VIVOS VOCO: А.И. Салицкий, "О ТЕОРЕТИЧЕСКОЙ НЕДОСТАТОЧНОСТИ СОВРЕМЕННОГО СОЦИАЛЬНОГО ЗНАНИЯ"

Поводом для написания предлагаемой читателю статьи на столь амбициозно сформулированную тему послужили и постоянные дискуссии с коллегами востоковедами, и раздражение, которое испытываешь, наблюдая нынешнюю российскую действительность. Но, пожалуй, непосредственным толчком явилась проведенная в Москве в 1996 г. международная конференция "Жизнеспособность России" с довольно скромными, если не сказать нулевыми, результатами, несмотря на весьма представительный состав участников. Однако нуль - тоже результат (его иногда годами добиваются естествоиспытатели), и тот нуль - итог, который имеют сейчас обществоведы, дает богатую пищу для размышлений.

Прежде всего хотелось бы обратить внимание на то, что в современной России изучается несуществующая, или, как теперь говорят, виртуальная реальность. В самом деле, какая там "демократизация", когда полным ходом развивается деспотия и идет бандитизация страны; какая "финансовая стабилизация", если большинство населения и предприятий, подобно лесковскому Однодуму, кажется, приучились обходиться вовсе без денег; о каком инвестиционном процессе можно говорить, когда рынок открыт для товарного нашествия и уже в значительной мере монополизирован извне, а деньги, не находя не только прибыльного помещения за пределами монопольного сектора, но и просто безопасного хранения, огромным потоком устремляются за рубеж? Банк или ростовщик, министр или капиталист, милиционер или бандит, элита или бюрократия - этот ряд можно продолжать бесконечно.

"Негатив", или, как теперь принято выражаться, "чернуха", во всю смакуется газетчиками и тележурналистами, но серьезный научный анализ аномальных социально-экономических процессов отсутствует. Между тем у них есть, как и у "позитивных становлений", своя логика, свои причины, свои механизмы. Позитивные тенденции отнюдь не обязательно должны и будут преобладать; как справедливо заметил один из участников упомянутой конференции, страна может просто "рассосаться".

Очевидно, что существуют не только негативные социально-экономические процессы (например, деградация человека, имеющая в современной России статистическое подтверждение в падении индекса развития человеческого потенциала), но и отрицательные социальные типы: вор, мошенник, казнокрад, бюрократ... Никто не мешает этим персонажам, отрицательным для хозяйства и общества в целом, быть положительными в микросреде - "хороший парень", "любящий отец" и т.п. Вопрос лишь в том, на каком уровне ведется анализ, и правомерно ли "хороших ребят", сегодняшняя деятельность которых на макроуровне наносит зримые и ощутимые убытки обществу, зачислять в некую переходность, резерв роста? Чем измерять множество балансов и неравновесий, возникающих из суммирования положительных и отрицательных величин? Возможна ли общая теория "переходного" социума хотя бы как приближение, постоянный поиск? Вооружены ли ею западные специалисты? Попробуем разобраться.

АМЕРИКАНСКИЙ ПОЗИТИВИЗМ

Коллеги из США обычно обижаются, когда им говорят, что после Второй мировой войны в их стране не было предпосылок для появления хороших экономических теорий. Они не могли возникнуть в государстве одержавших в западном мире абсолютную победу гигантов химии, авиастроения, автомобильной промышленности. Нелепо думать об устройстве пылесоса, если он хорошо работает. Так же и с экономикой, и с экономической теорией, которая в США была просто не нужна, поправок последнего классика - британца Дж. Кейнса - вполне хватало для предотвращения коллапса спекулятивного капитала, подобного тому, что был пережит в 1929 г., и относительно спокойного управления хозяйственными американцами. Неудивительно, что собственное благополучие, с одной стороны, и закон экономии мышления, с другой, вызывали ощущение, будто другие народы "не умеют" работать, не способны изобретать, а уж если в чем-то и преуспевают - то по сверхестественным причинам (отсюда и экономические "чудеса" Германия, Японии, Южной Кореи и т.д.). В лучшем случае американская теория анализировала издержки производства (здесь для хозяйства США реальна угроза извне), быть может, потому учебники по экономике представляют некую смесь бухгалтерских книг и комиксов.

Спокойное мироощущение богатого народа, исключавшее проблематизацию экономической действительности, давало вместе с тем уверенность в способности критиковать хозяйственные и социальные теории, создававшиеся в иных обстоятельствах. Практика становилась критерием истины, причем особенно легко отбрасывались (без какой-либо научной критики) "германский универсализм" и "русский марксизм", который после окончания "холодной войны" и вовсе перестал рассматриваться как теоретическое направление. Пытаться доказывать даже отдельные теоретические достоинства "Капитала" теперь бесполезно, если ваш собеседник - из США. Он просто не читал "Капитала". Примерно так же обстоит дело с германскими коллегами, хотя говорят, что лекции по экономике и социальным наукам профессоров из бывшей ГДР лучше усваиваются студентами. Аналогичное мнение о качестве лекций "коммуняк" по сравнению с "демократами" приходилось слышать и от нашей студенческой молодежи.

Но продолжим размышления о позитивизме американского социального знания. Благополучная экономика не избавляет человека от житейских проблем, более того, дает возможность их тщательного исследования (благодаря наличию денег в университетах). Социологические исследования в США - это какое-то буйство уважительного отношения к человеку во всех его индивидуальных и групповых проявлениях. Ростки знания в психологии и праве, политологии и социологии множатся, переплетаются в междисциплинарные науки. Похоже, человечество никогда не имело подобного по объему запаса социального знания. Но это - позитивное знание, создаваемое в давно благополучной в целом стране. Главное же в том, что его накопление еще не дает приумножения реального знания, то есть понимания социальных процессов. В современной России американские социологические наблюдения могут "работать" с очень сильной натяжкой, а экономические концепции и вовсе неприменимы, даже если их авторы искренне хотят нам помочь. Они просто привыкли видеть вокруг зеленые плюсы-росточки и, углядев их в нашей действительности, наверняка не заметят жирных минусов-червяков, подгрызающих эти ростки снизу.

Позитивизм по определению не нуждается в философии. Не очень нуждается это течение самолюбивой исследовательской мысли и в классике. Нынче спорить и критиковать не очень принято. Важнее быстро дать свое, новое - успеть "застолбить", "загрантовать". Книги (точнее, их заголовки) - единицы информации, байты, одинаковые, как стандартные помидоры. Больше - не хуже. Эрудированность в "свежем" продукте преобладает над критикой. Научные споры редко носят жесткий характер - это, скорее, изящные дискуссии, приятные и легкие беседы - как бы в память французского происхождения основоположника позитивизма. И не в шутку можно противопоставить этой легкости долгие и упорные споры, десятками страниц изнурявшие читателя в классических произведениях, где конечным продуктом иногда являлось лишь уточнение категории.

Позитивному знанию это претит: проще ввести в оборот десяток новых, зачастую избыточных, терминов и, может быть, попутно - "новое" направление в социальных науках. Налицо не только отсутствие пропорции между утверждением и отрицанием, но и уверенное преобладание плюсов над минусами в отражении действительности. Социальная наука становится все более описательной.

ВПЕРЕД К КЛАССИКЕ?

Инструментальная недостаточность социального знания ведет к усиливающемуся рассогласованию движения последнего с тем, что наблюдается в иерархичных системах основных теоретических дисциплин естественного направления.

Еще до Второй мировой войны обществоведы-теоретики могли сравнительно легко ориентироваться в "новинках" физики и математики. Сейчас это кажется просто невозможным: естественное и социальное знания развиваются по разным моделям - в первом сохраняются "высшие" области, теория; во втором нарастает бесформенная масса. Политологи не разбираются толком в том, что волнует экономистов, историки не ведают, над чем бьются психологи, и т.д. Изредка мелькнет вроде свежая на вид "крупная идея - ан нет, до классики далеко.

Возможно, причина "измельчания" социального знания состоит именно в заземленности на практику. Соревнование государственных идеологий после войны заменило теоретический диспут. Однако из окончания соревнования человечество еще не сделало правильного теоретического вывода: проиграл не Маркс и германская школа мысли, а ее советские вульгаризаторы, которые Маркса не читали, а учили. Последний же остается (помимо всего прочего) крупнейшим прогнозистом, давшим научно обоснованное предсказание социальной революции в России в случае отхода Эльзаса и Лотарингии к Германии и ее поражения в будущей мировой войне с союзными Францией и Россией. Социальных прогнозов такого масштаба в наш век уже не было.

Но значит ли это, что теоретическое построение Маркса безупречно, а учение его "всесильно, потому что верно"? Нет. И дело не только в вульгаризаторах Маркса, упрощавших его мысли. Как справедливо заметил К. Ясперс, "... чем проще становилась мысль, тем действенней. Маркс не был марксистом" [1]. Автор "Капитала" изменил логике в главном - в теории прибавочной стоимости. Да, между рабочим и капиталистом есть отношения эксплуатации (которые особенно бросались в глаза в прошлом веке). Но при создании приемлемого для общества продукта есть между ними и сотрудничество - говоря современным языком, своего рода "социальное партнерство". Теоретическую ошибку человечество, впрочем, исправило, едва не истребив себя термоядом. В остальном же с Марксом, а шире - с германской школой экономической мысли нужно или соглашаться, или аргументированно спорить - ведь элемент эксплуатации за прошедшие полтораста лет никуда не делся и готов проявить себя в новых конфигурациях глобальных противостояний, скажем, "Север-Юг" или "Северо-Запад - Юго-Восток".

В чем, с другой стороны, одна из главных причин бурного развития наиболее значительной (германо-австрийской) школы социально-экономической мысли, уточнявшей и развертывавшей Маркса? Ответ, на мой взгляд, очевиден: в неблагополучии экономической жизни Германии в прошлом и нынешнем веке по сравнению с более продвинутыми западными и особенно заокеанскими соседями. Существовала реальная сверхзадача, и ее пытались решить. Наличествовал в Германии, конечно, и достаточный для теоретических исследований культурный потенциал, были, как это ни банально, "три источника". Примерно такие же обстоятельства позволили примкнуть к классике экономической теории группе отечественных ученых, начиная с М. Туган-Барановского и кончая Н. Кондратьевым и П. Сорокиным.

Вырисовывается, таким образом, своего рода инверсия в появлении и развитии социальных теорий высокого и высшего уровня - во всяком случае, на их экономическом срезе: неблагополучие рождает мысль. Сохранится ли эта закономерность в век интернационализации, окажутся ли земли средней и низкой хозяйственной плодородности наиболее питательными для решения теоретических задач, стоящих перед мировым социальным знанием? Хватит ли изящного позитивизма для устройства мировой экономики по единому сценарию торопящихся к процветанию наций - при всех социальных достоинствах этого процветания? Можно ли, соответственно, все социально-экономические явления современного мира описывать в терминах "перехода" странучастниц к уже имеющимся моделям благополучия? Не останутся ли при этом какие-нибудь крупные величины, способные преподнесши сюрпризы? Помимо, разумеется, классового противоречия, замеченного классиками и лишь отчасти преодоленного?

Исходя из большей разработанности теории в естественных науках, можно предположить существование и попытаться обнаружить в действительности (в том числе социально-экономической) отрицательные величины, во-первых, и негативные процессы, во-вторых. Как определить и измерить этот "негатив"?

РОССИЙСКИЙ НЕГАТИВИЗМ

Пожалуй, ни в одной другой крупной стране мира действительность не располагает в той мере, как в России, к мыслям о наличии негативных величин и процессов в экономике и общества.

Русская теоретическая классика в лице Н.Д. Кондратьева первой подошла (в похожих обстоятельства) к этой проблеме в 20-е годы нашего столетия. Интересно, что в одной из своих ранних работ ("Разложение устно-коллективной поэзии") Николай Дмитриевич, используя ретроспективный анализ и исходя из наличия прочной связи между материальными условиями жизни и формами культуры, показал упадок жанра в российской деревне на протяжении XIX века. В дальнейшем блестящий российский экономист сформулировал понятие обратимых и необратимых процессов в хозяйстве, из чего знаменитые кондратьевские "большие циклы" вытекали уже как частный случай. Позитивная тематика - прогнозирование будущего, планирование (Кондратьев был сторонником натурального плана) стали преобладать в работах зрелого мастера, что не позволило ему завершить разработку "негативной" темы. Возможно ситуация переменилась бы, но грянул "большой террор"...

В 90-е годы население России подверглось не только третьему за последние 130 лет массовому ограблению, но и столкнулось с таким количеством экономического "зазеркалья", что проблема систематизации и измерения отрицательных (негативных) величин и тенденций ощущается, как говорится, "кожей". Практика государства и отдельных субъектов хозяйства явилась в этот период прямым вызовом (отрицанием) не только американскому позитивизму, но и всем базисным постулатам классической теории, накопленным в капиталистическую эпоху - начиная от трудовой теории стоимости и трудовой этики и кончая представлением о целостности национального и мирового хозяйства. Вывода о стадиальной деградации российского общества, как представляется, уже недостаточно для того, чтобы охватить единым взором российский мир социально-экономических явлений.

Стихийный негативизм, ярко характеризующий ныне менталитет жителей страны, настойчиво требует выработки соответствующих категорий анализа. Многие из них, если говорить о социальных типах, были экзотичны даже в раннюю капиталистическую эпоху - ростовщики, бандиты, откупщики, князьки, опричники, сутенеры и т.п. Подробно на этой публике останавливаться не станем: это дело конкретных социологических исследований. Остановимся на главной категории - капитале. Именно она помогла К. Марксу развязать многие узлы с виду очень сложных общественных отношений.

"ТЕНЕВАЯ" ИЛИ "НЕГАТИВНАЯ"?

Термин "теневая" применительно к экономике современной России уже получил широкое распространение. Фактически он используется в том же смысле, что и "негативная экономика", свойственная ряду африканских государств с мощной коррупцией, наркомафией, работорговлей [2]. Подобное смешение понятий представляется малопродуктивным. Одной категорией обозначаются и расчетливый хозяйственник, всеми правдами и неправдами вытаскивающий из макроэкономической трясины свое предприятие, и ловкий продуцент всяческих липовых бумажек - так называемых акций, облигаций и т.п. Разница между такими агентами хозяйства принципиальная: первый работает на позитивную экономику, второй - на явный "негатив", ни в малейшей мере не заботясь о благополучии собственной страны, региона, района и т.д.

"Хозяйственники" второго рода являются, на наш взгляд, держателями негативного капитала (или антикапитала). Данная категория, зародившись в недрах экономики дефицита, обладает рядом сущностных отличий от классического капитала. Прежде всего антикапитал лишен трудовой и накопительной этики и содержания. Он очень тесно связан с истеблишментом, тяготеет к монополизации рынка (через лицензии, особые статусы - проще говоря, откуп), обрастает чудовищными неформальными вооруженными структурами, нелепыми атрибутами роскоши.

Кругооборот антикапитала в значительной мере осуществляется за счет полупринудительного ассортимента залежалого импортного товара, выпуска "ценных" бумаг (своего рода антиденег), вывоза сырья и топлива. Будучи во внутреннем плане бюрократическим, а во внешнем - компрадорским, негативный капитал заинтересован в известной неустойчивости социально-политического развития страны, частой смене администраций на высоком и среднем уровнях. Антикапиталу на руку законодательная неразбериха, систематическая дезинформация населения относительно природы экономических законов.

Теневая и негативная экономика совпадают лишь частично. Главное же различие между ними заключается в том, что "теневики" работают в конкурентной среде, а негативный капитал любыми средствами монополизирует различные ресурсы и рынки сбыта, беспощадно подавляя конкурентов. Капитал последних и формирует основную массу утекающих за рубеж денег, по объему значительно превосходящих пресловутые "инвестиции".

Разумеется, речь идет об абстракциях: вряд ли в современной России можно найти "чистые" примеры теневой и негативной экономической деятельности. Именно к поиску водораздела, границы между теневым и негативным капиталом во многом сводится задача экономистов - важно определить предел, перейдя который конкретный предприниматель в каждой отрасли "уходит в негатив" - со всеми вытекающими отсюда социально-культурными последствиями.

Из рассуждений об антикапитале следует мысль об его исключительно тесной связи с истеблишментом, властями на всех уровнях. Однако отличия антикапитала от капитала позитивного (основанного на сбережении, преобладании партнерства в фирмах над эксплуатацией и унижением сотрудников) этим не исчерпываются. Антикапитал крайне жесток - по числу заказных убийств наша страна, несомненно, в числе мировых лидеров. Эта тенденция не ослабевает: сверхмонополизация оставляет все меньше пространства для менее жестких участников хозяйственных отношений, они гибнут.

Негативный капитал не привык к спокойной созидательной деятельности (если не считать таковой наркобизнес и рекрутирование проституток). Он идет сверху, подчиняя себе производство через обращение, плодя должников для банков-ростовщиков. "Выручив" производителя ссудой (под астрономический процент), антикапитал постепенно приобретает контроль над бухгалтерией и т.д. Национальная промышленность становится простым товаром для обмена на "зеленые" западных и восточных пройдох-инвесторов. Едва ли нужно объяснять, что при таком положении гиганты отечественной индустрии, науки, информатики и пр. оказываются вне зоны внимания подлинных реставраторов - они "вне игры".

Я намеренно сгущаю краски. Все в мире, включая и антикапитал, содержит в себе самоотрицание. Вероятно, по мере раздела территорий антикапитал может начать продуктивную социальную работу. Однако, увы, симптомов этого явления в нашей стране пока не видно. Саморазвитие негативного капитала продолжается, плодя деградацию, нищету, абсурд.

МЫ ИЗУЧАЕМ, НАС ИЗУЧАЮТ

В познавательном диалоге "Россия и мир" выясняются очень интересные непонимания и, конечно, вечные шаблоны взаимовосприятия. О последних уже написано немало. А вот на нюансах непонимания следует остановиться подробно. Главная их причина - некритичность подходов к существующим на Западе и в России социумам. В результате происходит лавинообразное накопление плохо систематизированных, обрывочных эмпирических сведений, которыми, впрочем, нередко искусно манипулируют далекие от науки политики.

Кризис осмысления российской действительности во всей специфике дегенерационно-регрессивных процессов одинаково характеризует и возможности отечественного обществоведения, сидящего на голодном пайке в прямом и переносном смысле, и невразумительность богатеньких аналитиков из всевозможных фондов и агентств.

Тщета усилий обеих сторон особенно хорошо заметна в том, как изначально обе группы исследователей готовы усмотреть позитивные ростки повсюду, включая бордели, а затем пытаться выяснить, что же все-таки мешает демократизации, прогрессу, становлению правового государства и т.п. Скрупулезный анализ выявляет помеху - отсутствие этих самых ростков при обильном присутствии упадка, деградации, криминализации. А их изучать как-то непривычно, даже боязно.

Российская действительность с легкостью опрокинула американский позитивизм и модельное видение мира: к идеалу во всех уголках планеты тянутся полумодели, четвертьмодели и недомодели. В зависимости от количества "модельности" разным странам предстоят разные по срокам "переходные периоды", "трансформации" и т.д. Схема чересчур проста и не содержит необходимого для движения разнообразия, балансов и двигателей.

По мере приближения к модели большинства стран мир теряет динамику и восприимчивость к новому - начинается глобальный застой, или, говоря современно, - устойчивое развитие. Последнее понятие, видимо, отражает бессознательное стремление западных и модернизирующих элит к покою, увы, недостижимому в силу действия законов движения.

Кризис перепроизводства, в том числе избыточного эмпирического знания, отнюдь не специфичен для российского обществоведения. Сходные мытарства испытали многие развивающиеся страны - не случайно у нас теперь часто пищут о латиноамериканизации России. Беда в другом: в Южной Америке есть и динамичная Бразилия, и непутевая Колумбия - страна с самой длинной конституцией в мире. Где взять адекватные примеры? Возможны ли они вообще?

Думается, что да - век информации все же дает нам возможности для достаточно точных межстрановых сравнений, хотя бы в форме индекса человеческого развития, исчисляемого Программой развития ООН. В России он в 90-е годы стремительно падал, отражая деградацию человека [3].

Интересен и продуктивен анализ послевоенной школы латиноамериканской экономической мысли. Среди многих проблем, к решению которых это направление подошло вплотную, - вопрос о становлении национальной буржуазии (специализирующейся на замещении импорта, а затем и индустриализации) в условиях гнета буржуазии компрадорской и, соответственно, широкий спектр решений в области внешнеэкономического регулирования, интеграции экономически слабых государств и т.д. И все же при всех достоинствах опыта развивающихся стран он не универсален. Самый существенный изъян - динамика запуска хозяйственного механизма.

В изначально бедных странах она существенно отличается от российской ситуации, где в 90-е годы произошло массовое обеднение, в том числе средних слоев. Они не привыкли к бедности и вряд ли смогут играть роль традиционного сектора (социального амортизатора) в дуальном механизме развития и роста, получившем широкое распространение в освободившихся от колониализма государствах после Второй мировой войны. Вдобавок "традиционный" сектор в России в основном сосредоточен в городах, и загородные сотки горожан не способны полностью натурализовать их хозяйственную деятельность.

Время ставит перед отечественными и зарубежными исследователями России многообразные задачи, решение которых, как представляется, может лежать в научном изучении и измерении социальных явлений и процессов, расположенных как бы под осью абсцисс. Тогда будет проще определить координаты конкретных социальных типов - в том числе негативных: "ростовщиков", "сырьевиков", "откупщиков-импортеров" и т.д., а также вычислить кривые, по которым развиваются негативные динамические процессы, функционируют те или иные социальные группы. К примеру, городской неформальный сектор, думается, колеблется вниз-вверх вокруг самой оси абсцисс; он потенциально готов как к становлению национального среднего и мелкого предпринимательства, так и к впаданию в сугубый бандитизм и воровство.

ИЗМЕНЕНИЕ ИЛИ УТОЧНЕНИЕ?

В редкой современной статье или книге, описывающей социальные процессы, не встретишь выражения типа "ситуация изменилась", "мир стал иным" и т.п. Страны и народы легко "меняют ориентации развития", "экономические модели", "выбирают политические системы". При этом полному забвению предаются исходные ограничивающие категории обществоведения. Введенный нами термин "антикапитал", противостоящий своему брату-близнецу, досконально исследованному Марксом на абстрактно-статическом уровне (это не полный антипод - об этом ниже), - всего лишь маленькое уточнение, выдвинутое исключительно в дискуссионном порядке. Поэтому необходимы оговорки.

Антикапитал противостоит капиталу своей нетрудовой (социальный аспект) и растратной, антинакопительной сущностью (технико-экономический аспект). Так же, как и его положительный близнец, антикапитал содержит в себе самоотрицание, оба могут перетекать друг в друга. Даже в опрятной скандинавской версии его величество социальный капитализм отнюдь не прочь полакомиться "негативом". Важно другое - изучать надо обоих братьев. Причем в российском случае история становления антикапитала в "экономике дефицита" (или ранее) заслуживает куда менее торопливого автора. Интересными могли бы быть и прогнозы дальнейшей эволюции антикапитала. Так, вполне возможно его перетекание в "антиимпериализм", что не исключает даже отдачу национальной территории. Нужны, конечно, и адекватные страновые сравнения. Столь же адекватным должен быть и круг социологических аналогий при анализе общественных отношений, вытекающий из антикапитала.

Еще одна оговорка. Капитал и антикапитал объединяет любовь к деньгам. Поэтому парочка все же не может создать достаточно надежное устройство для сбалансированного развития хозяйства планеты. Сколь ни существенными кажутся иной раз растраты производительных сил в одной, отдельно взятой стране, мир в целом продолжает трудиться с огромным положительным (в "американском" смысле) балансом. Звучат колокола пределов роста, "устойчивого развития", а экологи с тревогой ждут наступление XXI века. Парадокс в том, что ситуация может усугубиться и достичь катастрофы перепотребления, если антикапитал "образумится" и займется ростом производительных сил.

Анализ империалистической стадии капитализма, проведенный германской социал- -демократией, незаслуженно забыт многими теперешними экономистами. Р. Люксембург считала неразрешимой проблему сбыта при "чистом" буржуазном обществе - только капиталистов и пролетариев. Соответственно, империализм в ее понимании с необходимостью требовал "третьих лиц" как внутри капиталистических стран, так и в мире в целом - в лице крестьянской периферии.

Третьи лица есть и всегда будут в системе, где неопровержимо действует гегелевская (а точнее, восточная) диалектика триад. На битву дракона и тигра всегда будет кому посмотреть и сделать правильные выводы - даже если оба не погибнут, а сольются в объятиях. Эти третьи лица просто не входят в плоскость братьев-капиталов; взаимодействуя с ними, живут в других пространствах. У них другие принципы - охранительные, нулевые; другие задачи - выжить, улучшить качество, а не повысить количество.

Третьи лица готовы сжаться, сократить избыточное хозяйство. Они не увлекаются денежными мифами, а живут простыми натуральными истинами. Их число должно расти для предотвращения кризиса избытка. Не исключено, что такое движение происходит в результате ухода в традицию классического капитала, раздраженного шумами на "современном" этаже, где буянит молодой антикапитализм.

Возможно, восточные мудрости и российский негативизм дадут новые "развязки" для преодоления излишнего позитивизма мирового развития и мышления. Не исключено, что производство только на самых плодородных землях составит реальную альтернативу финансовому вздутию экономики и будущие поколения познают радости сокращения ненужного.

ЛИТЕРАТУРА

1. Ясперс К. Нищие и христианство. М.: Медиум, 1994. С. 107.
2. Гевелинг Л.В. Негативная экономика в Африке. Становление криптосоциальных общностей // Вестник Московского университета. Серия 13. Востоковедение. 1992. № 2.
3. Доклад о развитии человеческого потенциала в Российской Федерации. 1995. М.: Academia, 1996.