мы тоже держались вполне независимо, но, думаю, не ошибусь, если скажу, что каждый из нас внутренне трепетал и робел. Вполне официально Шмидт сказал в этой беседе, что нам предстоит стать первой сменой самой северной в мире полярной станции, которую поставят на Земле Франца-Иосифа.
 

Не случайно портрет Отто Юльевича Шмидта открывает иллюстрации в этой книге. Шмидт был в делах арктических моим крестным отцом, моим наставником, равно как Владимир Юльевич Визе и Рудольф Лазаревич Самойлович.

И наконец, еще одно знакомство - знакомство с человеком, завершившим тот великолепный триумвират, которому предстояло возглавить экспедицию, - с Владимиром Юльевичем Визе. Если Рудольф Лазаревич Самойлович был практиком Арктики, то Визе был ее тонким теоретиком. Он написал много книг и статей об Арктике и поставил посередине Карского моря большой знак вопроса, отметив им место предполагаемого острова.

История этого вопросительного знака необычна. Ее следует, пожалуй, исчислять с 1912-1914 годов, когда состоялась экспедиция Брусилова на корабле "Святая Анна". В районе полуострова Ямал "Святую Анну" зажало льдами и неумолимым дрейфом потащило на север. Одиннадцать человек во главе со штурманом Альбановым покинули корабль и пошли на юг. Это был трагический поход. Двести километров по дрейфующему льду.

Из одиннадцати человек до конечного пункта маршрута - мыса Флора добрались только двое - штурман В. И. Альбанов и матрос А. Э. Конрад. Они были подобраны экспедицией Г. Я. Седова и благополучно доставлены домой.

Альбанов привез выписки из судового журнала "Святой Анны", которая пропала без вести. Эти выписки попали в руки Владимира Юльевича Визе. Тщательно изучив их. Визе поставил свой вопросительный знак, уверенно предсказав существование здесь острова, группы островов или же очень обширного мелководного пространства. Иначе ученый не мог объяснить некоторых непонятных явлений, связанных с дрейфом "Святой Анны".

Много лет вопросительный знак оставался на картах, так как место, где его поставил Владимир Юльевич, находилось вне обычных трасс кораблей. Таким образом, возможность найти наконец отгадку вопросительного знака (а о такой вероятности он, естественно, думал) делала для Владимира Юльевича будущую экспедицию особенно притягательной.

Охарактеризовав Визе как теоретика, я совершенно не хотел создать впечатление, что этот теоретик был чужд практике. Владимир Юльевич - участник многих походов, и в том числе знаменитой экспедиции лейтенанта Г. Я. Седова на корабле "Святой Фока", добравшейся примерно до тех же мест, куда должен был доставить нас ледокол "Седов". Вот на борту "Седова" я и познакомился с Владимиром Юльевичем Визе, одним из немногих седовцев, оставшихся к тому времени в живых. Мне довелось видеть на киноэкране съемки экспедиции Г. Я. Седова. Среди группы куда-то направившихся лыжников я видел и совсем еще молодого Владимира Юльевича Визе.

Наше знакомство произошло гораздо позднее, когда Визе находился уже в зрелом возрасте. Он произвел на меня впечатление удивительно мягкого и, я бы сказал, даже не интеллигентного, а сверхинтеллигентного человека.

Владимира Юльевича я очень почитал и относился к нему с трепетом. Он был немножечко сутулый, сухощавый, с морщинистым лицом. Постепенно появлявшаяся седина не была заметна, так как седые волосы смешивались с природными светлыми. Говорил он тихим, но очень внятным голосом. Никогда не кипятился. С ним было приятно и хорошо беседовать. И все же разговаривать с Визе мне было трудно. Я понимал, что он очень большой ученый, размышляющий о всяких важных делах, а я по существу сопляк. И если тебе интересно, то это вовсе не значит, что интересно ему. Но никогда никому из собеседников Визе не давал почувствовать своего интеллектуального превосходства.

Я не могу назвать наши взаимоотношения дружбой, потому что я с Владимиром Юльевичем говорил "с придыханием", несмотря на его очень простое, как и у Отто Юльевича Шмидта, обращение с людьми. Они совершенно одинаково разговаривали с академиком, большим партийным работником или рядовым кочегаром: одним и тем же голосом, с одной и той же мимикой, одинаково вежливо.. Этому тоже надо учиться, и, к сожалению, не все соблюдают эти правила одинакового обращения с людьми.

С тех пор я считаю своими учителями весь этот великолепный триумвират - Отто Юльевича Шмидта, Рудольфа Лазаревича Самойловича и Владимира Юльевича Визе.

Итак, Земля Франца-Иосифа! Стрелка жизненного компаса взяла на нее курс. Литература спешила пополнить пробелы в представлениях об этом далеком северном архипелаге. Однако пусть читатель не переоценивает моего усердия. Читал я отнюдь не какие-то высокоученые сочинения, а переведенные на русский язык "Похождения бравого солдата Швейка". Разглагольствования по поводу места нашей будущей зимовки вольноопределяющегося Марека, друга Швейка, доставили мне я моим товарищам большое удовольствие:

"Эта единственная австрийская колония может снабдить льдом всю Европу и является крупным экономическим фактором. Конечно, колонизация продвигается медленно, так как колонисты частью вовсе не желают туда ехать, а частью замерзают там. Тем не менее с улучшением климатических условий, в котором очень заинтересованы министерства торговли и иностранных дел, есть надежда, что обширные ледниковые площади будут надлежащим образом использованы. Путем оборудования нескольких отелей туда будут привлечены массы туристов. Необходимо, конечно, проложить туристские тропинки и дорожки между льдинами и накрасить на ледниках туристские знаки, показывающие дорогу. Единственным затруднением являются эскимосы, которые тормозят работу наших местных органов.

- Не хотят подлецы эскимосы учиться немецкому языку, - продолжал вольноопределяющийся, - хотя министерство просвещения, господин капрал, не останавливаясь перед расходами и человеческими жертвами, выстроило для них школы, причем замерзло пять архитекторов, строителей и...

- Каменщики спаслись, - перебил его Швейк. - Они отогревались тем, что курили трубки. 

- Не все, - возразил вольноопределяющийся, - с двумя случилось несчастье. Они забыли, что надо затягиваться, трубки у них потухли, и пришлось бедняг закопать в лед. Но школу в конце концов все-таки выстроили. Построена она была из ледяных кирпичей с железобетоном. Получается очень прочно. Тогда эскимосы развели вокруг школы костры из обломков затертых льдами торговых судов и осуществили свой план. Лед, на котором стояла школа, растаял, и вся школа провалилась в море вместе с директором и представителем правительства, который на следующий день должен был присутствовать при торжественном освящении школы. В этот ужасный момент было слышно только, как представитель правительства, находясь уже по горло в воде, крикнул: "Боже, покарай Англию!" Теперь туда, наверное, пошлют войска, чтобы они навели у эскимосов порядок. Само собой, воевать с ними трудно. Больше всего нашему войску будут вредить ихние дрессированные белые медведи".

С небольшим красным томиком "Похождений бравого солдата Швейка", который незадолго до этого выпустило массовым изданием популярное в конце двадцатых - начале тридцатых годов издательство "Зиф" ("Земля и фабрика"), я трясся в товарном вагоне. Общество здесь подобралось отменное: свора ездовых собак, группа будущих товарищей по зимовке, несколько архангельских специалистов, которым предстояло участвовать в отправке нашей экспедиции. Мы торопились. Времени оставалось мало. Чтобы люди и грузы прибыли вовремя, наш товарный вагон прицепили к пассажирскому поезду.

Мы мчались в Архангельск в нелегких условиях. Пассажирский поезд идет быстро, а наш вагон последний. Мотало нас изрядно. В конце поезда всегда пыль, атак как лето 1929 года было на редкость жарким, то, чтобы люди и собаки не задыхались, обе двери распахнуты настежь. Короче говоря, в Архангельск мы прибыли в предельно грязном и истерзанном виде.

По все это было бы ерундой, если бы не дополнительная неприятность, обрушившаяся на мою голову. Питались мы в дороге всевозможной дрянью. И молоко пили, и водку пили. Одним словом, в нашем товарном вагоне пили все, кроме керосина. Такая неразборчивость не осталась без последствий. В Архангельск я прибыл с жесточайшим приступом аппендицита.

Больничка, в которую я попал, невелика, мест в ней мало, и потому приняли меня без большого энтузиазма. Помяв немного для порядка мой правый бок, врач сказал:

- Завтра определим точнее, что с вами. Если надо будет - разрежем!

Мест в палатах не хватало. Положили меня в коридоре и даже не переодели в больничное белье, в пресловутые халаты и подштанники с болтающимися по полу тесемками.

Вечерком кто-то из моих спутников зашел оказать мне моральную поддержку:

- Все в порядке, пусть тебя оперируют! Ты не волнуйся, лежи спокойно, Отто Юльевич уже подыскивает другого радиста.

Ничего себе "лежи спокойно"! Сообщение произвело совершенно обратный эффект. И хотя бок еще болел, я воспользовался тем, что меня не успели переодеть в больничную униформу, и удрал от медицины. На следующее утро с лицом) выражавшим предельную умиротворенность и благополучие, я докладывал Отто Юльевичу, что полностью выздоровел и готов в путь хоть немедленно.

.
Через несколько дней "Седов" вышел в море. Здесь я познакомился еще с одним человеком, с которым не раз потом сводила меня судьба. На капитанском мостике "Седова" стоял высокий рыжеусый моряк - Владимир Иванович Воронин, командовавший впоследствии "Сибиряковым" и "Челюскиным".

Владимир Иванович - капитан с большим опытом. По происхождению помор, он прошел весь путь от "зуйка", как называли мальчишек-юнг на поморских суденышках, до капитана лучших кораблей полярного флота. Ему довелось видеть всякое. В годы гражданской войны Воронин едва не погиб от пиратского нападения немецкой подводной лодки на пароход "Федор Чижов", где плавал штурманом. Затем участвовал в карских экспедициях. Под командованием Воронина, пароход "Пролетарий", имея на буксире баржу "Анна", доставил в Мезень пшеницу с Оби. В 1928 году Воронин на "Седове" принял участие в работах по спасению дирижабля "Италия", обследовав западную часть Земли Франца-Иосифа. Плавая за Полярным кругом, "Седов" занимался зверобойным промыслом и ловлей медвежат, поставлявшихся в Германию знаменитому торговцу зверями Карлу Гагенбеку.

Под стать Владимиру Ивановичу Воронину был и его старший помощник - Юрий Константинович Хлебников, впоследствии один из известнейших советских полярных капитанов.

Одним словом, как научное, так и мореходное руководство экспедицией было на высоте. Мы уверенно плыли на север, благо ледовая обстановка (в Арктике, как известно, год на год не приходится) складывалась вполне прилично, а научное обоснование движения льда, о котором своевременно информировал капитана Воронина профессор В. Ю. Визе, значительно облегчало капитану продвижение на север.

Путь из Архангельска до острова Гукера мы прошли за неделю. Нам пришлось обходить непреодолимые льды. Ничего не попишешь - лед, конечно, не очень приятен, без этого препятствия кораблю было бы куда легче, но, как говорят полярники: лед - наш хлеб насущный. Не было бы льда, и нам бы в Арктике делать было нечего.

Добравшись до Земли Франца-Иосифа, экспедиция торжественно водрузила на острове Гукера красный флаг. Начались поиски места для зимовки.

В августе 1929 года ледокольный пароход "Георгий Седов" вошел в бухту Тихую. Шуршали раздвигаемые кораблем льдины. Все свободные от вахты люди и семь человек первой смены новой полярной станции сгрудились у бортов. Не было обычных шуток и смеха. Говорили вполголоса. То ли туман съедал звуки, то ли каждый как-то безотчетно понимал, что мы движемся по местам, куда люди стремились много лет.

Пароход стал на якорь как можно ближе к берегу, чтобы ускорить выгрузку.

Круглые сутки было светло, круглые сутки кипела работа. На берегу с каждым часом увеличивались горы бревен, ящиков и досок, начало выгрузки стало и началом строительства. Как на дрожжах, вырастал самый северный в мире дом.

Седов назвал бухту Тихой, вероятно, в благодарность за то, что льды во время его пребывания не двигались, не атаковали корабль. Но "Седову"-кораблю бухта не подарила того, что в свое время дала Седову-человеку. Она оказалась совсем не тихой. Напором льда ледокол выбросило на прибрежные камни, подняв его примерно на шесть футов выше обычной осадки. И неизвестно, чем бы закончилось это опасное положение, если бы не изобретательность наших мореходов. Кормовые трюмы были разгружены, а нос судна загружен (ценой невероятных усилий всего коллектива); воду из кормовых цистерн перекачали в носовые; "Седова" подтянули при помощи троса к стоящему неподалеку айсбергу.

Бригада плотников осталась воздвигать будущую станцию, а "Седов" пошел в Британский канал на обследование многочисленных островов архипелага. В те времена о Земле Франца-Иосифа было известно чрезвычайно мало. Естественно, что нашим ученым хотелось пополнить свои знания.

Открыв около тридцати из ста восьмидесяти шести островов Земли Франца-Иосифа, австрийцы дали им имена. Они добрались и до самого северного острова, назвав его в честь эрцгерцога, наследника австро-венгерского престола Землей кронпринца Рудольфа.

Судьба эрцгерцога Рудольфа оказалась незавидной. И не назови Вайхпрехт и Пайер остров его именем, вряд ли кто-либо вспоминал бы сегодня о незадачливом престолонаследнике. Эрцгерцог покончил жизнь самоубийством после интрижки с какой-то шансонеткой. И ее убил, и сам застрелился.

Через некоторое время, примерно недели через две, "Седов" вернулся. Это было трудное возвращение: Британский канал, разделяющий острова Земли Франца-Иосифа, наполнился льдами. Ледокол вступил с этими льдами в тяжелейшую схватку.

А на станции тем временем шла работа. Шестнадцать архангельских плотников не покладая рук размахивали топорами, воздвигая большой дом будущей зимовки. Здание строилось по коридорной системе - налево двери, направо двери. Если считать с южного входа в дом, то радиостанция была налево, а дверь машинного отделения направо. Сейчас так уже давно не строят, а тогда все было под одной крышей - и жилье, и кухня, и склад со всем нашим имуществом.

К возвращению "Седова" плотники должны были завершить свою работу, заканчивал подготовку к пуску радиостанции и я. Однако "Седов" задерживался. На последние километры уже не хватало сил. И Воронин сказал Шмидту, что лед не позволяет судну подойти к полярной станции.

Друзья рассказывали мне, как в тишине, мгновенно наступившей в кают-компании "Седова", прозвучал голос Отто Юльевича:

- Я, как начальник экспедиции, не могу бросить доверенных мне людей на произвол судьбы. Мы не уйдем от Земли Франца-Иосифа до тех пор, пока я не увижу, что радиостанция построена, что полярники находятся в тепле. Я не дам сигнала к отходу до тех пор, пока не заберу на борт наших строителей. Поэтому сегодня вечером отправляюсь пешком к острову, чтобы все проверить на месте и, если нужно, переправить людей. Вместе со мной пойдут географ Иванов и журналист Громов. Надеюсь, товарищи не откажутся...

Поход, предпринятый Шмидтом, - акт большой гражданственности и незаурядного мужества. Взяв с собой ненецкие нарты и легкий брезентовый каяк, чтобы переплывать полыньи, группа отправилась по направлению скалы Рубини-Рок, захватив еще, кроме географа Иванова, его однофамильца - опытного полярного матроса.

Торосы, трещины, разводья, полыньи, пробитый каяк, едва не затонувший вместе с пассажирами. Четверка Шмидта хлебнула всякого, но тем не менее Отто Юльевич и его товарищи упорно продвигались вперед. Прошли сутки адского напряжения. Разбив палатку и выпив по кружке спирта, измученные путешественники заснули. Они спали, пока их не разбудили призывные гудки ледокола. "Седов" пробился все же к зимовке и послал шлюпку за Шмидтом и его товарищами.

Дом достроили. 31 августа заработала наша радиостанция. Кончилось вековое молчание Земли Франца-Иосифа. Деловито запыхтел двигатель, и первые радиограммы полетели на Новую Землю. "Седов" стал готовиться к отплытию.

В кают-компании нового дома, пахнущей свежими досками, смолой и сыростью от подсыхающих печей, состоялся маленький прощальный банкет. Владимир Юльевич Визе произнес прекрасные слова напутствия: 

- Вас семь человек. Каждый имеет свой характер, каждому присуще самолюбие. Зная обстановку и быт полярников, хочу посоветовать: спрячьте самолюбие в самый дальний угол. Не забывайте, что у каждого есть мозоли, и старайтесь на эти мозоли не наступать!

"Седов" уходил на Большую землю. Торжественные, немного грустные минуты. Прощальные пароходные гудки. Винтовочный залп. Самая северная в мире полярная станция вступила в строй.

.
Нас осталось всего лишь семь человек, как в известном кинофильме "Семеро смелых", поставленном немного позже молодым тогда режиссером Сергеем Герасимовым. Разница заключалась главным образом в том, что в фильме была женщина, роль которой исполняла Тамара Макарова, у нас же - одни мужики, так как работа в Арктике сулит женщине слишком много разных трудностей и, на мой взгляд, там лучше обходиться без прекрасной половины рода человеческого.

Начальник нашей станции - очень милый человек, Петр Яковлевич Илляшевич. По внешнему облику он выпадал из нашей компании: был маленького роста, изящен, с грациозной походкой.

Познакомившись с Илляшевичем в Ленинграде перед отъездом в Архангельск, я был поражен его туалетами. Он одевался довольно необычно для того времени. Костюм, белая рубашка, галстук бабочкой, шляпа и тросточка. Был Илляшевич чрезмерно вежлив, чрезмерно интеллигентен в обращении, но мы его слушались. Несмотря на то что он был немножечко смешной, у нас сложились отличные взаимоотношения. Мы его не обижали, и он нас не обижал. Одним словом, ладили.

Метеоролог Георгий Шашковский был мне знаком по Новой Земле. Огромного роста, очень лирический товарищ, он писал и хорошо читал стихи. Как и на Маточкином Шаре, Шашковский регулярно вел метеорологические наблюдения, но вместо громоздкого змея с приборами, хорошо поработавшего на Новой Земле, он запускал здесь метеорографы на воздушных шарах.

Механик наш Михаил Муров - бывший кавалерист, рубака, у него даже шрам на лице. Он был постарше нас и рассказывал всякие лихие кавалерийские истории.

Врач Б. Д. Георгиевский, единственный в нашей семерке член партии, попал на зимовку впервые. Этот милый, невысокий и очень подвижный толстяк деятельно помогал всем во всех работах. Доктор томился от безделья: работой по прямой специальности мы его не обременяли. В основном он лечил покусанных собак, а однажды выдернул мне ноготь, который начал как-то криво расти и причинял неприятности.

Операция, ставшая развлечением для всей зимовки, происходила на глазах многочисленной аудитории. Сбор был полным: врач, я и пять зрителей. Все подавали советы, но доктор этими советами пренебрег, равно как и возможностью анестезии. Он был выше таких мелочей и действовал очень решительно - схватил плоскогубцы и выдернул ноготь.

Публичная операция, которой я подвергся, - не единственное развлечение нашей компании. Патефонов еще не выпускали, но среди взятых с Большой земли культурных аксессуаров был граммофон, настоящий граммофон. с огромным раструбом, окрашенным в зеленый и красный цвета. К граммофону подобран был комплект пластинок, который сегодня иначе как букетом моей бабушки, пожалуй, и не назовешь.

В октябре зашло солнце. Далеко на юге его краешек еще прочерчивал горизонт, затем несколько дней меркнущей зари - и все. Наступила полярная ночь.

Работа, книги, миллион домашних дел, частые визиты белых медведей не давали нам предаваться меланхолии и скуке.

Встретили новый, 1930 год, и вот наступил день, ставший событием в моей биографии радиста. День 12 января ничем не отличался от предыдущих. Та же темень, все то же, что вчера, позавчера и месяц назад. Мой коллега с полярной станции Маточкин Шар дал "рдок", что на обычном человеческом языке означало: "Ваша радиограмма принята". Дневной сеанс радиосвязи окончился.

Очередная метеосводка с Земли Франца-Иосифа двинулась на юг, чтобы через некоторое время непонятными для непосвященного значками проявить себя на синоптических картах всего мира.

Можно было, конечно, встать, выключить приемник, задуть керосиновую лампу, просунуть голову в соседнюю дверь, сказав механику "Шабаш!" - и, не торопясь, по темному коридору пройти на кухню, к повару Володе. Сидя на ящике с макаронами, мы с Володей вели обычно непринужденную беседу о том о сем, причудливо переплетая новости международной жизни с нашими сугубо местными темами.

Однако в этот день, 12 января 1930 года, все сложилось иначе. По долголетней радиолюбительской привычке, окончив служебную связь, я решил пошарить в эфире. Сорокаметровый любительский диапазон показался мне пустоватым и не предвещал ничего особенного. На разные лады свистели, булькали, а то и просто хрипели передатчики радиолюбителей Европы. Обычно они, как мухи на мед, падали на наш вызов, так как в любительском ералаше это был единственный профессиональный позывной. Условный сигнал механику - и после нескольких чиханий двигатель стал набирать обороты. Соответственно накалялась и контрольная лампочка на щитке. Привычным движением включены рубильники, мимолетный взгляд на прибор в антенне - стрелка доползла до нужного деления, все в порядке, можно работать.

- CQ, CQ, CQ! (Что на международном радиоязыке означало: "Всем, всем, всем!") Я  - RPX! Я - RPX! Я - RPX!

Работала самая северная в мире станция. Наши радиоволны уходили на юг. Куда они упадут, кто нас услышит, кто нам ответит... В этом и заключался весь интерес, так понятный радиолюбителям. Три минуты однообразного стука на ключе и монотонного шума двигателя.

Я остановил двигатель, и в нашем доме наступила полная тишина. К сожалению, такая же тишина была и в эфире: любители исчезли.

Но "прокрутить" диапазон надо, и я начинал шарить на приемнике. Кстати говоря, это был самодельный трехламповый приемник. Конструкция была ерундовая. Никаких верньеров, замедляющих ход конденсатора. Была просто, по-честному, такая резинка, которая вдевается в трусы, и при помощи этой резинки я и настраивал свой приемник.

С некоторым опозданием нас начинает кто-то звать. Меня это сначала не взволновало: связь с любителями была обычным делом. Но в этом случае характер работы ключом не походил на любительский. Ровно, профессиональной рукой передавался наш позывной. Приемник предельно точно настроен на максимальную слышимость. Слышно не ахти как громко, но все же прилично. А вот и позывной моего корреспондента - WFA. Несколько раз станция дала свой позывной и, пригласив меня ответить, замолчала.

Начинаю звать неизвестного пока собеседника, а сам соображаю: кто бы это мог быть?

Первое: явно не любитель. В любительских позывных всегда имеется какая-либо цифра. Второе: это береговая станция, так как позывные всех судовых станций имеют четыре буквы. И наконец, буква "W" говорит о том, что это американец. А раз так, мы сейчас узнаем, кто нас услышал: международный список всех наземных радиостанций лежит тут же на столе. Правой рукой работаю ключом, а левой листаю справочник, ищу нужный мне позывной.

Увы! Его нет в списке. Что же делать? Беда не велика. Старательно выстукиваю по-английски: "Здесь советская полярная станция в бухте Тихой на Земле Франца-Иосифа" - и задаю вопрос: "Кто вы такой и где вы находитесь?"

Станция незамедлительно ответила: "Дорогой мистер! Очевидно, мы можем поздравить друг друга с установлением мирового рекорда по дальности радиосвязи. С вами работает радиостанция американской антарктической экспедиции адмирала Берда. Поздравляю вас!"

У меня даже мурашки по спине побежали от такой удачи. Начался оживленный обмен сведениями. В лагере экспедиции, именуемой "Маленькая Америка", или "Город холостяков", - сорок два человека. Январь в Антарктике - разгар лета, и погода соответственно летняя - два градуса тепла, густой туман и круглосуточное солнце. Со своей стороны я сообщаю нашу обстановку: ночь, тридцать градусов мороза. Мы сообщили друг другу все, что могло пас интересовать, обменялись взаимными приветствиями и договорились о встрече в эфире на следующий день,

Так была установлена двухсторонняя связь между самой северной и самой южной радиостанциями земного шара.

Через несколько лет, просматривая американские журналы, я увидел рекламу, в которой сообщалось: "Адмирал Берд установил связь с Землей Франца-Иосифа только потому, что пользовался изоляторами нашей фирмы! Покупайте изоляторы только у нас!" Вот этого я не знал!..

.
* * *

Частенько происходила охота на медведей, но без романтики единоборства - охотились обычно с крыльца. Собаки начинали лаять. Мы хватали винтовки. В доме жарко, но полы холодные, поэтому на ногах всегда валенки. И вот в валенках, ватных штанах и нижних рубашках с закатанными рукавами мы выскакивали на тридцатиградусный мороз. Мы были настолько прогреты, что мороз ощущался как приятная перемена обстановки, - и прямо с крыльца палили по подошедшим медведям.

Медведей было очень много. Это было их царство, в полном смысле слова край непуганых медведей. Сейчас дело обстоит иначе. Сейчас стрелять в медведя разрешается, только если он нападет, потому что поголовье медведей резко снизилось. Тогда же палили полным ходом, и не только мы, но норвежские промышленники, браконьерствовавшие в летние месяцы в этих водах. Браконьеров приходило на Землю Франца-Иосифа немало, так как и зверя и птицы собиралось тут несметное множество.

Когда бухта летом очищалась ото льда, мы отправлялись на охоту. Бухта была обширной. Как раз напротив станции находился очень красивый утес, вернее, даже не утес, а гора с совершенно отвесной стеной. Эта гора называлась Рубини-Рок. Она была покрыта каким-то лишайником и при определенном освещении действительно выглядела как рубиновая. Рубини-Рок в летнее время собирал мириады прилетавших сюда птиц. Это был грандиозный птичий базар. Там жили десятки тысяч кайр.

Был у нас морской тузик - совсем маленькая, но очень крепко сделанная морская шлюпка на двух человек. Мы выбирали абсолютно тихую погоду. Подходили на этой шлюпке к отвесной стене. Над нами клокотал и переливался всякими звуками птичий базар.

Начиналась охота. У каждого была двустволка, то есть у двух человек - четыре выстрела. Приготовления к охоте шло следующим образом: мы были в полушубках или в ватниках, в зависимости от погоды. Первое, что надо было сделать, - натянуть ватник или полушубок на голову. Затем наклонить лицо вниз. После этого направить двустволку вверх, чтобы убить четырьмя выстрелами несколько десятков кайр.

Первый выстрел даешь, старательно наклонив голову вниз. Этим первым выстрелом поднимаешь весь базар, все эти мириады птиц. Им становится очень страшно, и от испуга они посылают вниз град помета. Не глядя, поело первого выстрела даем остальные три - и охота окончена.: Только и слышишь, как справа и слева от тебя шлепаются подбитые кайры. Откладываешь ружья в сторонку и собираешь трофеи.

Потом на кухне всей компанией очищаешь подстреленных птиц. По существу, съесть можно только грудку, она довольно мясистая и вкусная. Вот так и происходила охота на Земле Франца-Иосифа.

Ходили мы и по окрестным ледникам. Это очень опасное занятие, так как за зиму трещины полностью закрываются снегом. И когда идешь на лыжах, вдруг ударяешь палкой и слышишь совсем другой, какой-то гулкий звук. Значит, под тобой трещина. На лыжах еще не так опасно, но идти пешком по этим местам явно не рекомендуется.

По соседству с нашей станцией была долина, и здесь мы нашли несколько крупных камней - кусков окаменевшего дерева. Они имели даже сучки, и видны были все годичные слои.

Механизм вращения земного шара действовал безотказно. За полярной весной наступило лето с его незаходящим солнцем, и в один прекрасный день снова в бухте Тихой, раздвигая льды, появился ледокол "Седов". Разумеется, это не было для нас неожиданностью. По мере приближения ледокола мы переговаривались с его радистом, даже послали Шмидту телеграмму, что гладим брюки, готовясь к встрече с цивилизацией.

Шлюпка, спущенная с "Седова", доставила на землю группу прибывших. Среди них был и Отто Юльевич Шмидт.

После смены зимовщиков и привычного в таких случаях погрузочно-разгрузочного аврала "Седов", приняв нас на борт, покинул бухту Тихую и взял курс на Новую Землю. На севере Новой Земли, в большой бухте, известной под названием Русской гавани, было назначено рандеву с "Русановым". "Русанов" доставил "Седову" уголь, чтобы тот, не заходя в Архангельск, мог двигаться дальше по своему назначению. А назначением "Седова" были не посещавшиеся никем таинственные западные берега Северной Земли.

Нас, зимовщиков, пересадили на "Русанова", и мы отправились домой. "Седов" же, обогнув мыс Желания, се
верную оконечность Новой Земли, двинулся на восток. На "Седове" находились Отто Юльевич Шмидт, Владимир Юльевич Визе и знаменитая ушаковская четверка, о которой .я расскажу чуть далее и по возможности подробно. А сейчас о том, что произошло с "Седовым" после того, как он простился с "Русановым". "Седов" должен был пройти через район того вопросительного знака, который поставил на карте Владимир Юльевич Визе.

Дозорные с мощными биноклями в руках самым тщательным образом обшаривали горизонт, а Визе, волнуясь, сбудется ли его прогноз, сидел за роялем в кают-компании.

- Земля! - сказал вошедший в кают-компанию капитан Воронин.

- Прошу, Владимир Юльевич, взглянуть на свои владения! - дополнил Шмидт.

Все вышли наверх. Перед кораблем за ледяным полем темнела черная полоска. Шмидт взял красный карандаш и зачеркнул обозначенный на карте знак вопроса. Это место предстояло занять вновь открытому острову - острову Визе.

Когда группа ученых, моряков и журналистов приблизилась к острову, Шмидт сказал:

- Владимир Юльевич, это ваш остров, и первой ногой человека, вступившего на его землю, должна быть ваша нога!

Над островом заплескался красный флаг. - Мы водружаем здесь флаг нашей Родины, - сказал Шмидт, - для того, чтобы вернуться сюда и основать здесь полярную научную станцию... Профессор Визе высказался о возможности открытия новых островов на подступах к Северной Земле. Он просил меня чуть изменить курс. Мы с капитаном дали согласие...

Вскоре после этой речи на подступах к Северной Земле удалось открыть еще два острова - остров капитана Воронина и остров профессора Исаченко.

.
Открытия островов, предсказанных профессором Визе, - крупный успех экспедиции 1929-1930 годов. Но, помимо этого, на "Седове" было сделано еще два больших дела. Проанализировав обстановку в Арктике, Шмидт и Визе пришли к уверенному заключению о возможности пройти на ледоколе из Архангельска во Владивосток без зимовки. Визе всемерно одобрил эту идею, предложив реализовать ее в 1932 - международном полярном году.

Этот план был осуществлен походом ледокола "Сибиряков".

В другой беседе, на этот раз со мной, Владимир Юльевич рассказал про международное общество "Аэроарктика", организованное по предложению Фритьофа Нансена. Нансен был искренне убежден, что наилучший вариант овладения Северным полюсом - это воздушный. Он отлично понимал, что развитие летной техники значительно меняет условия борьбы за Арктику, и хотел эти возможности использовать наилучшим образом.

К тому времени, когда "Аэроарктика" развернула свою деятельность, в нашей стране началась большая кампания за постройку эскадры дирижаблей.

Из рассказов Владимира Юльевича я узнал, что "Аэроарктика" готовит экспедицию для полета на Северный полюс на дирижабле.

- Владимир Юльевич, ради бога! Как бы попасть в эту экспедицию?

Владимир Юльевич был человек обязательный и точный. Он сказал:

- Я пока еще толком ничего не знаю, но если будет советская группа на дирижабле, то я постараюсь вам помочь, поскольку вы уже имеете опыт работы в Арктике, Я вам помогу.

Всю зиму шла переписка, и Владимир Юльевич исключительно аккуратно, честно и скрупулезно отвечал на все мои письма. К сожалению, эти ответы не сохранились.

Вариант был таков: лететь до Северного полюса и там встретиться с подводной лодкой знаменитого американского исследователя Арктики Уилкинса. Уилкинс получил для своего полярного похода подводную лодку у военно-морского флота Америки. По существующим американским законам дарить военное имущество нельзя, а так как у Уилкинса особых денег не было, лодку через посредников передали ему в аренду за один доллар в год. Не следует думать, что военно-морское ведомство продешевило. Лодка хотя и могла еще двигаться, но была списана с флота то ли по ветхости, то ли по моральной устарелости.

Задолго до намеченной встречи Уилкинс осторожности ради сделал пробу. Добрались они на своей лодке до района Шпицбергена, до кромки льда и немножко нырнули под эту кромку. Хорошо, что немножко, так как быстро выяснилась весьма существенная техническая неполадка - потеряли руль глубины.

Правда, люди уцелели. Лодка благополучно выскочила из-подо льда, но встреча на Северном полюсе подводной лодки и дирижабля отпала. Вскоре лодка Уилкинса была отбуксирована к берегам Норвегии и где-то вблизи этих берегов подорвана и потоплена.

Все эти переговоры, происходившие на борту "Седова", имели к моей судьбе самое непосредственное отношение - я был включен в состав международной экспедиций на дирижабле, а потом прошел Северным морским путем на "Сибирякове", был доставлен по воздуху (правда, иначе, чем предполагал Визе) на Северный полюс, откуда со своими товарищами дрейфовал на льдине.


 
Воспроизведено по изданию
Э.Т. Кренкель, "RAEM - мои позывные", М., "Советская Россия", 1973 г.
с любезного разрешения Т.Э. Кренкеля


 
Оглавление
Страница Э.Т. Кренкеля