VIVOS VOCO: Л. В. Калакуцкий, "Доступ к генетическим ресурсам"

ДОСТУП К ГЕНЕТИЧЕСКИМ РЕСУРСАМ

Л. В. Калакуцкий

Калакуцкий Лев Владимирович - член-корреспондент РАН, заведующий отделом
Института биохимии и физиологии микроорганизмов им. Г.К. Скрябина РАН.

Поколения российских читателей с благодарной заинтересованностью знакомились с печатными трудами Н.И. Вавилова и описаниями его экспедиций в труднодоступные регионы Земли с целью сбора и изучения неизвестных ранее растений, установления их возможных генеалогических отношений, эволюции полезных признаков. Долгое время проблем правовой оценки широкой практики сбора семян для знаменитых коллекций не возникало - настолько правомерной такая практика казалась на интуитивном уровне.

Усложним, однако, постановку вопроса. Представим себе, что Н.И. Вавилов запатентовал результаты своих открытий, пожелав представить их как изобретения, ссылаясь, в частности, на потенциальную полезность результатов. Как можно было бы оценить "правильность" или "справедливость" последствий, вытекавших из нового положения вещей? Нелепость, справедливо скажет читатель. Согласимся, но заметим, что этот выдуманный сценарий помогает понять некоторые дискуссионные аспекты проблемы доступа к генетическим ресурсам и справедливого соучастия в возможных выгодах их использования - проблемы, в которой тесно, а порой и неожиданно переплетаются вопросы развития науки и технологий, права и экономики, этики и международной политики.

Быстрая эволюция представлений о генетических ресурсах, технологических, правовых и экономических возможностях их использования, помноженные на растущее число участников этого процесса, чревата повторением строительства Вавилонской башни. Поэтому есть смысл заранее позаботиться о гармонизации технического языка специалистов.

И такая работа уже ведется. Конкретный импульс скорейшему воплощению в жизнь ее плодов дает Международная конвенция о биоразнообразии [1], вступившая в действие в декабре 1993 г. и ратифицированная РФ в 1995 г. Конвенция делает шаг навстречу пожеланиям многих участников мирового процесса "доступа и соучастия", оптимизируя правила игры, стихийно складывавшиеся 'в этой сфере на протяжении длительного времени, помогая уравнять участников в правах, поставить процессы доступа к ресурсам и технологиям на службу таким целям конвенции, как сохранение и устойчивое использование биоразнообразия.

Как известно, на протяжении веков благодаря путешествиям, торговле, научным экспедициям, а то и путем прямого грабежа обмен "зародышевой плазмой" осуществлялся в мировом масштабе. В правовом смысле использование биологического разнообразия в различных целях соответствовало отношению к нему как к "общему достоянию человечества" (подобно воздушному бассейну или озоновому слою Земли, например).

Вступление в действие конвенции знаменует собой радикальный отход от такого положения вещей. Исходя из анализа различных аспектов доступа к ресурсам и технологиям (ст. 15, 16, 19), в конвенции формулируется положение о том, что

"в силу признания суверенных прав государства на свои природные ресурсы право определять доступ к генетическим ресурсам принадлежит национальным правительствам и регулируется национальным законодательством" и что "доступ к генетическим ресурсам, в случае его предоставления, осуществляется на основе взаимно согласованных условий и предварительного информированного согласия".

Из числа ныне действующих международных обязывающих соглашений конвенция, вероятно, является наиболее полным документом в рассматриваемой области, учитывающим все виды генетических ресурсов. Это само по себе фиксирует внимание на важном предмете, побуждая в то же время к размышлениям о том, какие обстоятельства могут способствовать или препятствовать реализации положений конвенции, не говоря уже о проекции ее ориентиров на практические реалии сегодняшнего дня.

В то же время знакомство с текстами конвенции и их экспертными проработками рождает несколько легкомысленные ассоциации с планом изрядного по масштабу разъезда из коммунальной квартиры, в интересах участников которого было бы не прекратить, а, напротив, интенсифицировать сотрудничество по ведению общего (мирового) хозяйства. С одной стороны, по данным опросов [2], мнения важнейших участвующих сторон относительно доступа к ресурсам и компенсации за него достаточно поляризованы. С другой - наблюдатели высказывают предположение, что используемые в ст. 15, 16 и 19 конвенции формулировки соответствуют стремлению стран южного пояса, богатых биоразнообразием, уменьшить разрыв в научно-техническом и экономическом уровне развития между ними и странами северного пояса, богатых технологиями и капиталом, осуществить в перспективе своего рода обмен генетических ресурсов на современные биотехнологии.

Естественно, что такого рода намерения и процессы сопровождаются интенсивными и напряженными переговорами, принятием решений в рамках национальных государств, их региональных и международных объединений. Те из них, что осуществляются по линии и в развитие рекомендаций конвенции, оказывают влияние на деятельность Всемирной торговой организации. Всемирной организации интеллектуальной собственности, Организации ООН по продовольствию и сельскому хозяйству, не говоря уже о множестве неправительственных организаций и различных фондов. Ведение переговоров, подготовка нормативных актов, контрактных соглашений и соглашений о сотрудничестве предполагает наличие общеупотребимой терминологии. Основу для последней могут составлять либо устоявшиеся концепции либо (чаще) некие конвенциональные представления, эволюционирующие по мере развития знаний, технологий и отношений между участниками процесса. Целесообразно рассмотреть некоторые из них повнимательнее.

В ПОИСКАХ ОПРЕДЕЛЕНИЙ И ОЦЕНОК

Хотя конвенция в значительной мере посвящена биоразнообразию, в ее разделах, где говорится о доступе к ресурсам, речь неизменно идет о генетических (а не биологических) ресурсах. "Генетические ресурсы трактуются как генетический материал, представляющий фактическую или потенциальную ценность". В свою очередь, генетический материал определяется как "любой материал растительного, животного, микробного или иного происхождения, содержащий функциональные единицы наследственности".

Обратим внимание на словосочетания "функциональные единицы наследственности" и "фактическая или потенциальная ценность". В обоих случаях бросается в глаза, что содержание понятий, их возможное толкование вчера и сегодня представляют собой некие "скользящие переменные", находятся в прямой зависимости от быстро изменяющегося уровня специального знания, технологических возможностей, отчасти и экономических представлений.

Так, например, под "функциональными единицами наследственности" какое-то время тому назад можно было понимать клетки и хромосомы, а сегодня - любые материальные носители генетической информации, включая индивидуальные гены и их комбинации, фрагменты ДНК, меньшие, чем гены, а также образцы РНК, которые возможно превратить с помощью обратной транскрипции в ДНК.

Современная биотехнология проявляет возрастающий интерес именно к "информационной" (то есть генетической) компоненте организмов. Наряду со знакомыми даже не биологам, объектами скрининга на новые гены и их комбинации могут становиться такие источники биологического разнообразия, как палеонтологические музеи и гербарии, где о живых (то есть "функционирующих" в данный момент) организмах речь вообще не идет. Реальностью становится и промышленное использование экспрессии в новом организме-хозяине генов, исходный природный хозяин которых пока не культивируется в лаборатории и потому не имеет даже формального таксономического статуса (хотя может присутствовать в случайно отобранном образце почвы).

Поскольку "охота за новыми генами" начинает дополнять, а то и заменять "охоту за новыми организмами", возрастает интерес к тем представителям живого мира, филогенетическая (тем самым и генетическая) удаленность которых от ранее известных представляется наиболее значительной.

Существуют - хотя они не слишком корректны - показатели биоразнообразия тех или иных территорий, основанные на сезонном учете абсолютных и относительных количеств распознаваемых аборигенных видов. С помощью таких показателей можно сравнивать различные территории (акватории), говорить о "богатых" и "бедных" биоразнообразием регионах. Нет оснований отрицать наличие прямой корреляции между учитываемым биоразнообразием и имеющимися генетическими ресурсами (в определении конвенции). В то же время очевидно, что оценивать сегодня какую-либо суверенную территорию с точки зрения связанных с ней "функциональных единиц наследственности" (в их современном понимании) затруднительно - инструментарий для разведки этих "месторождений" еще предстоит оттачивать.

Согласно ориентировочным расчетам [2], ежегодный оборот мирового рынка продуктов, имеющих то или иное отношение к генетическим ресурсам, характеризуется величиной порядка 500-800 млрд. долл. На этом впечатляющем фоне, однако, необходимо признать, что ясность в трактовке таких понятий, как "фактическая" и "потенциальная" "ценность" и "стоимость" генетических ресурсов пока отсутствует. В то же время эта сторона дела представляется не менее существенной, чем надежная инвентаризация самих генетических ресурсов, - если целью является оптимизация процессов доступа к ним и участие всех потенциальных партнеров в возможных выгодах от их использования.

Начну с самого простого и напомню, что конвенция вводит понятие "фактической или потенциальной ценности" в само определение генетических ресурсов. Между тем сегодня непросто представить себе ход и исход работы любого авторитетного профессионального консилиума, который взялся бы за выработку операционного определения "генетического материала, не представляющего потенциальной ценности" (даже если стоит скромная задача исключить такой материал из рамок действующего определения генетических ресурсов). Не совсем ясно, в частности, сколь полезным для участников такого совещания оказался бы термин "мусорная ДНК", используемый подчас в лабораторном жаргоне.

На интуитивном уровне для всех очевидно, что, покупая книгу, читатель далеко не в первую очередь интересуется ее полиграфическим исполнением. По сходным причинам неприемлема оценка гектара леса только в кубометрах дров. Тем не менее многочисленные попытки ряда новых направлений экономики (в частности, экономики окружающей среды) предложить работоспособные и альтернативные действующим рыночным критерии для определения стоимости биоразнообразия сталкиваются с трудностями. Сейчас оценить экономические последствия исчезновения гектара леса или глобальные последствия обеднения генетическими ресурсами Земли в описательных терминах оказывается несколько проще, чем спрогнозировать их стоимость в показателях рыночной экономики [3, 4]. Доводы же о несомненном страхующем значении сохранения сущего генетического и биоразнообразия планеты, глобальных последствиях утрат и правах будущих поколений пока более чем сдержанно воспринимаются на разных уровнях принятия решений в ситуации напряженного выбора между приоритетами сегодняшнего и завтрашнего дня. Эти доводы могут звучать и недостаточно привлекательно для конкретных обладателей тех генетических ресурсов, которые по тем или иным причинам оказываются невостребованными "здесь и сейчас". Различие понятий "фактическая" и "потенциальная" ценность для последней группы владельцев приобретает отнюдь не только научную, но и прямую экономическую значимость, подчас жизненно важную.

В рыночной экономике многое определяется спросом и предложением, которые подвержены существенным колебаниям. Прогноз соответствующих тенденций представляет собой поучительную в научном и небесполезную в практическом плане задачу, требует учета многих обстоятельств. Например, распространено мнение о том, что внешний платежеспособный спрос, адресуемый в страну происхождения генетических ресурсов, определяется только или в определяющей степени спектром встречающегося на ее территории биоразнообразия. Однако, по данным опросов пользователей нативными (не подвергавшимися обработке) генетическими ресурсами, большое значение имеют и другие факторы, такие как ясность и простота принятых в стране процедур регуляции доступа, наличие структурированной информации об имеющихся видах генетических ресурсов, уверенность в повторном предоставлении образца, "калибр" кадров национальных специалистов, с которыми необходимо выстраивать взаимоотношения. Кроме того, действующие de facto расценки за предоставляемые образцы различаются в зависимости от того, является ли предметом соглашения передача только "сырых" генетических материалов или перспективных продуктов предшествующего скрининга, целенаправленной "доработки", сопровождаемых нарастающими объемами информации, интересующей конечного пользователя.

СОБСТВЕННОСТЬ НА ГЕНЕТИЧЕСКИЕ РЕСУРСЫ

Решением Конференции сторон конвенции генетические ресурсы человека исключены из рассмотрения. Видимо, это правильно, ибо накал страстей вокруг "доступа и соучастия" в этой области оказывается слишком высоким, учитывая этические, технологические, правовые, экономические и другие обстоятельства. Но и став предметом независимого анализа, проблема доступа к генетическим ресурсам человека высвечивает остроту многих из тех вопросов, которые входят в круг непосредственных интересов конвенции. Один из них можно было бы упрощенно сформулировать так: "Кто и на каком основании имеет право доступа к вашему собственному генетическому материалу?" В том, что материал "собственный", в случаях принятия индивидуальных решений обычно сомнений не возникает; требования "предварительного информированного согласия" и "взаимно согласованных условий" воспринимаются как естественные, хотя их практическая реализация сталкивается с большими трудностями.

При рассмотрении вопроса о том, кому принадлежат генетические ресурсы в иных случаях, часто оказывается необходимым иметь в виду как права на материальную (физическую) собственность, так и на интеллектуальную, действующие или обсуждаемые механизмы их защиты. Упрощенная картина выглядит сегодня таким образом, что права физической собственности на нативные генетические ресурсы (de facto определяемые в том числе через процедуры доступа к ним) сосредотачиваются преимущественно в странах происхождения; права интеллектуальной собственности на технологии и продукты, полученные как с помощью технологий, так и ресурсов, - в странах использования (часто в руках "конечных пользователей"). Такая поляризация порой рождает конфликтные ситуации.

Касаясь прав физической собственности на генетические ресурсы, можно отметить, что конституции подавляющего большинства стран до сего времени никак не отражают эту проблему. В результате остается большой простор для нормотворчества и различных интерпретаций существующего положения, в том числе в суде. Права собственности на генетические ресурсы часто определяют через права собственности на организмы, в состав которых соответствующий генетических материал входит (хотя уже предпринимаются попытки разделить эти понятия [5]). Но и с определением прав собственности на организмы тоже не все обстоит просто.

В соответствии с римским правом дикие (но не домашние) животные рассматривались в категории res nullius. Это означало, что они не принадлежат никому и всякий гражданин имеет право ими воспользоваться. С течением времени данный принцип уступил место понятиям "национальной", "государственной", "федеральной" и "общенародной" собственности с широким спектром интерпретаций таковой и вытекающими отсюда следствиями. В ряде случаев права собственности на организмы определяют через права на территории (акватории), где соответствующие организмы обитают. Последнее относится в основном к диким животным, растениям и таким представителям мира микроорганизмов, как грибы. Вопрос о правах собственности на другие микроорганизмы in situ пока в нормативных документах не обсуждался.

Замечу, что определение прав собственности "по территориальному признаку" добавляет специфические проблемы странам с федеральным устройством, высоким уровнем автономии регионов, глубоко укорененными традициями частного землевладения, а также с территориями, находящимися в традиционном коммунальном управлении сообществами аборигенов. Что касается сельскохозяйственных растений и животных, то преобладающая часть их находится в личной, кооперативной или корпоративной собственности; собственность на потомство обычно регулируется специальными соглашениями.

Несколько особняком стоит проблема легального статуса генетических ресурсов, собранных и поддерживаемых ex situ (генобанки, ботанические и зоологические сады и т.п.) в интересах частных лиц, общественных или государственных институтов. В двух последних случаях дифференцирующая трактовка понятий "собственность" и "фактическое право распоряжения" нередко привлекает внимание к формуле "ответственное управление".

Нелишне вспомнить, что конвенция не является юридическим актом прямого действия. Это значит, что даже после ратификации конвенции страной обязанность следовать ее рекомендациям не наступает автоматически для всех граждан. Предполагается, что система мер к исполнению этих рекомендаций должна быть разработана и претворена в жизнь на национальном уровне правительствами стран-участниц конвенции. Определяя национальные стратегии в области доступа к генетическим ресурсам и соучастия в возможных выгодах от. их использования, страны происхождения на данном этапе фокусируют внимание преимущественно на регулировании физического доступа к ресурсам путем создания уполномоченных правительствами организаций, разрешительной системы, контролируя экспорт.

Формирование представлений о правах на интеллектуальную собственность (в том числе в сфере биотехнологии и примыкающих к ней) шло в совершенно иной среде, сравнительно быстрыми темпами и имело достаточно определенные практические результаты. Наблюдается прямая связь между проработанностью правовых систем защиты интеллектуальной собственности и уровнем развития биотехнологии в различных странах. В каком-то смысле они коэволюциони-ровали, причем начало этому процессу положило отнюдь не обсуждение границ "общего достояния человечества" или национального суверенитета в вопросе о генетических ресурсах. Доминировали интересы частной собственности.

Системы защиты интеллектуальной собственности (с помощью патентов, прав селекционеров, авторских прав, коммерческих секретов и других механизмов) предоставляют держателю соответствующих прав возможность эксклюзивного использования результатов изобретений по меньшей мере в определенный период времени. Обладателями же прав на интеллектуальную собственность в большинстве случаев являются промышленные корпорации, научно-исследовательские и образовательные учреждения, хотя это могут быть и частные лица. При решении вопроса о патентоспособности того или иного изобретения решающую роль имеют соображения одновременного наличия элементов новизны (неочевидности), практической полезности (по меньшей мере потенциальной) и воспроизводимости (в руках профессионалов).

Пока не сложилось единого мнения по поводу того, какие организмы и генетические материалы могут включаться в сферу патентной защиты. Необходимость одновременного соответствия критериям новизны и полезности, а отчасти и этические соображения первоначально исключали из числа патентуемых объектов все живые организмы, которые могут быть обнаружены в природе. Затем патентная защита была сочтена возможной для штаммов микроорганизмов - сначала полученных в результате селекционной работы и/или используемых в рамках конкретных технологических процессов, а с 1980 г. и полученных с помощью генетической инженерии из природных или селекционированных форм. Защита интеллектуальной собственности на новые сорта растений осуществляется преимущественно с использованием "прав селекционеров" (она ближе к системе охраны авторских прав - "копирайт"), хотя и в этом случае не исключается патентование. Права селекционеров животных в прежние годы охранялись преимущественно благодаря коммерческим секретам, но в последние годы положение резко изменилось в связи с расширяющимся применением патентной защиты по отношению к трансгенным животным. Эта практика берет свое начало в США, а сейчас ее поддержало и Европейское патентное ведомство.

С развитием геномики связаны инициативы по патентованию не только генов и их комбинаций, но и определенных (впервые расшифрованных) первичных последовательностей нуклеиновых кислот (ДНК и РНК), На это следует обратить внимание, поскольку в отдельных случаях даже их функциональная роль, не говоря уже о строго доказуемой полезности для решения конкретной технологической задачи, остается не вполне ясной. Таким образом, если в классических случаях патентодержателю предоставляется право распоряжаться для оговоренных целей организмом, его потомством, какой-либо частью организма, его генетического аппарата или их копиями, то в упомянутом варианте речь идет уже об эксклюзивном праве распоряжаться генетической информацией как таковой.

Представители биотехнологической промышленности и науки подчеркивают, что защита результатов разработок патентованием является мотором развития событий в этой области, побудителем инноваций и гарантом возврата потребных для разработок значительных финансовых средств. Вместе с тем эта практика порождает немало вопросов. Отмечается, в частности, что предоставление так называемых "широких патентов" в сфере геномики начинает размывать различия между понятиями "изобретение" и "открытие". Кроме того, патентование тех или иных ключевых структур и процессов может означать передачу в эксклюзивное пользование некоего научного инструментария, необходимого для дальнейшего изучения функционирования живых организмов в интересах всего общества, а также для получения целых серий лекарств, пищевых и технических продуктов, критически важных для отдельных стран.

Некоторые страны отказываются включать в новые перечни потенциально патентуемых объектов расшифрованные первичные последовательности нуклеиновых кислот "сами по себе", растения, животных, не генетически модифицированные микроорганизмы, а также изобретения, основанные на традиционных для данной страны знаниях, либо те, "коммерческое монопольное использование которых может оказать неблагоприятное воздействие на сельское хозяйство и рыболовство, потребление продуктов, составляющих основу питания и здоровья населения страны". Острые дискуссии, в том числе по этическим соображениям, вызывает также патентование трансгенных животных. Соответствующее решение Европейского патентного ведомства было, в частности, обжаловано в европейских судебных инстанциях Нидерландами. Критическую позицию в отношении подобных инициатив занимают многие христианские церковные и неправительственные "зеленые" организации. Стремясь подчеркнуть сомнительность складывающейся практики делегирования патентным ведомствам права окончательного решения вопросов, выходящих за рамки чисто технологических, группа оппозиционно настроенных авторов подготовила заявку на предмет патентования гибрида человека и шимпанзе. Впрочем, у этой эпатажной акции была, вероятно, и более масштабная цель - привлечь внимание к последствиям использования известной формулы: "возможно - следовательно, необходимо".

Как обладатели прав физической собственности на генетические ресурсы, так и обладатели прав интеллектуальной собственности на полученные с использованием этих ресурсов коммерческие продукты и технологии заинтересованы в расширении полномочий (в том числе в географическом отношении), их легализации не только на суверенных национальных территориях. Сам по себе встречный характер противоречивых правовых представлений и экономических интересов может способствовать некоторой их гармонизации. Без этого вряд ли возможно выработать общие правила игры.

С целью сближения позиций используются различные каналы. Например, в переговорах по линии Всемирной торговой организации (ВТО) в центре внимания оказываются предложения по стандартизации требований к системам защиты интеллектуальной собственности (Trade Related Aspects of Intellectual Property Rights - TRIPS). В обсуждаемом ныне нормативном пакете TRIPS разрешается (ст. 27-36) исключать из перечня потенциально патентуемых биологических объектов "животных и растения, кроме микроорганизмов" при условии, что защита сортов растений будет производиться путем либо патентования, либо специальных мер. В то же время неоднократно указывалось на расхождения в формулировках целей и механизмов их достижения, которые применяются в подобных TRIPS документах и в Конвенции о биоразнообразии, предлагалось приблизить формулировки к принятыми в конвенции. Отмечалось в этой связи, что некоторые патенты могут вступать в противоречие с суверенным правом наций на использование собственных генетических ресурсов.

Гармонизации позиций пока препятствует и то обстоятельство, что в документах ВТО не упоминается об участии стран происхождения генетических ресурсов в возможных выгодах от их использования. С другой стороны, вполне возможно, что оптимизации взаимоотношений партнеров в сфере "доступа и соучастия" на первых этапах, могут способствовать и не очень значительные изменения в принятой практике оформления патентов. Предлагается, например, сделать обязательным документальное подтверждение происхождения генетических ресурсов, упоминаемых в заявках на патенты или иных документах по защите интеллектуальной собственности. Проработка этого предложения начата по линии Всемирной организации интеллектуальной собственности. Поиски соответствий с ориентирами конвенции предпринимаются также Международным союзом по защите новых сортов растений (UPOV).

О СПРАВЕДЛИВОМ И ВОЗМОЖНОМ СОУЧАСТИИ

Как упоминалось выше, Международная конвенция о биоразнообразии связывает доступ к генетическим ресурсам со справедливым участием партнеров в выгодах от их использования. Можно, однако, констатировать, что хотя понятие "справедливый" в ходу уже не одну тысячу лет, консенсуса в его трактовке пока достичь не удалось. Поэтому лучше не предпринимать еще одну попытку в этом направлении и обратиться к тем событиям, которые уже сегодня делают возможным то или иное соучастие в выгодах от эксплуатации ресурсов.

Преобладающее число двунаправленных процессов "доступ - соучастие" материализуется сегодня на основе контрактных соглашений. Основные достоинства и недостатки последних обобщены в работе [6]. Контракты могут быть как дву-, так и многосторонними; простыми (соглашение о передаче материала на определенных условиях) и сложными (соглашение о кооперированном проведении исследований и разработок). Форма контрактного соглашения давно и широко применяется в юридической, научно-технической и коммерческой практике большинства стран. Договаривающиеся стороны бывают представлены и физическими, и юридическими лицами, организациями или объединениями различных форм собственности и профиля основной деятельности. Очевидное преимущество контрактных соглашений в сфере "доступа и соучастия" -возможность оформить вполне конкретный процесс, движителем которого являются обоюдные интересы участников.

Те или иные формы компенсации за доступ к генетическим ресурсам в рамках контрактных соглашений реализовывались и до того, как была принята конвенция. Что в этой практике изменилось или может измениться? В общей форме ответ заключается в том, что в поле поиска конкретных оптимальных решений вводится набор согласованных всеми сторонами конвенции ориентиров. Контурно намечается также комплекс правовых норм, которые должны способствовать претворению этих ориентиров в жизнь. Если говорить о контрактных соглашениях, то оптимизация здесь предполагает прежде всего постепенное выравнивание возможностей сторон.

Пригодной на все случаи жизни формы контрактного соглашения не существует, и вряд ли ее удастся создать в ближайшие годы - слишком различны конкретные ситуации заключения каждого из них. В то же время предложен ряд полезных индикаторов [7], с помощью которых можно оценивать как содержание соглашений о передаче генетических материалов, так и процесс предварительных переговоров. Той же цели служат и разрабатываемые в настоящее время с учетом духа и буквы конвенции разнообразные кодексы и руководства [8]. Рекомендации этих документов пока не носят обязательного характера, но они детализируют ряд положений конвенции, которым предлагается следовать в добровольном порядке и тем, кто передает генетические ресурсы, и тем, кто их приобретает. Пусть косвенно, подобные документы могут благоприятно влиять на обстановку переговоров и принятие решений.

В настоящее время предпринимается попытка утвердить положение конвенции о предварительном информированном согласии и взаимосогласованных условиях в качестве действенного механизма при заключении контрактов на передачу генетических материалов. Это касается возможности поэтапного уточнения условий соглашения: в случае успеха в разработке коммерчески востребованного продукта его продажа может обеспечить "выгоду" иного размера и характера, чем та, которая обычно рассматривается как компенсация за право пользования генетическими ресурсами на этапе поисковых работ.

Следует отметить также, что в соглашениях такого рода все чаще фигурируют неденежные формы компенсации за доступ к ресурсам, в том числе информационное обеспечение, дополнительное образование, соучастие в публикациях и заявках на патенты, лизинг или обеспечение научно-технической литературой, приборами, реактивами, методиками и т.д. Предоставление неденежных форм компенсаций может содействовать повышению научно-технического потенциала стороны, обладающей ресурсами, и тем самым материализации замысла "ресурсы в обмен на технологии". Кроме того, повышаются шансы адресного использования компенсаций и достижения приоритетных целей конвенции (среди последних сохранение биоразнообразия до сего дня остается системой мероприятий, требующих внешнего финансирования, источники которого зачастую либо неясны, либо неадекватны задаче).

Само по себе достижение конкретных договоренностей о доступе и соучастии - непростой процесс. Он может быть длительным, его участникам, как правило, приходится согласовывать позиции заинтересованных сторон, отвечать на возникающие вопросы и критику оппонентов, преодолевать неясности в существующей нормативной базе. Тем не менее в последние годы в ряде стран заключается все больше подобных контрактов. По-видимому, будет полезным описать их характерные детали на примере одного конкретного соглашения из числа тех, информация о которых опубликована [9,10].

Рассмотрим краткую историю подписания соглашения о кооперированных исследованиях и разработках между Иеллоустоунским национальным парком и фирмой "Diversa". Поскольку две эти организации располагаются в одной стране (США), отпадает необходимость анализировать механизмы трансграничного перемещения ресурсов. В то же время пример интересен тем, что контрактом оказались связаны учреждения, существенно различающиеся с точки зрения их функционального назначения, правового и экономического статуса: одна сторона представлена коммерческой компанией биотехнологического профиля, другая - национальным парком, администрация которого управляет частью территории так называемых федеральных земель и в этом качестве подотчетна вышестоящей администрации национальных парков при Министерстве внутренних дел.

Предметом переговоров и достигнутого впоследствии соглашения являлись условия доступа фирмы к ресурсам парка и условия соучастия последнего в возможных выгодах от их использования. В процесс переговоров парком была вовлечена неправительственная некоммерческая организация со значительным опытом консультативной деятельности - World Foundation for Environment and Development (WFED). Стоит отметить, что США подписали, но пока не ратифицировали конвенцию. Поэтому соблюдение требований предварительного информированного согласия и взаимно согласованных условий в данном случае явилось следствием не претворения в жизнь требований конвенции, а итогом переговорного процесса на фоне рыночных отношений, с одной стороны, и в рамках действующих нормативных документов, регулирующих отбор и характер использования образцов на территории парка, - с другой.

В прошлые годы ограниченный по объему сбор образцов (почв, вод, растений и т.п.) в парке допускался только для исследовательских целей, с письменного разрешения администрации, но без каких-либо обязательств перед последней. По материалам анализа полученных в парке образцов биоразнообразия написано множество научных статей и книг. Однако убедительным стимулом к пересмотру действовавшей схемы доступа, которая исходила из представления о том, что вся биота парка является общенациональным достоянием, послужили следующие события.

В 1966 г. профессор Брок и его студент выделили из горячего источника парка новый вид термофильной бактерии; ему было присвоено название Thermus aquaticus. После изучения отличительных свойств этой бактерии в 1969 г. было опубликовано ее описание, а типовой штамм вида в соответствии с принятыми международными правилами помещен в Американскую коллекцию типовых культур.

Из коллекции его получил (за 35 долл.) сотрудник Cetus Corporation доктор К. Муллинс. В 1984 г. он изобрел процедуру использования термостабильного фермента указанной бактерии (ДНК-полимеразы) для осуществления так называемой полимеразной цепной реакции (ПЦР), оказавшейся необычайно полезной для многих областей биотехнологии, медицины и исследования окружающей среды. За результаты этих исследований К. Муллинс был удостоен в 1994 г. Нобелевской премии по химии. Патентные же права на технологию ПЦР были проданы фирмой Cetus Corporation швейцарской корпорации F. Hoffman - La Roche за 300 млн. долл. Полагают, что объем ежегодных мировых продаж технологий и продуктов с использованием ПЦР составляет примерно 200 млн. долл. и продолжает расти, по мере того как находятся все новые области применения реакции. При этом парк не получил никаких дивидендов от продаж продукта, разработанного на основе найденной на его территории бактерии.

Эти события широко обсуждались в прессе, и в 1995 г. парк при консультационном содействии WFED приступил к модификации действовавших механизмов доступа к своим ресурсам с тем, чтобы обеспечить свое соучастие в возможных выгодах от их использования компанией "Diversa".

Двухлетние переговоры закончились в 1998 г. подписанием между парком и компанией "Diversa" соглашения о кооперированном проведении исследований и разработок сроком на пять лет. Во исполнение контракта парк допускает "Diversa" к изучению микробного разнообразия на своей территории, включая отбор образцов, выделение культур и генетического материала, в необходимых случаях - с участием сотрудников парка. Компания получает право применять отобранные образцы для разработки коммерческих продуктов. Для тех же целей ей разрешается пользоваться выделенными на территории парка ранее (в период действия прежних инструкций, ограничивавших коммерческое использование) культур микроорганизмов.

В свою очередь, компания предоставляет парку денежные и неденежные компенсации. Первые предполагают выплату итоговой суммы в размере 100 тыс. долл. в течение пяти лет. Вторые (75 тыс. долл. ежегодно) включают доступ к технологиям, методикам, некоммерческой информации компании. Кроме того, соглашение предусматривает отчисление парку доли прибыли - в случае, если разработанный компанией с использованием биоты парка биотехнологический продукт поступает в продажу (до 10%, если прибыль от продаж достигнет уровня 50-200 млн. долл.). Из компенсаций последней категории 50% парк может употребить на собственные нужды, а еще 50% обязуется передать Администрации национальных парков.

Обсуждение условий контракта и мероприятий, с ним связанных, происходило достаточно открыто и привлекло общественное внимание. Чтобы оценить соответствие условий соглашения сложившимся в различных секторах общества представлениям о "справедливом и возможном", на отдельных этапах к переговорам привлекались эксперты из незаинтересованных в конкретном соглашении организаций - федеральных научных (Национальные институты здоровья), промышленных (ряд крупных биотехнологических корпораций), национальных неправительственных и отдельных зарубежных (NBio, Коста-Рика).

Тем не менее в период подготовки документа по крайней мере две неправительственные организации опротестовали соглашение, характеризуя его как незаконное. Среди доводов в поддержку такого мнения выделим два: 1) содержание контракта и процесс переговоров недостаточно "прозрачны", в их обсуждение слабо вовлечена широкая общественность; 2) контракт оформляет коммерческую сделку с использованием не принадлежащей парку собственности; это собственность всех налогоплательщиков, поскольку она общенациональная (федеральная). Заметим, что в данном конкретном случае этические соображения не играли заметной роли, как и всегда, когда речь идет о доступе к генофонду микроорганизмов, а не "животных или человека".

Противоречия в вопросе об уровне прозрачности процесса переговоров и текста контракта были с некоторыми оговорками устранены. Компания ссылалась, в частности, на нормы коммерческого законодательства и отстаивала право считать конфиденциальной информацию о ценовой политике. Вопрос о собственности и правах распоряжения ею в итоге дискуссии получил следующее освещение. Незаконной можно было бы признать прямую продажу или иную переуступку прав на образцы биоты, обитающей в парке (например, продажу семян растений с целью их последующего разведения и извлечения выгоды). По договору же из полученных в парке микроорганизмов выделялись гены, кодирующие синтез полезного продукта (чаще всего фермента). Эти гены далее встраивались в геном другого микроорганизма - хозяина; именно последний использовался для выработки в промышленных условиях интересующего компанию продукта. Таким образом, в конечном итоге компания эксплуатировала не биологический объект, обретенный в парке, а результаты его изучения. Поэтому речь идет не о запрещенном коммерческом применении собранных образцов, но о возможности практического использования научных результатов.

Как видим, в данном случае имеют место достаточно тонкие различия, и эта проблема, несомненно, заслуживает дальнейшего рассмотрения, в частности, в связи с предложенным в конвенции определением генетических ресурсов, с возможной оценкой последних, вопросами фактической и/или потенциальной их ценности и принадлежности.

В целом описанный здесь эпизод закончился к удовлетворению его участников, соглашение было подписано. А Конгресс сообщил о намерении модифицировать, с учетом новой постановки вопроса и приобретенного опыта, законодательство о национальных парках. Компания "Diversa" подписала в последующий период сходные контракты с рядом стран - сторон конвенции (Исландия, Коста-Рика, Индонезия). Парк же использовал часть полученных по соглашению средств для проведения активной кампании с целью развития у подростков интереса к изучению биоразнообразия микробов на его территории.

* * *

Краткое заключение хотелось бы адресовать тем российским читателям, которые считают себя фактически или потенциально сопричастными деятельности в сфере оптимизации процедур доступа к генетическим ресурсам и соучастия в возможных выгодах от их использования. Международная конвенция о биоразнообразции фиксирует растущую убежденность в том, что правила игры должны быть оптимизированы. Однако совершенствование и гармонизацию действующей системы она оставляет на усмотрение стран-участниц, предлагая их вниманию общие ориентиры и суммируя позитивные плоды накапливаемого в мире опыта. Поэтому будущее развитие событий во многом зависит от конкретных шагов, предпринимаемых в той или иной .стране.

Россия, обладающая значительными генетическими ресурсами и немалым потенциалом развития биотехнологии, может выступать на международной арене и в качестве источника, и в качестве потребителя генетических ресурсов. Перемещение ресурсов происходит и на ее собственной территории, обеспечивая текущие научные, хозяйственные и другие потребности. Очевидно, что поле для оптимизации процедур здесь очень широкое, а сама задача их оптимизации, без сомнения, актуальна. При этом возникает проблема выбора временных приоритетов, ибо в условиях быстрой эволюции правовых, экономических и научных представлений всеобъемлющая и одномоментная оптимизация (путем принятия специального закона, например) вряд ли реальна.

Усовершенствовать процедуры доступа и соучастия можно либо путем оптимизации параметров уже идущего процесса (реализующегося в основном в рамках контрактных соглашений), либо путем разработки комплекса нормативных актов, регулирующих отношения между потенциальными участниками. Идеальным является гибкое сочетание обоих подходов. Однако развитие законодательной базы требует значительно больших усилий и затрат, а потому и времени. В этой ситуации представляется целесообразным на начальном этапе сфокусировать внимание на оптимизации реально идущего динамичного процесса. Как известно, совершенствование автомобилей привело в конечном счете к улучшению дорог, а не наоборот.

ЛИТЕРАТУРА

1. Конвенция о биологическом разнообразии. Женева, 1992.

2. Kate ten К., Laird S.A. The Commercial Use of Biodiversity. London: Earthscan Publ. Ltd., 1999.

3. Wilson E.O. Ed. The Diversity of Life. Norton, New York, 1993.

4. Masood E., Garwin L. Costing the Earth: When Ecology Meets Economics // Nature. 1998. V. 395. P. 42^427.

5. Glowka L. A Guide to Designing Legal Framework to Determine Access to Genetic Resources. IUCN, Gland, Switzerland, Cambridge and Bonn, 1998.

6. Bysfrom M., Einarsson P., Nycander G.A. Fair and Equitable. Sharing the Benefits from Use of Genetic Resources and Traditional Knowledge. Swedish Scientific Council on Biological Diversity, 1999.

7. Report of the Panel of Experts on Access and Benefit-Sharing. UNEP/CBD/COP/5/8.1999. November 2.

8. MOSAICC Project (Microorganisms Sustainable Use and Access Regulation lmemational Code of Conduct) Convention on Biological Diversity Compliance Recommendations: http.//www.belspo.be bccm/mosaicc.

9. Synthesis of Case Studies on Benefit Sharing Arrangements. Convention on Biological Diversity. UNEP/CBD/COP/4/lnf. 1998.4 May.

10. Macilwain С. When Rhetoric Hits Reality in Debate on Bioprospecting //Nature. 1998. V. 392. P. 535-540.