том 65, № 10, 1995
|
ВЕСТНИК РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ НАУК
том 65, № 10, 1995 |
СУДЬБА ЦИТОЛОГИИ - СУДЬБА ИССЛЕДОВАТЕЛЯ
К 100-летию со дня рождения Д.Н. НасоноваН.Н. Никольский, академик,
Д.Л. Розенталь, кандидат биологических наук
Дмитрий Николаевич Насонов родился 28 июня 1895 г. в семье профессора зоологии Варшавского университета. В 1906 г. отца, Николая Викторовича, избрали действительным членом Петербургской академии наук. Он получил назначение на пост директора Зоологического музея, и Насоновы переехали в столицу. Семья была очень дружная. Несомненно, она сыграла большую роль в формировании личности будущего ученого. Вот что рассказывает о своих родичах Д.В.Сеземан - племянник Д.Н. Насонова, сын его сестры Нины Николаевны:
Нина Николаевна в 1919 г. эмигрировала из России, долго жила в Париже. В 1937 г. вместе со вторым мужем Н.М.Клепининым, двумя сыновьями и дочерью вернулась на родину, где вскоре была арестована и погибла в сталинских лагерях. Ее сын Д.В. Сеземан в настоящее время живет в Париже,
"Моя мать, Нина Николаевна, происходила из той петербургской университетской интеллигенции, которая, возможно, является лучшим, что произвело русское общество XIX в. Мать ее, моя бабушка Екатерина Александровна, урожденная Корнилова, принадлежала к немногочисленной породе весьма цивилизованного и даже высокообразованного дворянства, которое, увы, никогда по-настоящему не было призвано к руководству государством. Какая слепота, какое недомыслие со стороны царской власти! Дед же мой, Николай Викторович Насонов, из потомственных купцов, не стал продолжать отцовское дело, пошел в студенты и довольно быстро - пятидесяти лет с небольшим - прошел в академики, по-моему, в 1905 - 1906 гг. Было у них трое сыновей и одна дочь, моя матушка. Вот и получилась, пожалуй, типичная интеллигентская семья, не очень-то верующая, но исповедующая бесконечное уважение к чужим верованиям; семья, где считалось почетным всякое ремесло, кроме сыскного; где к власти относились сдержанно, а к деньгам подозрительно, где непростительным считалось плохо сделанное дело; где одинаково не были терпимы чванство и панибратство... А вот было сознание долга, обязанности - увеличить культурное достояние страны, открыть перед ее народом как можно больше окон и дверей. Возможно, я тут что-нибудь идеализирую; однако, когда я в конце 30-х годов оказался в Москве, то, несмотря на уже прошедшие 20 лет большевистского дикарства, я еще застал в этой семье тот же образ жизни и мыслей" [1].
В 1912 г. Дмитрий Николаевич поступил сначала на физическое, а потом на естественное отделение физико-математического факультета Петербургского университета. Еще студентом он серьезно увлекся цитологией. Его студенческая работа "Цитологическое исследование над растительными клетками" удостоилась золотой медали. Заведующий кафедрой гистологии А.С. Догель, у которого специализировался Д.Н. Насонов, был не только замечательным ученым, но и талантливейшим педагогом, умевшим пробуждать в своих учениках страсть к научным исследования. По окончании университета в 1919 г. Дмитрий Николаевич зачисляется на эту кафедру ассистентом. Наряду с преподаванием он занимается изучением морфологии, а затем и функции
аппарата Гольджи, одного из органоидов клетки. Работы этого периода стали классическими. Они принесли автору мировую известность. Ему присуждается рокфеллеровская стипендия, и в 1926 г. молодой ученый на год едет в Америку, в Колумбийский университет, где продолжает исследования аппарата Гольджи.Позднее, изучая поведение красителя, откладывающегося в аппарате Гольджи при различных функциональных состояниях клетки, Д.Н. Насонов и его ближайший соратник В.Я. Александров создают теорию паранекроза как комплекса неспецифических изменений в ответ на внешние воздействия.
Владимиру Яковлевичу Александрову посвящена одна из страниц нашего выпуска - V.V.
Дмитрий Николаевич был чрезвычайно последователен в своих научных изысканиях. Завершение одного цикла работ обычно знаменовало начало нового. В попытках найти общие механизмы функционирования клеток он переходит от чисто морфологических методов изучения к сочетанию этих методов с физиологическими. Не случайно его в 1932 г. приглашает академик А.А.Заварзин заведовать цитологической лабораторией в свой отдел общей морфологии Института экспериментальной медицины (ИЭМ), а спустя три года академик А.А. Ухтомский - заведовать лабораторией физиологии клетки в возглавляемый им Физиологический институт при ЛГУ.
Развивая теорию паранекроза, Д.Н. Насонов и В.Я. Александров приходят к выводу, что в основе неспецифических изменений клетки лежат обратимые денатурационные (конформационные) изменения белков. За книгу, обобщающую эти данные, авторы получили в 1943 г. Сталинскую премию. В дальнейшем Дмитрий Николаевич ищет общие механизмы, действующие как при повреждении, так и при возбуждении клеток. Книга, посвященная этой проблеме, вышла после его смерти.
Большую часть премии, как тогда было принято, ученые отдали государству, на нужды Советской Армии. В архиве Института цитологии хранится присланная Сталиным телеграмма-благодарность.
Склонность к широким обобщениям сочеталась у Д.Н. Насонова с любовью к эксперименту, к работе "собственными руками". Даже когда у него бывало много разных обязанностей (одно время он заведовал кафедрой общей и сравнительной физиологии ЛГУ, отделом общей морфологии ИЭМа и был директором этого института), ученый продолжал заниматься рутинной экспериментальной работой. Окружающих привлекали в Дмитрии Николаевиче не только масштабность его научного мышления, но и разносторонняя образованность, то, что он всем интересовался, был ярким, остроумным собеседником. Был он обаятелен и внешне. Крупный, с легкой походкой, с эмоционально выразительным, подвижным лицом, на котором высвечивалось все духовное богатство его натуры.
В 30-е годы в нашей стране началось беспрецедентное наступление на науку власть предержащих, которое ничего, кроме вреда, государству принести не могло. Чтобы подчинить интеллигенцию наряду с физическим уничтожением ее представителей, созданием атмосферы страха была развернута кампания, направленная на моральное низвержение деятелей науки и культуры. Даже нравственные люди вынуждались порой на поступки, влекущие за собой потерю самоуважения, что превращало их в мягкий воск в руках власти. Делались попытки (к счастью, не всегда успешные) найти в каждой научной области своих маленьких сталинов, с помощью которых эта политика осуществлялась. Такими были: в генетике -Т.Д. Лысенко, в цитологии - О.Б.Лепешинская, в физиологии - К.М. Быков.
Этот период Дмитрий Николаевич охарактеризовал в 1954 г. следующими словами: "Достоинство ученого расценивалось не по тому, как он сумеет обосновать и отстоять свою точку зрения, а по тому как он будет каяться. Иначе говоря, в ученом ценилось уменье легко и быстро отказываться от своих убеждений". Первой атаке подверглась генетика.
Из воспоминаний Д.Л.Розенталь:
“Я была студенткой, когда столкнулась с отголосками лысенковской эпопеи, в которой не очень-то тогда разбиралась. Мне кажется, и сами участники этой драмы не понимали, что происходит. Помню, как наш любимый профессор генетик Г.Д.Карпеченко с отчаянием сказал на лекции: "Я не понимаю, чего от меня хочет Лысенко". Мы были последним курсом, его слушавшим, в 1939 г. его арестовали, и он погиб в лагерях.
События, которые я вспоминаю, относятся к 1937 - 1938 гг. Комната, где работали мы, студенты, находилась напротив кабинета Дмитрия Николаевича. Ему было тогда 42 года, но нам он казался вне возраста, чем-то вроде бога на Олимпе: всегда справедливый, сдержанный, спокойный. И вдруг мы слышим, как наш уравновешенный олимпиец на кого-то кричит, да так громко, что мы разбираем суть происходящего. Это Дмитрий Николаевич обвинял своего ассистента П.В. Макарова в том, что тот тайком от него опубликовал в лысенковском журнале "Яровизация" данные об отсутствии в клетках хромосом.
Дмитрий Николаевич объяcнял Макарову, что генетика лежачая, а лежачих не бьют. "Даже если Вы правы, - говорил Дмитрий Николаевич, - все равно эти данные публиковать нельзя, лежачих не бьют". Это был единственный раз, когда я слышала, что он на кого-то повышает голос”.
Здесь и далее приводятся записи одного из авторов настоящей статьи Д.Л. Розенталь, сделанные ею в разные годы работы с Д.Н. Насоновым.
Борьба за подлинную науку против мракобесия, поддержанного всей мощью репрессивного государства, требовала большого личного мужества и сознания гражданского долга. Дмитрий Николаевич, несомненно, обладал этими качествами. Еще будучи студентом Петербургского университета, в 1914 г. он вступил добровольцем-санитаром в действующую армию, был дважды награжден георгиевской медалью за храбрость.
С первых же дней Великой Отечественной войны Д.Н. Насонов просил отправить его на фронт. Сначала ему отказывали: не молод (46 лет), не имеет военной специальности, к тому же известный ученый и общественный деятель (декан биофака, депутат райсовета). Но уже в июле 1941 г. он попал в армию и был назначен командиром санитарного взвода 13-й стрелковой дивизии, которая находилась на переднем крае обороны в правой части пулковской горы. Вместе с ним фельдшером служил В.Я. Александров. Он вспоминал, что Дмитрий Николаевич на фронте ничего не боялся. Однажды, когда они шли (впереди, как всегда, был Дмитрий Николаевич), Владимир Яковлевич услышал свист пуль и крикнул "Бегите!" Никакого внимания. И только после того, как Александров начал ругаться, Дмитрий Николаевич побежал. Потом он объяснил, что ему казалось, будто костер трещит. Когда Дмитрия Николаевича ранило, он сказал: "Знаете, меня чуть-чуть не ранило". "Как не ранило, да у вас кровь течет", - отвечал Александров.
А вот свидетельство другого участника событий, военврача Л.П.Дробинской:
"Дмитрия Николаевича ценили и берегли в дивизии, стремились оградить от излишнего риска, но он сам шел навстречу опасности, когда этого требовало дело. Недалеко от мясокомбината во время артобстрела Дмитрий Николаевич был тяжело ранен. Десятки снарядных осколков впились в его тело. Он страдал от боли, бредил. Выздоровление было трудным. Когда раненый стал поправляться, его отправили на Большую землю" [2].
За мужество, проявленное во время боевых действий, Д.Н. Насонов был награжден медалью "За боевые заслуги". После ранения в 1942 г. его демобилизовали и отправили в Москву, где он заведовал лабораторией общей физиологии Института цитологии, гистологии и эмбриологии АН СССР, а также читал курс гистологии в МГУ. Как только Ленинградский университет вернулся из эвакуации (еще до окончания войны), Дмитрий Николаевич уехал из Москвы и начал восстанавливать свою лабораторию в ЛГУ, которая тогда состояла всего из нескольких человек...
В первые послевоенные годы карьера Д.Н. Насонова складывалась благополучно. Он стал заведующим организованной в ЛГУ кафедры общей и сравнительной физиологии, а в 1945 г. после смерти А.А.Заварзина возглавил отдел общей морфологии ИЭМ.
Об этом времени вспоминает доктор биологических наук И.П. Суздальская:
“Дмитрий Николаевич, как и до войны, три раза в неделю бывал в университете (работал или читал лекции) и три раза - в Институте экспериментальной медицины. В лабораторию он приходил ровно к 11 часам. Обходил сотрудников, аспирантов, студентов, у каждого справлялся, что нового в опытах, что интересного появилось в литературе. Потом приступал к собственным делам. К этому времени я старалась подготовить все необходимое для эксперимента, который мы проводили вместе. Если мы не успевали закончить работу к пяти - шести часам и я задерживалась, Дмитрий Николаевич обязательно звонил вечером по телефону, справляясь о результатах. Я не помню, чтобы он выражал досаду или неудовольствие за какую-нибудь мою оплошность. Когда что-то не получалось, он говорил: "В научной работе 90% - шлак и только 10% - настоящая порода". Как-то Дмитрий Николаевич сказал, что не склонен к прозелитизму, то есть к стремлению обратить всех в свою веру. Однако его авторитет и уменье убеждать при обсуждении научных вопросов были очень велики. Так или иначе он умел привлекать к себе людей. Существовало определенное сообщество единомышленников, которое называли тогда "школой Насонова" и память о которой существует и сегодня. По-видимому, она формировалась его семинарами, докладами и лекциями, куда приходили работники из самых разных учреждений и институтов”.
Д.Н. Насонов прекрасно знал историю и литературу, любил и понимал живопись, музыку. Ученый обсуждал со своими коллегами не только научные проблемы, но и прочитанные книги, увиденный спектакль или фильм, делился всем, что знал о ситуации вокруг науки, доверяя сотрудникам и не опасаясь доносов. Будучи к 1948 г. членом-корреспондентом АН СССР, действительным членом АМН СССР и директором ИЭМа, он часто ездил в Москву, а после рассказывал о том, что там происходило.
Происходило же тогда многое. Послевоенная передышка для ученых-биологов оказалась недолгой. Печально знаменитая сессия ВАСХНИЛ, проведенная под руководством Лысенко в августе 1948 г., положила начало полному разгрому генетики.
Дмитрий Николаевич часто повторял: "Если горит у соседа - не думай, что не перекинется на тебя". Действительно, в скором времени с помощью О. Б. Лепешинской и ее теории возникновения клеток из живого вещества последовала атака на цитологию. Д.Н. Насонов считал, что Лепешинская - невежественный человек, искренне верящий в свои открытия. Он называл всю эту белиберду "взбесившимся фельдшеризмом". Однако за Лепешинской стоял Лысенко, а за ним - Сталин, так что "взбесившийся фельдшеризм" представлял реальную угрозу для всей отечественной цитологии, гистологии и эмбриологии.
В 1950 г. был организован триумф Лепешинской. Все должны были признать ее учение единственно правильным, а к непризнававшим приклеивался ярлык "вирховианец", что было в те времена почти ругательством с последующими административными выводами, то есть лишением работы. Ученые и в этой обстановке умудрялись сохранять чувство юмора. Из рассказов Дмитрия Николаевича:
“Разговор двух ученых после получения О.Б. Лепешинской Сталинской премии.
Один: "Вот богатая невеста"...
Другой: "Я согласен, только если детей мы будем делать из живого вещества"”.
На одном из совещаний к Д.Н. Насонову подошел Э.Ш.Айрапетьянц - заведующий лабораторией высшей нервной деятельности ЛГУ - и сказал: "Дмитрий Николаевич, если Вы не выступите с покаянием, Вам придется переквалифицироваться на сапожника". Дмитрий Николаевич не внял совету Айрапетьянца и многих других "доброжелателей". Вместе с В.Я. Александровым они пытались даже как-то противостоять наступлению лженауки, писали письма в вышестоящие организации.
Для утверждения в ИЭМе взглядов Лепешинской приехали представители АМН СССР Н.Н.Жуков-Вережников и Н.И. Майский, которых Дмитрий Николаевич называл "джентельмены удачи". В 1948 г., еще до сессии ВАСХНИЛ, в газете "Медицинский работник" была опубликована статья 13 ученых "Об одной ненаучной концепции", критиковавшей книгу Лепешинской "Происхождение клеток из живого вещества и роль живого вещества в организме". Естественно, что прежде всего гонениям подверглись те, кто писал статью.
В ИЭМе было устроено собрание, на котором восхвалялась теория Лепешинской, а провинившиеся - заведующие отделами Д.Н. Насонов, Б.П.Токин и Н.Г.Хлопин - обвинялись в "идеализме", "вирховианстве", "морганизме-менделизме" и прочих смертных грехах. Положение Дмитрия Николаевича, как и многих других отечественных ученых, занимавших крупные административные посты, было ужасным потому, что от них зависела судьба целых научных коллективов, в данном случае отдела общей морфологии. И Д.Н. Насонов пошел на компромисс. Сам себе он этого компромисса простить не мог, хотя гонителей совершенно не устроил и не повлиял на дальнейший ход событий. Дмитрий Николаевич сказал, что допустил ошибку, осуждая взгляды Лепешинской на происхождение клеток из живого вещества априорно, что надо было проверять их экспериментально. Два других заведующих отделами, Б.П.Токин и Н.Г. Хлопин, полностью раскаялись и были прощены.
Состоялась проработка и в университете. Доцент кафедры дарвинизма К.М. Завадский предупредил о надвигающемся судилище заранее и тоже усиленно настаивал на покаянии. Но как и на предыдущем собрании, ученый "признался" лишь в том, что необходимо было проверить утверждения Лепешинской экспериментально. Происходившую в актовом зале проработку можно назвать уникальной, поскольку многие поддержали Дмитрия Николаевича, отмечая полезность для медицинской практики метода витального окрашивания, разработанного им вместе с В.Я. Александровым. Среди тех, кто выступил в поддержку, был и сотрудник Физиологического института АН СССР В.Н. Черниговский, за что, говорят, ему попало от директора института К.М. Быкова. Но, конечно, было много обвинений в идеализме и еще бог знает в чем. В числе противников Д.Н. Насонова оказался его ученик П.В. Макаров, подтвердивший истину: единожды предавший, предаст еще раз. Интересно, что в журнале "Вестник Ленинградского университета" в отчете об этой конференции все выступления "за" либо опущены, либо вывернуты наизнанку [3].
Поскольку добиться от Дмитрия Николаевича покаяния не удалось, его деятельность была публично осуждена.
Из решения Ученого совета биолого-почвенного факультета ЛГУ по итогам конференции Физиологического института им. А.А. Ухтомского:
"Крупные методологические ошибки допустил в своей работе проф. Д.Н. Насонов, заведовавший кафедрой общей и сравнительной физиологии и руководивший лабораторией гистофизиологии. Разрабатывая свою теорию паранекроза и изучая явления так называемого неспецифического реагирования клетки, он исходил не из принципов Мичурина-Павлова, а поэтому в своей теории паранекроза допустил ряд ошибок. Кроме того, Д.Н. Насонов не использовал имеющиеся в его распоряжении материалы для резкой методологической критики так называемого физиологического идеализма Мюллера и Ферворна. Д.Н. Насонов был в числе биологов, защищающих положения реакционного вирховианства в вопросе о происхождении клетки и с этих ложных позиций пытавшихся дискредитировать работу О.Б. Лепешинской. Некритическое отношение к реакционным теориям привело в свою время Д.Н. Насонова к сближению с морганизмом" [3].
Последовали неизбежные "административные выводы". Отдел общей морфологии закрыли (с поста директора ИЭМа Дмитрия Николаевича сняли раньше), кафедру общей и сравнительной физиологии в ЛГУ ликвидировали. Ученому оставили группу из трех человек, полагающуюся ему как действительному члену Академии медицинских наук, и небольшую лабораторию из четырех человек в ЛГУ.
Дмитрий Николаевич удивительно умел скрывать свое плохое самочувствие, и его сотрудники стали замечать, что он болен, много позже описываемых событий. Но, как говорят его родные, именно со времени травли в 50-е годы у Д.Н. Насонова началась болезнь сердца.
Нельзя однозначно оценивать поведение ученых, которые, поддавшись нажиму, признали Лысенко и Лепешинскую. Академик, директор Зоологического института АН СССР Е.Н.Павловский, публично поддерживавший этих "передовых ученых" и даже опубликовавший работу по наследованию приобретенных признаков у кроликов, в то же время пригрел опальных И.И.Шмальгаузена и Д.Н. Насонова. При Зоологическом институте уже в 1951 г. для Дмитрия Николаевича была организована лаборатория общей и клеточной физиологии, состоящая сначала из нескольких человек. Она занимала две небольшие комнаты, в которых по мере расширения лаборатории втискивалось все больше и больше людей.
Из воспоминаний Д.Л.Розенталь:
"В 1953 г. проводилась, под разными предлогами, политика изгнания отовсюду евреев. При этом делали вид, что ничего такого не происходит. Меня тоже хотели уволить. Дмитрий Николаевич боролся за меня очень активно, прикидываясь, что не понимает, чего от него ждут. Многие переговоры пришлось вести в Москве, поскольку я была в группе положенной Дмитрию Николаевичу как академику. Он все это от меня скрывал, на что-то надеясь, а главное не хотел, чтобы я переживали раньше времени. Пока он боролся, умер Сталин, и приказы о моем увольнении и о том, что мое увольнение считать недействительным, пришли с временным разрывом около месяца. Это пример той поразительной чуткости к окружающим его людям, которую, при внешней отчужденности и даже холодности, не знающим Дмитрия Николаевича трудно было предположить.
Другой пример связан с еще более тяжелым периодом моей жизни. После смерти мужа я была совершенно неспособна что-либо делать. Но Дмитрий Николаевич считал, что помочь мне может только работа, и стал продолжать уже начатые опыты. Как он это выдержал, я плохо себе представляю. Иногда, после целого дня работы, выяснялось, что я что-то забыла включить, и весь рабочий день шел насмарку. В этих случаях Дмитрий Николаевич меня успокаивал, говорил, чтобы я не огорчалась - завтра повторим".
После смерти Сталина давление на биологию ослабло, однако Лысенко пользовался симпатией Н.С. Хрущева. Как рассказывал Дмитрий Николаевич, возвратившись из Москвы, даже дочери Хрущева, Раде Аджубей (она работала в журнале "Наука и жизнь") не удалось переубедить отца, который будто бы сказал: "Вы на него ополчились потому, что он в смазанных сапогах" (вероятно - в смазных - V.V.). Лысенко продолжал свою разрушительную деятельность. Ученым приходилось и после 1953 г. вести борьбу за подлинную науку. Среди способов борьбы были письма в вышестоящие органы -одно из таких писем Д.Н. Насонова к Н.С. Хрущеву опубликовал А.В. Жирмунский в "Вестнике АН СССР" [4]. Кроме того, Дмитрий Николаевич многократно ездил в Москву и вел переговоры в Академии наук о восстановлении цитологии в нашей стране.
В конце концов все это возымело действие, и в 1956 г. было принято решение об организации Института цитологии на базе расширенной лаборатории общей и клеточной физиологии Зоологического института АН СССР. Большую роль в создании института сыграли президент АН СССР академик А.Н. Несмеянов и главный ученый секретарь Президиума АН СССР академик А.В. Топчиев, которым пришлось преодолевать сопротивление Т.Д. Лысенко и А.И. Опарина (академика-секретаря Отделения биологии АН СССР).
У Д.Л. Розенталь сохранилась запись того времени (сделанная со слов Дмитрия Николаевича) об осложнениях, которые возникали при организации Института цитологии.
“Разговор Дмитрия Николаевича с А.В. Топчиевым в Москве.
Топчиев: "Не будем откладывать. В пятницу заседание Президиума, сдвинем повестку дня, поставим Ваш доклад первым".
Позвонил в Особый отдел: "Вы знаете, что с 1948 г. у нас нет цитологии. Подготовьте проект резолюции. Пошлем в Ленинград академика Лебедева, чтобы получить площадь для института".
Дмитрию Николаевичу: "В январе будете работать."
Одобрил привезенный проект решения. Все к пятнице было готово. Накануне Насонов говорил с А.Н. Несмеяновым. В пятницу на Президиуме все в сборе, но ничего не начинается. Из кабинета президента голоса. Зовут Дмитрия Николаевича. Сидят смущенные А.Н. Несмеянов и А.В. Топчиев и раздраженный А.И. Опарин.
А.И. Опарин: "Это нарушение демократии: через голову биоотделения - сразу же на Президиум. И надо еще это обсудить. Почему развал цитологии - это еще надо доказать."
"Мы просим прощения," - говорит президент, - "но, действительно, надо сначала обсудить на биоотделении. Придется отложить на две недели."
Потом по телефону А.В. Топчиев высказал Дмитрию Николаевичу недовольство А.И. Опариным: "Мы же с ним договорились, а на него нажали Лысенко и Дозорцева (секретарь биоотделения). Ну, ничего, мы это проведем. Я приеду с Вами на биоотделение, или вот Опарин уедет на Совет мира, будет председательствовать В.Н. Сукачев, и тогда мы это сделаем"”.
Из воспоминаний члена-корреспондента АН СССР Юрия Ивановича Полянского:
“Настойчивые шаги Насонова, поддержанные рядом крупных московских биологов (особое значение имела активная помощью выдающегося биохимика, академика В.А.Энгельгардта), в конце концов увенчались успехом. Постановлением Президиума АН СССР от 22 февраля 1957 г. Институт цитологии был создан. Началась напряженная работа по его организации, подбору кадров, приобретению оборудования, в том числе электронных микроскопов, реактивов и т.п. К активной помощи в этой работе меня и призывал Дмитрий Николаевич.
Почему именно на меня пал его выбор? Такой вопрос я поставил Насонову. Он ответил мне примерно следующим образом: "Во-первых, я учитываю вашу научную специальность... Второй мотив для вашего приглашения - это опыт научно-административной работы... Третий мотив, и для меня решающий, - это то, что вы порядочный человек"”.
Дмитрий Николаевич всегда придавал большое значение нравственному облику работающих с ним людей.
Дальше Ю.И.Полянский вспоминает:
“Насонов уговорил меня наряду с заведованием лабораторией стать заместителем директора по научной части. В повседневных беседах о создаваемом институте Насонов много раз высказывал мне следующую мысль: "Я больше всего опасаюсь, чтобы наш институт не стал "пансионатом с меблированными комнатами", в котором каждый жилец делает свое дело, не зная, что творится в соседней комнате". Насонов считал необходимым исследовать клетку как целостную систему, хотел, чтобы отдельные лаборатории не только территориально, но и идейно были связаны друг с другом"”.
Организация института требовала большого напряжения. Приходило много народа, со всеми надо было разговаривать. Дмитрий Николаевич к этому времени был уже тяжело болен, но никаких поблажек себе не позволял.
Д.Л.Розенталь вспоминает: “Приходил какой-то сумасшедший, долго изводил Дмитрия Николаевича своими проектами. Я предложила, что в следующий раз скажу ему, что Насонова нет на месте. Дмитрий Николаевич возмутился: "Я обязан всех принимать"”.
21 декабря 1957 г. в возрасте 63 лет Насонов умер. Врачи удивлялись, как он жил с таким сердцем.
Ю.И.Полянский вспоминает:
“За день до его кончины, перед его отъездом на несколько дней на дачу, мы с ним долго говорили о делах института. Разговор носил в целом оптимистический характер. Намечались планы на далекое и близкое будущее... Последняя фраза, которую я услышал от Насонова (я ее запомнил навсегда), была: "Юрий Иванович, я чувствую себя хорошо. Мы еще с Вами поработаем и построим неплохой институт..."”.
И больное сердце, и ранняя смерть, несомненно, явились результатом той неравной борьбы, которую ученый вел против уничтожения биологической науки в нашей стране, поддержанного властью. Продолжая лучшие традиции русской интеллигенции, он не мог уклониться от участия в этой борьбе.
Все, кому довелось учиться у Дмитрия Николаевича, работать с ним, вспоминают это время как самые счастливые годы жизни. Мы трудились с удовольствием, дружно, увлеченно, интересно, старались помочь друг другу, все обсуждали. Каждая написанная работа шла "по кругу", ее читали, исправляли, и никто это за труд не почитал. Дмитрий Николаевич никогда ни на кого не давил. Атмосфера увлеченности общим делом, нравственности создавали настоящую рабочую обстановку, какую не могут создать никакие административные методы. Не случайно из лаборатории Д.Н. Насонова вышли многие видные ученые, внесшие существенный вклад в развитие отечественной науки.
В заключение приведем строки из письма известного эмбриолога П.Г.Светлова к близкому другу Д.Н. Насонова фармакологу В.М.Карасику.
"Когда вспоминаешь о Дмитрии Николаевиче и перечисляешь в уме все известные его качества - моральную высоту, смелось, силу и строгость ума, гражданские чувства, отзывчивость, живость характера и широту интересов, прямоту, решительность, эстетическую восприимчивость и чуткость, блестящее остроумие и многое другое, - то чувствуешь, что за всем этим есть и еще что-то, что-то другое, трудно уловимое, но большое и объединяющее все перечисленные и неперечисленные свойства.
В общении с ним чувствовалось, что он открывается постороннему взору не весь. За всем, что было слышно с кафедры, в лаборатории, в гостиной за столом и т.д., угадывалось нечто сокровенное и интимное, объединяющее и осмысляющее все видимое на поверхности, но непосредственно не обнаруживаемое. В айсбергах 0.9 массы находится под водой и никому не видимо. Но именно эта невидимая часть обеспечивает устойчивость и мощь видимого великолепия. Что-то в этом роде ощущалось при общении с покинувшим нас Дмитрием Николаевичем. Бывало, говорит он о чем-то обыденном, а чувствуешь близость великого, соседство с De profundis".
П.Г. Светлов, сам разносторонне образованный ученый, сумел найти удивительно яркие, нестандартные и точные слова для характеристики Д.Н. Насонова. Высокая культура, духовность, накопленная многими поколениями русской интеллигенции, в сочетании с большим талантом определили отношение Дмитрия Николаевича к своему делу и к окружающим его людям в тяжелое для советской биологии время.
ЛИТЕРАТУРА 1. Петербургский журнал. 1993. № 1, 2.
2. Ветеран. Л.: Лениздат, 1977. С. 935.
 Март 1999 |
