Рецензия М.Д.Голубовского на книгу об истории КР ("Природа", №3, 2003 г.)

Последние восемь лет сталинского режима наименее изучены в истории российского общества. С этого парадоксального утверждения начинается одна из самых интересных историко-научных книг, которые мне довелось читать: В.Д.Есаков, Е.С.Левина: “Дело КР. Суды чести в идеологии и практике послевоенного сталинизма”. Книга выпущена в скромном ротапринтном издании накануне 2002 г. под эгидой двух научно-исследовательских учреждений - Института российской истории (В.Д.Есаков) и Института истории естествознания и техники (Е.С.Левина). Первый автор - авторитетный историк-архивист, известен многими находками из недоступных ранее цековских архивов и их публикациями; второй - молекулярный биолог, последние 15 лет плодотворно занимается историей молекулярной биологии и генетики.

Только такой необычный творческий дуэт смог распутать подспудно-тайную цепь событий, известных на поверхности как дело КР (профессоров Н.Г.Клюевой и Г.И.Роскина). Исследование, отличающееся скрупулезностью и профессионализмом, основано на множестве документов. В нем нет разоблачительного пафоса, который стал уже обременителен, ибо невольно связан с односторонностью и упрощениями.

Книга, над которой авторы работали более 10 лет, уникальна по крайней мере в трех отношениях. Прежде всего, монографически один конкретный сталинский процесс, связанный с наукой, проанализирован во всех деталях - от замысла до массовой всесоюзной читки спущенного из ЦК текста и затем многих судов. Во-вторых, на примере одного открытия документально прослежены особенности взаимодействия науки и советской власти. Позиции сторон по отношению к чему-то новому и в нормальных условиях обычно иррациональны и противоречивы, а при сталинском режиме они вовсе оказались искореженными. Наконец, в свете современной молекулярной биологии показана сложная судьба изысканий в области биотерапии рака, на которую повлияли и научная мода, и комплексность проблемы, и нетерпеливость первооткрывателей, и порой их неадекватное поведение.

Книга интересна не только историческим анализом, она поучительна и для современных исследователей, размышляющих о природе научного открытия и пути его признания, науке и власти, поведении интеллигенции в условиях тоталитаризма, роли власти в манипулировании сознанием людей.

Дело КР, как считают авторы, стало ключевым событием в резком переходе страны к холодной войне, всеохватной секретности, самоизоляции и самовозвеличиванию. Суды чести - “акты советской инквизиции” - сформировали идеологический каркас, на который опиралось массовое зомбирование населения, “воспитание народа в духе советского патриотизма и борьбы с космополитизмом”.

Историки убедительно доказывают, что суд над профессорами-биологами проводился как тщательно задуманная операция, во всех деталях контролируемая лично Сталиным и Ждановым. По существу это была своего рода мафиозно-криминальная акция: сделал дело, запугал или убрал всех свидетелей - и концы в воду. Так, долго не удавалось найти в архивах “Закрытое письмо ЦК ВКП(б) о деле профессоров Клюевой - Роскина” от 16 июля 1947 г. А ведь 9500 (!) экземпляров было разослано по всем властным этажам партгосаппарата с повелением немедленной читки, обсуждения на партсобраниях и отсылки наверх подробного отчета, кто, что и как сказал. Однако затем в духе Министерства правды (вспомним Дж.Оруэлла) все экземпляры письма уничтожались, а в открытой печати, несмотря на шумную идеологическую кампанию, никакого упоминания о нем не допускалось! Лишь в 1992 г. в одном из отделов ЦК был, наконец, найден полный текст, опубликованный и прокомментированный авторами в 1994 г. [1].

Смело можно сказать, что и сейчас среди большинства биологов, незнакомых с исследованием Есакова и Левиной (а также с изданной в 1997 г. их коллегой Н.В.Кременцовым на английском языке книгой “Stalinist Science”), представление о деле КР примерно такое: слышал звон, да не знаю, где он. Неведение еще полбеды. Хуже другое - живучесть сталинского мифа даже среди научной элиты спустя десятилетия.

Так, хирург-онколог Н.Н.Блохин (первый директор Российского онкоцентра и затем президент АМН) в своих воспоминаниях безапелляционно пишет о “несостоятельности препарата КР”, упоминая работы Роскина и Клюевой в ряду лжеучений Лысенко, Лепешинской и прочих авантюристов биологии начала 50-х годов [2]. Причины такого распространенного недоразумения становятся понятными после проведенного авторами научного анализа.

Трипаносома и рак

Григорий Иосифович Роскин (1892 - 1964) - крупный биолог европейского ранга, специалист в области цитологии и протозоологии, один из основателей Всероссийского общества протозоологов - относился к известной московской школе зоологов Н.К.Кольцова. С 1930 г. он заведовал в МГУ кафедрой гистологии и создал там лабораторию биологии раковой клетки [3]. В 1931 г. Роскин установил, что одноклеточный жгутиконосный микроорганизм, простейшее Trypanosoma cruzi (и экстракт из его клеток), тормозит рост опухолей у животных.

Этот факт хорошо совпадал с наблюдениями эпидемиологов: у многих людей, переболевших трипаносомиазом, рак спонтанно исчезал и как бы появлялся иммунитет к раку. В итоге заболеваемость раком в несколько раз меньше в тех районах Южной Америки, где распространена болезнь Чагаса (ею страдает более 17 млн человек, а бессимптомных носителей трипаносомы гораздо больше).

Еще в 30-е годы Роскин опубликовал серию статей (в том числе и в иностранных журналах) о своих наблюдениях и идее использовать антагонизм трипаносомная инфекция - рак для биотерапии опухолей. А в 1939 г. в Кисловодске произошло романтичное знакомство Роскина с микробиологом Ниной Георгиевной Клюевой (1898 - 1971). В 1921 г. она окончила Ростовский медицинский институт (созданный на базе медицинского факультета Варшавского университета) и уже в 30-е годы стала опытным инфекционистом.

Клюева загорелась идеей Роскина. Возник, как пишут историки, “неповторимый творческий тандем”. Было решено, что Клюева доведет препарат, полученный из трипаносомы (его назвали круцин или КР, по начальным буквам фамилий авторов), до клинических испытаний, а Роскин продолжит наблюдения за его действием. Несмотря на военное время и эвакуацию, уже к концу 1945 г. были получены варианты препарата с активностью в 400 раз выше первичной, вчерне решена задача наработки в достаточных количествах и собраны первые клинические данные о противоопухолевом действии круцина в случае рака гортани, губы, пищевода, груди, шейки матки.

Вначале Клюева и Роскин использовали жидкий экстракт, неустойчивый и неудобный при хранении. Аналогичный препарат был получен во Франции в замороженно-сухом виде и назван трипанозой. Онколитическое (растворяющее) действие препарата подтвердилось в лабораторных и клинических опытах. Наиболее эффективной трипаноза была на ранних стадиях, а на поздних - большие, неизлечимые опухоли уменьшались в размере. Препарат снимал боль, облегчал страдания и резко улучшал самочувствие больного. Об этом говорили все медсестры, причем даже в ситуациях, когда не знали о применении препарата.

Хотя опухоль не исчезала полностью, клетки переставали активно делиться и утрачивали способность к метастазам. Во Франции в середине 50-х годов под влиянием открытия Роскина и сведений о препарате круцине фармацевтическая фирма профессора Шарля Мерье в Лионе развернула собственные исследования. В 1960 г. ее представители посетили лабораторию Роскина. Исследователи нашли взаимопонимание, особенно в одном важном пункте: длительное применение и круцина, и трипанозы не имело вредных последствий. Этот визит помог возобновить прерванные после суда чести работы.

Здесь стоит упомянуть и об одной рассказанной в книге удивительной истории целебного действия круцина на безнадежного больного. Этот случай помог справиться с трудной задачей производственного культивирования капризной трипаносомы. Необходимый точный режим аэрации налаживал талантливый инженер В.М.Эйгенброт (он работал в секретном “ящике” и отвечал за постоянство состава воздуха в мавзолее Ленина). В мае 1956 г. ему удалили опухоль щитовидной железы, давшей уже метастазы. В конце года начались боли в позвоночнике, рентгенотерапия не помогла, весной 1957 г. состояние резко ухудшилось. Но вот в 1959 г., после курса круцинотерапии, работоспособность Эйгенброта восстановилась, и после повторного лечения он вернулся к нормальной жизни на 20 лет (стал доктором технических наук, автором 12 книг и учебников, профессором, заведующим кафедры автоматики Московского горного института). Письмо-поддержка “наверх” Эйгенброта также помогло возобновить испытания круцина в клиниках.

Что же сегодня? В Интернете я нашел сайт, где обсуждаются альтернативные пути лечения рака (www.karlloren.com/biopsy/book). Профессор Англо-Американского института безлекарственной терапии Г.Розенберг, суммируя в 1990 г. исследования по трипаносомной терапии, начинает с открытия Роскина и полагает несомненно доказанной способность экстракта подавлять боль, улучшать самочувствие, аппетит, возвращать вес, не говоря уже об установленной иммуностимуляции. Следовательно, “нет никаких разумных оснований к тому, чтобы нетоксичный трипаносомный экстракт нашел более широкое применение в биотерапии рака”. (Указан даже адрес фирмы в Лионе, по которому и сейчас можно выписать трипанозу.) “В онкотерапии есть понятие«улучшение качества жизни». <…> Снять болевой синдром, сохранить возможно дольше образ жизни здорового человека - разве это мало? <…> Этот результат всегда присутствовал при систематическом повторении курсов трипаносомных препаратов” (с.411). И все же применение трипаносомных препаратов оказалось в 70-е годы свернуто и во Франции, и в СССР. Почему?

На этот простой вопрос ответить нелегко. При знакомстве с судьбой изысканий Роскина и Клюевой невольно приходит на память метафора профессора А.А.Любищева: прошлое науки - не кладбище гипотез, а скорее собрание недостроенных архитектурных ансамблей, прерванных или по дерзости замысла или по недостатку средств.

Подчас гений, талант вынужден многие годы стойко идти своим путем, будучи в глазах общества чудаком или того хуже. Есть замечательная сказка о царевне-лягушке. Чудак-принц долго и трепетно лелеет покрытую болотной тиной лягушку. Он видит в ней прекрасную принцессу, в которую она к изумлению всех неожиданно превращается. В области борьбы с раком есть похожее воплощение этой метафоры. Сейчас один из главных путей - изучение механизмов капиллярного кровоснабжения опухоли (ангиогенез). Опухоль не возникнет, если подавлен рост пронизывающих ее капилляров и сосудов. Американский хирург Дж.Фолкман торил этот очевидный теперь путь более четверти века (начиная с 1970 г.). Сообщество молекулярных биологов, увлеченное тогда поиском онкогенов и веществ, останавливающих деление клеток (цитостатиков), не только проявляло постыдное равнодушие к надклеточному, целостно-организменному подходу, но ехидно демонстрировало его. С горьковатым юмором Фолкман вспоминает, как во время его докладов ученая публика дружно покидала зал. Кого винить? Историк науки вынужден признать такую коллизию творец - сообщество нормой. Лаг-период во многих случаях неизбежен [4].

Экскурс в историю медицины в какой-то степени поможет ответить на заданный в начале вопрос. Во Франции после выпуска на рынок препарат трипанозы прожил недолго. Коммерция диктует свои законы. Лионская фармацевтическая фирма переключилась на выпуск более модных и имеющих повышенный спрос лекарств - антибиотиков, цитостатиков и на биоинженерию (конструирование “магических пуль” со строго установленной структурой). Тогда трипаносомный экстракт (смесь хотя и целебная, но неясная химически) представлялся некой архаикой. Авторы книги указывают и на другую объективную причину “провала” препарата на фармацевтическом рынке: неустойчивость, капризность культивирования трипаносомы. Одноклеточный паразит имеет сложный цикл развития, претерпевая в организме изменения формы и свойств. Надо поймать лишь определенную стадию или форму, которая только и обладает противораковым эффектом. Кроме того, разные штаммы трипаносомы сильно отличаются по своему действию. Хотя виртуозы протозоолог Роскин и микробиолог Клюева и их ученики в МГУ справлялись с этой биотехнологической задачей - фирмы уже опустили железный занавес.

Трипаносомная история не закончилась. Она на время отошла в тень из-за “недостатка средств” (любищевская метафора). Идея Роскина использовать для биотерапии рака эволюционно сложившиеся тонкие связи типа паразит - хозяин ныне возрождается. Сегодня очевидны неустранимые тяжкие последствия ударных воздействий химио-, радиотерапии и цитостатиков (облысение еще не так страшно, хуже поражение других быстро делящихся клеток, к примеру печени). Все это обсуждается в книге историков. Январский номер за 2002 г. авторитетного английского медицинского журнала “Lancet Oncology” открывается проблемной статьей о биотерапии рака [5]. Речь идет о необходимости вернуться к “старым идеям” о конфликте инфекция - рак и о новых перспективах использования опухолеспецифичных вирусов и бактерий, модифицированных методами генной инженерии. Употребляются те же термины и обсуждаются подходы, сходные с предложенными в 30-е годы Роскиным. Увы, ссылку на исследования авторов КР я не нашел. Но, говорят, когда работа становится классической, она уже не нуждается в цитировании…

Не буди лихо, пока оно тихо

Почему и как биологи Роскин и Клюева оказались вовлечены в 1946 г. в жестокие сталинско-ждановские игры? Здесь, видимо, есть элементы диктаторской прихоти (как выбор писателей Ахматовой и Зощенко для идеологической экзекуции) и “закономерной случайности”.

Анализируя послевоенную судьбу науки, авторы приводят ключевое извлечение из речи Сталина на собрании избирателей от 9 февраля 1946 г.: “Я не сомневаюсь, что если мы окажем должную помощь ученым, они сумеют не только догнать, но и превзойти в ближайшее время достижения науки за пределами нашей страны”. В полном согласии с этой верой в марте 1946 г. вышло положение о коренном улучшении быта и резком повышении зарплаты всем категориям научных сотрудников. Академикам и высшей научной номенклатуре были розданы дачи. Стало ощутимым, что терять и за что благодарить партию и родное советское правительство.

Конечно, в XX в. наука стала мощной производительной силой, для развития которой, конечно же, необходима государственная поддержка. Сталин уверовал, что, посадив ученых в золотую клетку в условиях самоизоляции страны, можно догнать и перегнать мировое сообщество в любой области науки. В июле 1947 г. принимается решение о запрете изданий АН на иностранных языках, вплоть до изъятия в букинистических магазинах всех иноязычных книг. Ссылки на зарубежных авторов в конце 40-х становятся крамолой. Это было новым элементом даже по сравнению с массовыми репрессиями 30-х годов.

При одном лишь государственном финансировании (когда нет никаких общественных или частных фондов, меценатов) всегда возникает трудность: казна одна, направлений в науке много, а ученых еще больше - кому дать, кому отказать и кто будет объективно решать? Но это еще полбеды. Авторы пишут о сложившемся “тоталитарном подходе к оценке творческой деятельности - все достижения науки и техники являются собственностью советского государства” (с.87). Произошло извращение начальных ценностей социализма, согласно которым государство обязалось обеспечивать условия для духовного развития личности и общества. Но вместо роли спонсора или мецената оно, в лице правителей-временщиков, присвоило все духовные ценности себе. В отношении к наукам и искусствам Сталин вполне разделял подход гоголевского Тараса Бульбы: я тебя породил, я тебя и убью. При советской власти со времен Ленина параллельно шли два процесса: количественный рост одних направлений и удушение других. Дело КР - очевидная иллюстрация этого.

Вся запутанная канва событий вокруг дела КР, от возвышения ученых до их вселюдного поношения, детально анатомирована в книге. Сначала идут эпизоды “за здравие”. 13 марта 1946 г. - доклад Клюевой в Академии медицинских наук о новом методе биотерапии рака и публикации в центральных газетах. По каналам ВОКС - информация в США, где в то время выпускался специальный журнал “Обзор советской медицины” и активно работало Американо-Советское медицинское общество. В солидном “Cancer Research” (США) в 1946 г. появляется статья Роскина.

Под влиянием паблисити круцина в Штатах посыпались просьбы в американское посольство о его присылке. Между тем во всех публикациях говорилось лишь о начале клинических испытаний, о том, что круцин нарабатывается пока в недостаточном количестве и применяется в жидкой, неустойчивой и нестабильной, а значит и капризной по своему действию форме. Посол У.Смит проявил необычную для его ранга инициативу и решил лично встретиться с авторами открытия. Их встреча, согласованная по всем каналам власти, состоялась 20 июня 1946 г. в дирекции Института эпидемиологии (в присутствии директора и, конечно, доверенного у “органов” лица). Посол предложил сотрудничество и любую техническую помощь. Минздрав в принципе соглашается и подготавливает такой проект.

Академик-секретарь АМН В.В.Парин во главе делегации медиков, куда входят и крупные советские онкологи, 4 октября 1946 г. летит в США [6]. Этот визит совпадает со специальной сессией ООН, посвященной международному сотрудничеству, где доклад делает Молотов. Парин, запросив через наше посольство разрешение, передает 26 ноября 1946 г. в Американо-Советское медицинское общество уже принятую к печати в СССР рукопись книги Роскина и Клюевой и образец круцина (к тому времени утративший активность). Но этот невинный взаимный жест был истолкован затем как передача государственной тайны и послужил поводом к аресту Парина после его возвращения и к организации суда чести.

Возможно, изыскания по круцину шли бы в обычном русле, поначалу вполне благоприятном для исследований по биотерапии рака. Ведь другие достойные направления в медицине, в частности и в онкологии, имели меньшую поддержку. Но Клюева, подстегиваемая успехом и возникшим вниманием, жаждет большего. Она пишет два обращения на имя Жданова с уверениями о громадном значении работы. Мудрый профессор Роскин, предчувствуя опасность, предупреждал: не буди лихо, пока оно тихо. Если бы Клюева была просто его соавтором, он, возможно, и удержал бы ее. Но она была еще и женой и настояла на своем. Письма Жданову идут за двумя подписями. После первого, в апреле 1946 г., из ЦК была получена резолюция - “поддержать и доложить”, затем моментальный ответ министра здравоохранения - “будет сделано”. Выделяется площадь, штат лаборатории обещано расширить до 55 человек. Однако в честолюбивые планы Клюевой входило не только организовать наработку и анализ препарата, но и вести клинические испытания, иметь небольшую клинику (не будучи врачом-онкологом).

И это тоже удалось. Но, как в сказке о рыбаке и рыбке, оказалось мало. К ноябрю 1946 г. штат номинально увеличился до 99 человек. Естественно, росли и технические трудности, и неурядицы. В неистовом нетерпении Клюева пишет новое письмо Жданову. Его тон весьма требователен, а эффект - оглушительный. Информация о “чудо-препарате” дошла до Сталина, и колеса машины завертелись с бешеной скоростью. Но куда они привели?

Г.И.Роскин и Н.Г.Клюева

В архиве Жданова историки отыскали второе письмо биологов с краткой надписью красным карандашом: “Мне + Ворошилову 3 дня”. Явное указание вождя. Вертикаль власти заработала быстро. Уже 21 ноября Жданов принимает в Кремле Роскина и Клюеву. Через четыре дня он опять их вызывает в Кремль, куда на то же время приглашены лица из высшего эшелона: Ворошилов, Деканозов, Мехлис, прокурор СССР Горшенин, замминистры и даже люди из Министерства кинематографии!.. На уровне Совмина готовится решение о поддержке работ по круцину.

Уже 7 декабря проект был представлен зампреду Совмина Берия (ведь создавалась новая крупная шарашка). 23 декабря 1946 г. Сталин подписывает секретное постановление “О мероприятиях по оказанию помощи лаборатории экспериментальной терапии профессора Н.Г.Клюевой”. Метрострою и Министерству по строительству военных и военно-морских предприятий (!) было велено к декабрю построить первую очередь института, а разным министерствам к 1 января 1947 г. оснастить лабораторию всем требуемым оборудованием. Спустя пару месяцев, уже на допросе у Жданова, Клюева говорила, что они “были буквально раздавлены грандиозностью решения Совета Министров, они не привыкли к таким масштабам” (с.92). Ученым доверили “сноситься с правительством о своих нуждах” прямо через Ворошилова (конный маршал почему-то курировал тогда медицину и здравоохранение и был настроен вполне благожелательно).

Таков вкратце был путь поезда “за здравие”. Но одновременно по той же ветке навстречу вышел поезд “за упокой”. Вскоре они жестоко столкнутся. По записным книжкам Жданова определен начальный момент формирования дела КР. 7 августа 1946 г. (за неделю до начала гонений на Ахматову, Зощенко и художественную интеллигенцию) в бумагах Жданова появляется запись: “Я думаю, что Смита не надо было пускать в Институт”. Это была затравка. В начале 1947 г., пребывая в эйфории, Клюева и Роскин совершенно не предполагали, что они уже выбраны для идеологического заклания. 24 января 1947 г. Жданов, вернувшись из длительного отпуска-лечения, сразу принялся за фабрикацию дела КР.

Фабрикация и фальсификация

Кухня подготовки дела КР и суда чести - впечатляющая часть книги. Здесь много нового для понимания мотивов и способов действия Сталина и его окружения, советской власти как режима. Обычное в науке поведение трансформируется до неузнаваемости в партийном новоязе: интерес посла - демарш американской разведки, приглашение к сотрудничеству - подкуп, передача машинописи уже сданной в печать книги (причем без главы о технологии) коллегам в США - низкопоклонство перед иностранцами и разглашение гостайны.

Это все знакомо. Новое - детальная личная режиссура Сталина на всех этапах дела КР. Историки приводят любопытное и важное для поведения диктатора свидетельство. Новый министр здравоохранения И.Е.Смирнов был приглашен на встречу со Сталиным в Большой театр, где в тот вечер шла опера “Князь Игорь”. В антракте Сталин разъяснил министру “главную особенность” задуманного им сценария суда чести: нет необходимости в адвокатах и последнем слове обвиняемых после речи общественного обвинителя (с.204). Подлинный театр в театре.

Следствие начал Жданов, вызывая на допрос в Кремль Клюеву, Парина, министров и их замов, а протоколы немедленно направлялись через Поскребышева Сталину. У всех вызванных были взяты письменные объяснения о процессе передаче книги и образца круцина в США. И вот, 17 февраля 1947 г. Клюеву и Роскина вызывают на заседание Политбюро, которое вел сам Сталин. Как вспоминал Роскин, Сталин в конце заседания показал книгу авторов “Биотерапия злокачественных опухолей” со сделанными на полях многими замечаниями и изрек: “Бесценный труд!” Видимо, книга произвела на него впечатление.

В тот же день, поздно вечером, в кабинете Сталина, как установили историки, собралась верхушка: Молотов, Жданов, Берия, Микоян, Маленков, Вознесенский и Каганович. Был решен вопрос об аресте Парина, смене руководства Минздрава и суде чести над биологами, утром обласканными властью. 25 марта 1947 г. Жданов представляет Сталину проект постановления о “Судах чести”, который через три дня утверждается Политбюро. Сценарий таков: обращения из парткома в суд, допрос обвиняемых членами суда, потом суд с назначенным общественным обвинителем, затем последнее слово обвиняемых. И наконец, победное выступление общественного обвинителя.

Текст обвинительного заключения якобы от имени парткома Минздрава был тайно отредактирован Ждановым, затем откорректирован Сталиным и вручен для прочтения академику АМН П.А.Куприянову (он продекламировал с выражением). Два члена суда были из числа “истцов” (со стороны парткома), якобы написавших обращение (но его тоже сочинил Жданов!). В его записных книжках авторы нашли бесцеремонные и хамские приправы к начальному варианту зелья: “О Парине размазать погуще… Вдолбить, что за средства народа должны отдавать все народу… Расклевать преувеличенный престиж Америки с Англией… Будем широко публиковать насчет разведки” и т.д.

За день до суда Сталин проводит генеральную репетицию задуманного спектакля. 13 мая 1947 г. он вызывает в Кремль доверенных писателей Фадеева, Горбатова и Симонова. Последний в 1988 г. опубликовал свои воспоминания. Сталин ведет беседу на тему “нашего советского патриотизма”, чтобы не было “преклонения перед иностранцами-засранцами” - последнее произнесено им скороговоркой. “В эту точку надо долбить много лет, лет десять надо эту тему вдалбливать”, - записывает Симонов сталинский социальный заказ. Долбить и вдалбливать с пеленок до седых волос - так каждодневно происходила манкуртизация всей страны. В конце беседы Сталин вынимает четырехстраничное заявление парткома Минздрава о привлечении Клюевой и Роскина к суду чести. Читать вслух было предложено Фадееву, а Сталин ходил, внимательно слушал и бросал острые взгляды на писателей, “делал пробу, проверял на нас… Это письмо было продиктовано его волей - и ничьей другой”, - догадывается Симонов. Убедившись, что прочитанное произвело впечатление, Сталин делает заказ придворным писателям: “Надо на эту тему написать произведение. Роман”. Симонов ответил, что это скорее годится для пьесы, каковую он вскоре и написал, отрекшись от нее впоследствии. А вышедший в 1950 г. фильм “Суд чести” люди старого поколения еще помнят. Только к действительности он имел такое же отношение, как гоголевские галушки и “Кубанские казаки” к реальным колхозам.

Предварительное заседание начинается с допросов Роскина. Гордая Клюева отказалась прийти и согласилась отвечать только письменно. В их квартире уже установлен “жучок” (плата за режим секретности!). Весь домашний разговор между супругами после изнурительного допроса Роскина подслушан, записан и тут же передан Сталину.

“Клюева. - Досадно, что все эти червяки не дают спокойно работать (плачет). Меня волнует, как они так могли говорить. Они нашего ногтя не стоят. Мы еще никогда никаких упреков не имели от ЦК. Почему они тебя допрашивали, уму непостижимо. Я считаю, что я не должна участвовать в этой комедии”.

Но участвовать, к сожалению, пришлось. Видимо, Роскин и Клюева до конца дней не догадывались, кто был подлинным драматургом и режиссером комедии. (Уже после трехдневного поношения и измывательства на суде чести они в отчаянии и в рамках ритуальной традиции тех лет обращаются с верноподданным письмом к вождю-благодетелю: “Мы Вас сердечно благодарим за все внимание, руководство и помощь, без которых никогда бы глаза обреченных больных не могли засветиться надеждой”. Вождь, несомненно, был польщен.)

На агентурной записи семейного разговора после допроса Роскина есть резолюция Сталина: “Поговорить со Ждановым”. О чем же могли говорить два изготовителя зелья, которым вскоре будут поить миллионы людей? Была опасность твердой позиции Роскина, зыбкости обвинений и нежелательной реакции зала. Тогда, чтобы бить наверняка, Жданов пишет свое заявление председателю суда, что Клюева и Роскин вводили в заблуждение, обманывали правительство. Это - нокаут. Ведь не скажешь, что Жданов и правительство и есть фальсификаторы и обманщики. К тому же академик Парин уже арестован как американский шпион.

Суд чести проходил с 5 по 7 июня 1947 г. в зале заседаний Совета Министров, где собралось 1500 человек - цвет советской медицины. Чтение материалов суда и сейчас, спустя более полувека, производит тягостное впечатление. Наверное, это познавательно с позиций сравнительной социальной психопатологии. Медицинские светила, убеленные сединами, недавние научные коллеги подсудимых ведут себя в духе озорной рифмы поэта М.Дудина: “Я любил тебя, Маланья, до партийного собранья. Как открылись прения, изменились мнения”. Особенно рьяно и ядовито выступал, к примеру, известный деятель здравоохранения Н.А.Семашко. Хотя он по возрасту к тому времени отошел от дел, но активно задавал вопросы и рвался на роль общественного обвинителя (ему не доверили). В концовку обвинительной речи Жданов вставил ключевые слова: значение этого дела - предупреждать “каждого советского патриота быть постоянно бдительным, не тушить ни на минуту своей ненависти к враждебной буржуазной идеологии”. Удивительно точен оказался Оруэлл в метафоре о ежедневных двухминутках ненависти.

Давление и унижение, которое испытали Клюева и Роскин и на двух сериях допросов и за три дня суда в полуторатысячной аудитории - чудовищные. Они вели себя достойно. Но в заключение все же вынуждены были принести ритуальное покаяние, которое от них ждали дьявольские режиссеры - о патриотизме, о заботе советского правительства, о нашей советской науке и т.д. Анализируя стенограмму суда, историки отмечают, “как мучительно дается Нине Георгиевне игра по навязанным всем в зале правилам”. Роскин же твердо заявил, что работа до конца 1946 г. была открытая, никакого технологического секрета передано не было и никаких антигосударственных действий за собой не признает, но считает личной ошибкой согласие на передачу рукописи. Сотрудница Лысенко доносит о разговорах, “которые выставляли профессора Роскина как героическую личность, стойко отстаивающую свои взгляды”. Роскин вынужден признать иллюзии, которыми жило его “старое поколение”, когда еще не существовало разделения на штатские и военные науки, науки секретные и рассекреченные.

Поведение обвиняемых биологов не удовлетворило суд чести. В его решении отмечено, что профессора Клюева и Роскин “не проявили себя как советские граждане и продолжали быть неправдивыми”. Концовка пьесы-суда: объявить профессорам Клюевой и Роскину “общественный выговор”. Здесь важная семантическая тонкость: сказано, мол, что ученые неправдивы и не совсем проявили себя как советские. Но их поведение не названо зловещим эпитетом - антисоветское. Ибо это означало во все времена РСФСР и СССР почти смертельный капкан. Дело в том, что в слове “советский” завязаны зловещим узлом три смысла: то, что относилось к стране в целом, к ее пространству и времени (например, советская наука или вино “Советское шампанское”); определенная государственно-правовая система - советская власть; идеологический смысл, подразумевающий полную преданность марксизму и родной компартии. Поэтому назвать поступки биологов Роскина и Клюевой антсоветскими практически означало для них концлагерь. Замысел драматурга и режиссера-садиста был более масштабен, чем простая физическая расправа над двумя учеными. Главное - запуск всесоюзной кампании по борьбе с космополитизмом, идеологический всеохватный террор в виде “воспитания и перевоспитания”. “Долбить и вдалбливать”, - приказывал Сталин. Этот завет соблюдался даже во время борьбы с “культом личности”, когда, как поется у Галича, приходилось мучительно признавать: “Кум откушал огурец и промолвил с мукою, оказался наш отец не отцом, а сукою”.

И завету “нашего отца” неуклонно следовали почти сорок лет.

При центральных министерствах и ведомствах в 1947 г. было создано 82 суда чести. Лишь часть из них провели заседания. Так, Лысенко настоял, чтобы в ноябре 1947 г. провели суд чести над генетиком Р.Жебраком за его якобы антипатриотическую статью в “Science” в 1944 г. и за низкопоклонство перед буржуазной наукой. Осудили. Тем самым удалось сорвать уже принятое решение об организации нового института генетики (единственный институт, созданный Вавиловым, после его ареста прибрал к рукам Лысенко). Директором института намечался Жебрак (до суда он занимал высокий пост президента АН Белоруссии). Но после суда он лишился всех постов и был деморализован. Начатая кампания создала желаемую истерическую атмосферу шпиономании, боязни любого контакта с иностранцами, повлекла за собой массу нелепых писем-доносов в “органы” и “лично тов.Сталину”.

Дело КР, роман Оруэлла и современность

Анализ историков дела КР невольно ассоциируется с гениальной антиутопией Оруэлла, который создавал свою книгу “1984” в то время, когда рассматривалось дело КР, вряд ли зная что-либо о процессе. Роман писался в уединенном поместье на одном из Гебридских о-вов (о.Юра). Но художественное проникновение писателя в суть сталинского режима настолько глубоко, что, кажется, он сидел все эти три дня на первом ряду в зале суда.

Привожу пару фраз из заключительной речи общественного обвинителя профессора Военно-медицинской академии П.А.Куприянова: “Своими действиями они способствовали рассекречиванию препарата КР и передаче его американцам, чем было поставлено под удар советское первенство в этом открытии и нанесен серьезный ущерб советскому государству… В этом факте передачи американцам еще не завершенного секретного исследования скрывается вся мелкая душа этих людей, показавших, что они отплатили своему народу черной злой неблагодарностью за все его заботы, за заботы партии и правительства о развитии и преуспеянии советской науки…” Пройдет несколько лет, и те же партия и правительство признают, что Роскин и Клюева ни в чем не виновны.

Тут возникает вопрос, почему, в силу каких психосоциальных комплексов образованные и творческие люди соглашаются на роль звучащего граммофона?

В какой степени обвинители верили в то, что говорили, или же говорили потому, что “надо”, партия велела. Конечно, партийное давление было всегда. Когда, к примеру, академика Аничкова спросили, как он мог в 1950 г. на специальной сессии АМН выступить с восхвалением Лепешинской, ответ был таков: “Давление на нас было оказано из таких высоких сфер, что мы извивались, как угри на сковородке. Я после своего выступления три дня рот полоскал” [7]. Но дело не только в давлении. У Оруэлла в “1984” партийный идеолог О’Брайен объясняет, что значит истина с позиции Партии: “Реальность существует в мозгу человека и нигде более. Все, что Партия называет истиной, и есть истина. Невозможно видеть реальность иначе как глазами Партии”. В тоталитарном обществе такое партийное понимание правды утверждается насильно. Оно сохраняется затем в силу странной способности психики человека придерживаться двух противоположных взглядов и одновременно принимать оба за истину. Причем данное состояние, с одной стороны, сознательное, а с другой - бессознательное, чтобы в душе не было чувства фальши или вины. Оруэлл как социальный психолог назвал этот феномен doublethinking, или двоемыслие, - термин, вошедший в обиход социальной психологии и истории.

Двоемыслие не относится только к сталинскому режиму. В стертой форме оно существует повсеместно и угрожает любому обществу - на этом настаивал Оруэлл. Только тоталитарность, как единосущность “партия - ум - честь - совесть”, разбивается на несколько частей, носит парциальный характер: религиозная или этническая группа, корпорация, телекомпания, фирма. Абсолютную приверженность к группе, неизбежно сочетаемую с двоемыслием, Оруэлл относил к национализму, придавая термину чуть расширенный смысл: “Националист не только не осуждает преступления, совершаемые его собственной стороной, но обладает замечательным свойством вообще не слышать о них”.

Задумаемся над смыслом лозунга, который, начиная с дела КР, на десятилетия стал стержнем советской пропаганды: “Партия - ум, честь и совесть нашей эпохи”. Это в реальности означало, что ум, совесть, честь - признаки, выделяющие человека над животными, - отторгаются от личности и становятся собственностью партии.

Зло, порожденное сталинщиной, не только лишило жизни миллионы граждан, но и формировало “людей с подорванной нравственностью и заглушенной совестью. Они стали матрицей, передававшей свою душевную ущербность следующим поколениям. Этот мутный поток дошел и до нас, и он в большой мере определяет крайне низкий моральный уровень современного общества со всеми вытекающими из этого последствиями в духовной и материальной жизни нашей страны” [7]. Поэтому книга историков Есакова и Левиной не только познавательна. Она актуальна в смысле духовной санации. Ибо одна из главных целей авторов - показать на примере суда чести, как стало возможным “массовое душевредительство” (с.13). Поставленная историко-документальная задача превосходно выполнена. Что касается исследований биологов Роскина и Клюевой, то я вполне согласен с основным выводом книги, что в сложной научной судьбе открытия трипаносомной биотерапии рака еще не сказано последнее слово [9, 10]. Результаты клинических испытаний препарата круцин “достойны внимательного изучения, опыт применения - серьезного анализа и корректировки терапевтических схем с позиции сегодняшнего уровня экспериментальной биологии и онкотерапии” (с.410).

Автор глубоко признателен профессору Г.Яблонскому (Washington University, St.Louis, USA) за внимательнейшее прочтение рукописи, ценные замечания и советы.

Литература

1. Есаков В.Д., Левина Е.С. // Кентавр. 1994. №2 - 3. С.54 - 69; ?3. С.96 - 118.

2. Из воспоминаний первого директора РОНЦ академика Н.Н.Блохина // Вместе против рака. 2001. №3 - 4.

3. Калинникова В.Д. Григорий Иосифович Роскин // Природа. 1994. №8. С.62 - 74.

4. Голубовский М.Д. Век генетики: история идей и понятий. СПб., 2000.

5. Hawkins L.K, Lemoine N.R., Kin D. // Lancet Oncology. 2002. №3. P.17 - 26.

6. Меерсон З.Э. Наш коллега Парин // Природа. 1988. №12. С.83 - 90.

7. Александров В.Я. Трудные годы советской биологии. СПб., 1993.

8. Оруэлл Дж. Эссе. Статьи. Рецензии. Т.2. Заметки о национализме. Пермь, 1992. С.245.

9. Левина Е.С. Биотерапия в онкологии // Природа. 1998. №10. С.75 - 84.

10. Калинникова В.Д., Матекин П.В., Оглоблина Т.А. и др. // Изв. РАН. Сер. биол. 2001. №3. С.299 - 311.