VIVOS VOCO: И. М. Чирскова, "ЦЕНЗУРНАЯ РЕГЛАМЕНТАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ В РОССИИ"

ЦЕНЗУРНАЯ РЕГЛАМЕНТАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКОЙ НАУКИ
В РОССИИ ВТОРОЙ ПОЛОВИНЫ XIX ВЕКА

И. М. Чирскова

Институт цензуры - действенное орудие правительственного влияния на создание, хранение, распространение и потребление социальной информации. Функции цензуры неизменны - контроль, охрана, санкция, регламентация, репрессия, но значение и иерархия их во времени менялись в зависимости от политической конъюнктуры. Сведения исторического характера всегда рассматривались в качестве социально важных. Поэтому в разное время табуировались те или иные проблемы, факты, личности, замалчивались целые исторические периоды. Цензура оказывала существенное влияние на репертуар исторической литературы, как научной, так и популярной.

Применительно ко второй половине XIX в. к числу щекотливых тем можно отнести личную жизнь и государственную деятельность особ императорской фамилии, высших сановников, работу государственных учреждений, злоупотребления чиновников всех рангов, описания смутных периодов истории, противоправительственные деяния (покушения, политические процессы, революционные и крестьянские выступления, беспорядки в учебных заведениях), женский и национальный вопросы, революционные события за рубежом, деятельность различного рода религиозных сект и др. Обсуждение этих тем в печати если и допускалось, то только в соответствовавшей целям правительства интерпретации, с тем чтобы ни в коем случае не нарушать общественного спокойствия.

В разные эпохи функции цензуры наполняются специфическим содержанием, причем в периоды глобальных перемен ее роль заметно усиливается. С возрастанием значения печатного слова в XIX в., его влияния на умы, по мере повышения культурного и образовательного уровня населения цензура в еще большей мере должна была стать фильтром для враждебных ценностей. Вторая половина прошлого века отмечена многими судьбоносными для страны событиями. Крымская война, отмена крепостного права, земская, военная и судебная реформы, обновление системы образования, покушения на Александра II и его убийство, возникновение революционных кружков разного толка, либерального движения - все это не могло не получить отражения в печати, не стимулировать поиск исторических предпосылок, истоков и параллелей происходившему. А это, в свою очередь, требовало неусыпного контроля со стороны властей.

Выполняя охранительную функцию, цензура в доступных ей рамках была призвана обеспечивать стабильность в обществе за счет изъятия из печати информации, которая могла бы получить нежелательный резонанс. Замалчивались исторические факты, имевшие "опасные параллели" с современностью. Особенно четко это проявилось во второй половине XIX в. Польские события 60-х годов привлекли внимание к историческим работам, касавшимся национальной политики. Женское движение 60-70-х годов вызвало поток публикаций, посвященных женскому вопросу, которые всегда цензуровались с особой тщательностью. Наступление на женские учебные заведения в конце 70-х и в 80- -е годы еще более обострило проблему и вызвало ужесточение цензуры, особенно в отношении публикаций, затрагивающих недавнюю историю женской эмансипации 60-х-начала 70-х годов. В поле пристального надзора цензуры постоянно находились проблемы образования, учащейся молодежи, прежде всего университетской. Эпоха реформ не составила исключения. Активизация студенческого движения, широкое обсуждение проекта университетского устава 1863 г., превращение университетов в "рассадники революционеров" - все это создало особую атмосферу, в которой влияние цензурных органов возросло. Цензура поощряла публикации, способствовавшие сохранению спокойствия в обществе, подчас в ущерб исторической правде, точности воспроизведения источника, допускались даже намеренные искажения. Однако к чести царской цензуры следует отметить, что чаще практиковалось умалчивание фактов, чем откровенная их фальсификация.

* * *

Ко второй половине XIX в. цензура прошла длительный путь развития, прочно закрепив свои основные функции, накопив значительный опыт борьбы с вольномыслием. Однако правовой статус цензуры, соответствующее законодательство ни в коей мере не удовлетворяли требованиям практики. Продолжал действовать устав 1828 г., дополненный многочисленными циркулярами, распоряжениями, инструкциями и указаниями, в 30-40-е годы широкое распространение получила ведомственная цензура. Законодательная неразбериха создавала колоссальные трудности как для самих цензурных органов, так и для авторов, которые были беззащитны перед произволом чиновников. По словам одного из информированных знатоков той эпохи академика С.В. Рождественского, к 1862 г. насчитывалось 22 специальные цензуры. Очевидно, что столь громоздкая система не могла обеспечить четкой работы. Нужны были организационные преобразования. Подготовка нового цензурного устава началась в 1857 г. и растянулась на восемь лет, завершившись принятием "Временных правил о печати" 6 апреля 1865 г., которые долгое время выполняли роль цензурного устава.

В эпоху великих реформ Александра II цензура, как и многие другие государственные институты, подверглась существенной трансформации. В начале 60-х годов произошли некоторые структурные изменения: было упразднено Главное управление цензуры, часть функций которого возложили на Министерство народного просвещения. В ведении последнего оказались цензурные комитеты, отдельные цензоры, канцелярия бывшего Главного управления, ставшая особенной канцелярией; из Министерства иностранных дел сюда передали рассмотрение статей и известий политического содержания. Пересмотр законов о печати проходил поэтапно. 12 мая 1862 г. "Временные правила о цензуре" отменили все постановления, принимавшиеся по этой части с 1828 по январь 1862 г.

В 1863 г. в разгар реформ цензура вновь и уже окончательно поменяла ведомственную принадлежность. Она была передана из Министерства народного просвещения в Министерство внутренних дел. С одной стороны, это свидетельствовало о повышении авторитета данного института, поскольку Министерство внутренних дел (наряду с военным и иностранных дел) всегда являлось ключевым государственным ведомством. С другой стороны, включение цензуры в сугубо охранительное ведомство означало усиление контроля за культурой. Изъятие цензуры - структуры контрольно-карательной - из Министерства народного просвещения, которое, по словам тогдашнего министра А.В. Головнина, было призвано "содействовать развитию умственной деятельности", предоставлять необходимую "свободу анализа" (а по сему и направление цензуры здесь могло быть "более снисходительным") [1], соответствовало духу либеральных реформ. С принятием в 1865 г. уже упоминавшихся "Временных правил о печати" институт цензуры получил в лице Главного управления по делам печати руководящий орган, просуществовавший вплоть до 1917 г.

Эпоха контрреформ и последующий период не повлекли за собой существенных структурных изменений. Цензура осталась подведомственной Министерству внутренних дел, продолжали действовать цензурные комитеты и отдельные цензоры в городах. Однако изменение правительственного курса не могло не отразиться на функционировании важного охранительного института, что выразилось прежде всего в увеличении числа чиновников - цензоров, инспекторов для надзора за типографиями, литографиями и другими учреждениями печати.

В конце 50-х-первой половине 60-х годов наряду со структурными происходили существенные содержательные изменения в подходе к цензурованию. Сначала был установлен максимально лояльный режим, затем в связи с усилением общественного движения в 1861-1862 гг. - более жесткий и, наконец (по закону 6 апреля 1865 г.), административно усиленный режим для печати. В то же время руководство цензурой требовало политического искусства и чрезвычайной осторожности, поскольку в эпоху реформ откровенно грубое давление на печатное слово противоречило общественным умонастроениям. Однако нельзя было забывать и основополагающих принципов деятельности цензуры как государственного охранительного института.

В период либерализации цензуры в ее деятельности появились элементы коллегиальности: были созданы советы Главного управления и цензурных комитетов. В соответствии с "Временными правилами о печати" 1865 г. часть изданий стала выходить без предварительной цензуры, однако в случае нарушения цензурных правил к провинившимся применялись разного рода санкции. Однако подведомственность Министерству внутренних дел, решение судьбы публикаций резолюцией министра, который мог согласиться с мнением меньшинства и даже одного из членов совета либо дать собственное заключение, подчас сводили коллегиальность к нулю. Сохранение же для ряда изданий предварительной и ведомственной цензур делали либерализацию весьма условной. Принятие в последующем дополнений и изменений к закону 6 апреля 1865 г., инструкций министра, в том числе "конфиденциальных", распоряжений по ведомству и тому подобных документов вело к корректировке цензурой политики в сторону свертывания прав печати.

Качественные изменения этой политики произошли в конце 70-х-начале 80-х годов в связи со сменой правительственного курса и усилением административного надзора. В октябре 1880 г. было создано предварительное совещание под руководством председателя комитета министров П.А. Валуева для обсуждения начал, которыми следовало руководствоваться при пересмотре действовавших постановлений и временных правил о печати. Однако работа совещания была прервана 1 марта 1881 г., когда был убит Александр II. Вопрос о цензурном уставе был в очередной раз поставлен, но не разрешен.

"Положение о мерах к охранению государственного порядка и общественного спокойствия" (1881) значительно расширило права генерал-губернаторов, предоставив им, кроме прочего, практически неограниченную власть над печатными органами, вплоть до приостановки любого периодического издания на время действия положения, то есть на неограниченный срок. Тогда же вице-губернаторы стали цензорами освобожденных от предварительной цензуры губернских ведомостей, что, несомненно, усилило административный произвол в отношении печати. Решение об окончательном прекращении повременного издания (с запрещением редактору впоследствии издавать другое) принималось в соответствии с временными правилами от 27 августа 1882 г. Верховной комиссией по печати, в состав которой входили министры внутренних дел, юстиции и народного просвещения, обер-прокурор Святейшего Синода, а также министры и главноуправляющие тех ведомств, которыми возбуждались подобные иски. Таким образом, судьба издания и издателя передавалась в руки высших чиновников, что свидетельствовало о значении, которое придавалось вопросам печати.

Правила особо ограничивали свободу деятельности уже провинившихся изданий, получивших третье предостережение, обязывая после их возобновления не позднее 11 часов вечера накануне выхода в свет очередного номера представлять его в цензуру. Редакторы должны были, по требованию министра, сообщать имена авторов статей, а цензоры получили право приостанавливать издания без возбуждения судебного преследования. Все это значительно усложняло деятельность печати, ограничив редакторов в выборе сотрудников и корреспондентов, сузив возможности оперативной публикации информации, что определяло популярность и жизнеспособность изданий. Распространение правил на все издания, арендуемые у правительственных и учебных учреждений, не могло не отразиться на положении отечественной научной литературы. Перечисление наказаний за проступки печати (в круг которых входили денежные взыскания, аресты, тюремное заключение за "печатание без просмотра цензуры, за открытие и содержание тайно типографий, литографий и металлографий, за хранение и продажу книг, запрещенных цензурой", и т.п.) вошло в такой важный законодательный документ, как "Уложение о наказаниях уголовных и исправительных" (1885). Еще одним шагом, ужесточившим условия существования отечественной печати, стало расширение в 1888 г. круга изданий, подпадавших под предварительную цензуру.

В целом цензурная практика второй половины XIX в. вобрала в себя и старые запретительные нормы, и новые, отвечавшие обстоятельствам и веяниям времени разрешения и запреты. В отношении исторической литературы это проявилось в строго дифференцированном (в зависимости от социального, возрастного и образовательного уровня предполагаемого читателя) подходе к цензурованию. Не пропуская в свет ничего явно "предосудительного", цензура все же предоставляла возможности для развития исторической науки. В контексте русской культуры XIX в. цензуру следует рассматривать не только как регламентирующую, контролирующую и охранительную, но и как некую стимулирующую силу. Она заставляла оттачивать печатное слово, которое приобретало особую емкость, глубину подтекста. Научная мысль сумела успешно обходить препоны и рогатки цензуры, сохранив и даже приумножив глубину и оригинальность.

* * *

Главным критерием при определении рамок допустимой "гласности" было почтительное отношение к власти, прежде всего верховной, в лице императорской фамилии. Предметом особого внимания являлись династические связи, права на престол, законность рождения, государственная деятельность, образ жизни и личные связи покойных царей, причем важное значение придавалось тому, насколько давно происходили описываемые события и шла ли речь о прямых предках царствующего императора. В 1866 г., например, московский цензурный комитет получил строгий выговор Главного управления в связи с выходом в свет труда С.С. Урусова "Очерки восточной войны 1854-1855 г.", в котором содержалась "резкая и неприличная характеристика личности и действий" императора Николая I. Оправдываясь, цензурный комитет сетовал на отсутствие "ограничительного законоположения о скончавшихся особах Августейшего дома". Совет Главного управления запретил распространение книги и уведомил московского обер-полицмейстера о наложении на нее ареста. Через месяц рассматривался проект обвинительного заключения о книге, мотивы которого - "дерзкое осуждение... личных качеств и всего царствования Августейшего родителя ныне царствующего государя императора". На основании ст. 1001 уголовного законодательства (1866) издание было уничтожено [2].

В 1867 г. внимание цензуры привлекла книга Д.Л. Мордовцева "Самозванцы и понизовая вольница". Утверждалось, что ее автор "косвенными намеками" обозначил противоречия между "провозглашениями" и деяниями Екатерины II ("благие намерения только на словах, а на деле существовали во всех слоях, начиная с высших, неурядицы, распутство, воровство и разбой"). Вышедший без предварительной цензуры первый том сочинения Д.Л. Мордовцева не дал "достаточных поводов для судебного преследования", но Главное управление предложило столичному цензурному комитету обратить особое внимание на второй том, причем сделать это "до выпуска его в свет" [2].

Следует отметить, что охранительное ведомство не чуждалось заботы о качестве печатной продукции. Так, в 1874 г. в петербургский цензурный комитет поступила рукопись Лебедева "Император Павел и его царство", автор которой попытался "опровергнуть ложное мнение о характере царствования императора Павла I". Цензурное ведомство обратило внимание на "резкие отзывы о характере Петра III", "неудовольствие, высказанное гр. Н.И. Паниным" по отношению к Екатерине II, упоминание об обещании Екатерины "уступить престол Павлу I", замечания "об угрюмом и недоверчивом характере Павла Петровича" и др. Подобные утверждения, допустимые, как считалось, в специальном историческом сборнике, не должны были появиться в подцензурном издании. Кроме того, крайне низко были оценены научные и литературные достоинства труда, грешившего "весьма поверхностным изложением". В заключении Главного управления книга была названа "бездарной компиляцией" из специальных бесцензурных изданий, что стало одним из мотивов ее запрещения [2].

Важным аспектом политики по отношению к исторической литературе являлось цензурование трудов, посвященных зарубежной истории, особенно событиям и фактам, которые могли нарушить общественное спокойствие. Пристальное внимание властей привлекали публикации о французской революции 1789-1794 гг. В 1866 г. Главное управление рассматривало вопрос о первой части издания Е.О. Лихачевой и А.И. Сувориной "История французской революции Минье". Книга не была арестована и не подверглась судебному преследованию только потому, что авторы были названы "самыми умеренными восхвалителями революции". Однако политическая репутация издательниц, а также "пропаганда, скрывающаяся под формою перевода", вызвали дебаты в цензурном ведомстве. Совет Главного управления предложил столичному цензурному комитету на будущее время "при появлении книг, исполненных революционных тенденций, под какой бы то ни было формою, приступать немедленно к решительным, на основании закона 6 апреля 1865 г. действиям". Книга стала поводом для появления циркуляра, по которому все распоряжения иностранной цензуры должны были сохранять "свою обязательную силу и для переводов с обращающихся в России иностранных сочинений". В то же время разрешение иностранной цензуры на распространение в России книги на иностранном языке не заключало в себе "изъятия от ответственности за содержание оной в случае перевода на русский язык". Особо обращалось внимание на публикации, "не имеющие безусловно ученого характера и заключающие в себе, хотя бы и не совсем очевидное, революционное направление". Высшее цензурное руководство предлагало комитетам "иметь постоянно в виду вопрос о неудобствах перевода" подобных сочинений на русский язык [3].

Издание еще одного перевода труда о французской революции - "Истории французской революции" Т. Карлейля (т. 1 "Бастилия", под редакцией И. Ляпидевского), - представившего "рельефную картину революционной эпохи во Франции", порицавшего "принцип монархической власти" и содержавшего "насмешки" над королями Людовиком XV и Людовиком XVI, повлекло за собой выговор высшей инстанции в адрес московского цензурного комитета. Московский комитет, признав книгу подлежащей судебному преследованию, тем не менее промедлил с наложением ареста, мотивируя это тем, что окончательное заключение следует давать "о целом сочинении в том виде, как оно будет издано", а не о томе первом. Главное же управление распорядилось начать судебное преследование, а комитету поставило "на вид" за неоперативность ареста [3].

В 1870 г. было возбуждено судебное преследование против перевода книги Артура Бута "Биография и деятельность Роберта Оуэна, основателя социализма в Англии". Причем члены Главного управления высказали мнение, что цензурные комитеты должны "избегать входить в подобных случаях в соглашение с издателями касательно исключения из их изданий наиболее преступных мест, дабы чрез то не ослаблять способов администрации печати преследовать вредные ее явления" [4]. Именно по поводу этой книги в январе 1871 г. между общей и иностранной цензурой произошло выяснение отношений. Совет Главного управления постановил "отменить дозволение или недозволение к переводу иностранных сочинений иностранной цензурой", а цензор петербургского комитета, разрешивший книгу в "английском оригинале к обращению в публике и переводу", получил выговор [3].

Проблемы религии и нравственности, как весьма важные с точки зрения общественного спокойствия, тоже находились в ведении цензуры. Как предполагалось, исторические публикации были призваны, опираясь на традиции и каноны православия, поддерживать уважение к устоям общества. Прерогативой духовной цензуры являлась церковная богослужебная, житийная и т.п. литература, а также тексты религиозного содержания из сочинений светского характера. В массе исторической литературы по данной тематике наибольшее опасение обычно вызывали статьи и книги, описывающие деятельность различных религиозных сект, участие в них известных исторических лиц, языческие и другие неправославные обряды и празднества, всяческие отступления от православных канонов.

В 1866 г. ярославский губернский статистический комитет получил от Главного управления указание, чтобы в его трудах более не помещались работы, подобные статье А.И. Трефолева "Странники", посвященной секте бегунов. Автор, хотя и направлял свою статью "не в пользу секты", но приводил выписки из дел следственной комиссии, на что "следовало бы спросить разрешения" [5]. В 1874 г. Ф.В. Ливанову не было разрешено поместить вывеску на помещении редакции издания "Раскольники и острожники и любопытные процессы". Совет Главного управления мотивировал отказ тем, что "постоянное звание редактора изданий, на которые не было получено особого правительственного разрешения и которые появляются в свет в неопределенное время", Ф.В. Ливанову присвоено быть не может, а объявления о его изданиях, "как библиографические", должны подлежать цензуре московского комитета. Тогда же действительному статскому советнику П.И. Мельникову (известный русский писатель, публиковавший литературные произведения под псевдонимом "Анд. Печерский") было отказано в выпуске в свет его сочинения "Материалы истории хлыстовской и скопической ересей". Часть материалов Мельников уже опубликовал в специальном научном издании - "Чтениях в обществе истории и древностей российских", однако отдельные оттиски не были допущены "к обращению в публике". Признавая, что "таинственность прежних лет о раскольниках принесла больше вреда, чем пользы", цензура тем не менее отказалась дать раскольникам "полный свод их вероучения и предпринимавшихся против них правительством преследовательных мер". Ученые, занимавшиеся проблемами раскола, по мнению совета, всегда могли обратиться к научным изданиям, а широкое распространение подобных трудов, как предполагалось, могло иметь самые нежелательные последствия [5].

Специальные исторические издания по закону 6 апреля 1865 г., как правило, освобождались от предварительной цензуры. Однако это не означало отсутствия контроля. Напротив, в конфиденциальной инструкции министра внутренних дел цензорам столичных комитетов (от 25 августа 1865 г.) подчеркивалось, что бесцензурные публикации "подлежат более строгому рассмотрению". Однако их адресат - ученые-историки - позволял относительно свободно излагать историческую правду. Надо сказать, что круг вопросов, привлекавших пристальное внимание цензуры вне зависимости от социального статуса предполагаемого читателя, был одним и тем же. Но глубина, подробность и трактовка информации непосредственно зависели от адресата и цены издания. В литературе, рассчитанной на научную общественность, допускалось изложение исторических документов, фактов и обстоятельств "с излишней подробностью". Как правило, после цензурного просмотра издание выходило в свет, случаи запрещения (в основном это касалось острых политических публикаций) были редки. Иногда использовались сокращения, изменения текста с согласия автора или публикатора, чаще же делалось отеческое внушение: впредь не допускать подобного даже в таком специальном издании. Неоднократные отступления от цензурных правил могли повлечь за собой карательные меры.

Одним из старейших научных объединений в стране было Императорское общество истории и древностей российских при Московском университете. Его всегда отличала лояльность по отношению к властям, должность его вице-президента обычно занимал попечитель учебного округа. Самым крупным изданием общества являлись "Чтения в обществе истории и древностей российских" ("ЧОИДР"), которые, по мнению цензуры, находились "почти в привилегированном положении... в сравнении с частными издателями и журналистами", что, конечно же, не исключало неусыпного контроля. В рассматриваемый период "ЧОИДР" не подвергались судебным преследованиям. Но все же московский цензурный комитет неоднократно обращал внимание на содержание его публикаций, сообщал сведения о них в Главное управление, указывал председателю общества на необходимость более тщательно соблюдать существующие цензурные правила, а также следить за соответствием содержания "Чтений" специальным целям общества, на несовпадение статей с программой изданий общества и т.п. [6].

Пристальное внимание цензуры приковывали статьи, посвященные национальному вопросу ("Движение латышей и эстов в 1841 г.", "Донесение товарища министра внутренних дел Сенявина о положении в Ливонии в 1845 г.", "О необходимости уничтожения отдельных прав в губерниях, от Польши возвращенных, и изменении недостатков, противных государственному благоустройству", "Дело о приписке шлоцких евреев к Риге", "Записки графа Толя о военных действиях против поляков в 1831 г.", "Латыши, особливо в Ливонии, в исходе философского столетия", "Эстонец" и др.); внутренней политике, законодательству, чиновничеству ("О редакционном исправлении Свода законов", "Изображение нынешнего состояния России (1830 г.)", "О взятках, взяточниках и доносчиках", "К истории сожжения книг у нас", "О военном значении железных дорог и особенно их важности для России"); смутным периодам русской истории, щекотливым подробностям из жизни особ царской фамилии ("Описание Великого княжества русского Петра Петрея", "Заметка об одной могиле в посаде Учеже Костромской губернии", "Записки Штелина об императоре Петре III", "Краткая история княжны Таракановой", "Мысли по поводу события 25 мая 1867 года"); церкви, духовенству, сектам ("Материалы для истории Сибири", "Магазин Бишинга", "О секте Татариновой", "Можно ли достойному священнику, миновав монашество, произведену быть в епископа", "Краткое обозрение русских расколов, ересей и сект", "Раскольничий Апокалипсис", "О Филарете, митрополите московском, моя память").

Настоящий скандал разразился в 1873 г. в связи с напечатанием статьи "Трилогия на трилогию", посвященной университетскому вопросу.

Статья была опубликована под псевдонимом "К. Муций Сцевола", который принадлежал, как теперь считается установленным, секретарю Общества истории и древностей российских, бывшему профессору Московского университета О.М. Бодянскому.

Публикация повлекла за собой довольно длительную разборку внутри общества, активное участие в которой приняли министры внутренних дел и народного просвещения, а также начальство учебного округа. Общество было обвинено в злоупотреблении званием "почтенного учреждения", "нарушении устава и приличия", опубликовании материалов слишком близкой истории и современных, что привело к смене его руководства.

Можно с уверенностью сказать, что прецедент со статьей "Трилогия на трилогию" стал поводом для неприкрытого контроля со стороны царской администрации не только за изданием, но и за деятельностью Общества истории и древностей российских. Дело дошло до обсуждения, а подчас и решения внутренних дел научного собрания попечителем учебного округа и министром народного просвещения. Предметом дебатов явились нарушения устава, научной организации, делопроизводственные недочеты, взаимные симпатии и антипатии членов общества и его чрезвычайные (а таких было проведено немало) заседания. Несмотря на отсутствие после 1876 г. в документах цензурного ведомства серьезных претензий к содержанию печатной продукции общества, контроль за его изданиями не ослабевал. Каждый из вновь избранных председателей особо уведомлялся министром через попечителя учебного округа об ответственности за содержание публикаций [6].

В отличие от "ЧОИДР", известный журнал П.И. Бартенева "Русский архив" с самого начала столкнулся с цензурными запретами. В 1863 г., несмотря на "исключительно библиографический характер означенного издания", не увидели свет "Отрывки из рассказов князя А.Н. Голицина", в 1864 г. - стихотворение А.В. Кольцова об Иване Грозном "Еще старая песня", в январе 1865 г. - "шуточное описание бракосочетания Карамзина". После принятия "Временных правил о печати" издание, как "чисто ученое", по прошению редактора-издателя было освобождено от предварительной цензуры [7]. Однако издаваемый частным лицом "Русский архив" не был освобожден от внесения залога, обеспечивавшего штраф в случае цензурных нарушений. Интересны доводы Главного управления на этот счет. Необходимость залога объяснялась тем, что частный издатель не может предоставить достаточных гарантий ненарушения цензурных правил. Ссылки московского комитета цензуры на "ЧОИДР" не убедили управление, которое отметило, что и в издании общества были "уклонения от установленных правил". В качестве еще одного важного аргумента приводился тот факт, что в "Русском архиве" разбирались "по преимуществу материалы второй половины XVIII столетия, не всегда удобные к оглашению в современных изданиях". Указывалось, кроме того, на имевшие место цензурные нарекания, на то, что "принимаются для напечатания статьи, доставленные частными лицами, не имеющие специального характера, что также не может быть предоставлено усмотрению редактора".

Отношения П.И. Бартенева с цензурой складывались непросто. Его неоднократно вызывали в комитет, пугали наложением ареста, ему ставили "на вид" за помещение в журнале той или иной статьи, предлагали изъять из текста отдельные места, делали "категорические заявления", что статьи, подобные, например, "Извлечениям из записок Саблукова о временах императора Павла", "решительно не будут терпимы и будут подвергать редакцию законным преследованиям" [7]. Некоторые статьи изымались из журнала.

Особое внимание цензурных органов привлекали документы о декабристах, часто появлявшиеся в научных изданиях во второй половине XIX в. Политическая окраска событий придавала особую значимость подобным публикациям, часть из которых печаталась с исключениями, другие вызывали дебаты в цензурном ведомстве. Так было со статьей П.Н. Свистунова "Несколько замечаний по поводу новейших книг и статей о событии 14 декабря и о декабристах", опубликованной в "Русском архиве" в 1870 г. Московский цензурный комитет получил выговор от Главного управления за незадержание статьи, которая, в отличие от уже бывших в печати и имевших "характер исторических материалов, не заключающих в себе оценки, а тем менее оправдания этого преступного покушения", делала первый шаг в этом направлении. Судебное преследование после выхода журнала в свет и возможное по нему наказание, по мнению управления, "в подобных случаях не только не могут вполне удовлетворить интересам правительства, не устраняя важного вреда, какой может причинить распространение предосудительных мнений в публике, но, напротив, могут представлять некоторые важные неудобства" [7]. Таким образом, вышестоящая цензурная инстанция указала нижестоящей, что задачей являлось задержание статьи до выхода ее в свет, а арест после опубликования мог вызвать нежелательный общественный резонанс.

Описанный прецедент четко характеризует направление цензурной политики. Работа, хотя и посвященная событиям сорокапятилетней давности, но имевшая политическую окраску, не должна была появиться даже в рассчитанном на узкий круг образованных людей издании. Подобных примеров можно привести множество; они не исключение, а, скорее, правило. Научные издания были чуть более свободны в публикации исторических документов и исследований в сравнении с другими изданиями, но в не меньшей мере зависели от цензурной опеки.

Большое значение власти придавали перепечаткам из научной литературы, которые практиковали газеты и журналы (подцензурные в том числе), а также выпуску статей из специальных изданий отдельными брошюрами. На этот счет неоднократно давались официальные разъяснения. Так, о перепечатках из научных изданий говорилось в предложении управляющего Министерством народного просвещения председателям цензурных комитетов 18 октября 1862 г. Отмечалось, что "в записках ученых обществ и в книгах ученого содержания могут нередко появляться статьи, неудобные для помещения в газетах и литературных журналах". Цензура обязывалась давать разрешение на подобные перепечатки "с большою осторожностью" [8]. Комитеты должны были довести содержание документа до сведения редакторов и издателей, которые давали соответствующую подписку. Сразу же после введения "Временных правил о печати" (1865) циркулярным разъяснением по цензурному ведомству было объявлено, что перепечатки в подцензурных изданиях из бесцензурных возможны лишь в тех случаях, когда они "удовлетворяют самому строгому применению существующих по цензуре постановлений".

С 1864 г. распоряжения Министерства внутренних дел, кроме экстренных и секретных, публиковались в ведомственном органе "Северная почта". В 1866 г. здесь появилось официальное предостережение от перепечаток из научных изданий, которые, по мнению властей, делались почти всегда "с тенденциозной целью, ибо из целого тома выбирается самое резкое и выдающееся". Однако этот аргумент не был главным; главным являлся социальный ориентир - нежелательность распространения подробных сведений "в среде менее специальной публики, нежели ученые". В "Правительственном вестнике" (1869, № 179) было опубликовано предупреждение о необходимости строгого отбора материала при перепечатке его из научной литературы. В декабре 1871 г. цензурные комитеты получили распоряжение министра внутренних дел о воспрещении перепечаток в литературно-политических газетах и журналах из специальных изданий таких исследований и статей, содержание которых "может послужить орудием распространения каких-либо вредных мыслей". В 1872 г. Председатель Главного управления по делам печати выступил с докладом на ту же тему, подчеркнув, что и в научных сочинениях не следовало бы допускать статей, которые "при известном круге публики и в целом своем объеме представляются вредными". Он предложил еще раз предупредить редакции общедоступных литературно-политических изданий "о недопущении подобных перепечаток", угрожая принятием по отношению к нарушителям запрета административных мер [8].

И в последующем этот вопрос оставался чрезвычайно актуальным. В середине 70-х годов руководство цензурного ведомства отмечало, что отечественные газеты вновь стали "злоупотреблять тем снисхождением", которое оказывается ученым изданиям, и заимствовать из них сведения, которые "не могут служить достоянием всей массы читателей". За подобные вольности газета "Новое время" была лишена розничной продажи. В 1880 г. "Русский курьер" за перепечатку некоторых материалов о царствовании Екатерины II из XXIX тома "Истории России с древнейших времен" С.М. Соловьева получил внушение и предупреждение о том, что если такой случай повторится, газета будет подвергнута взысканию. В 1881 г. эта тема поднималась вновь.

Что касается выпуска статей из специальных исторических изданий отдельными брошюрами, то на это всегда требовалось особое цензурное разрешение и объяснение со стороны автора или редактора цели, ради которой публикуются оттиски. Как правило, оттиски не должны были предназначаться для продажи, так как из-за малого объема и невысокой цены они могли попасть в учебные заведения, в руки малообеспеченной и малообразованной публики.

Статьи исторического характера появлялись не только в специальных, но и в общественно-политических, литературных и других популярных изданиях. Судьба подобных публикаций складывалась в зависимости от адресата издания, авторитета и политической ориентации редакции, ее предшествующих отношений с цензурой.

Одним из крупнейших и авторитетных отечественных журналов того времени был "Вестник Европы", который нередко предлагал вниманию читателей исторические материалы. Многие из них попадали в поле зрения цензурных органов, большинство увидело свет, но некоторые вызывали бурное обсуждение не только в цензурном комитете, но и в Главном управлении по делам печати. Так было, например, со статьей А.Н. Пыпина "Очерки общественного движения при Александре I" (сентябрьская книжка журнала за 1870 г.), которая, как подчеркивалось, содержала "неуместные" цитаты из записки "О древней и новой России" Н.М. Карамзина с замечаниями автора. Ряд замечаний был с неудовольствием отмечен цензурой (Карамзин "рекомендовал программу застоя и реакции"; его система обнаружилась "весьма печальными результатами эпохи" и др.). Совет Главного управления, указав на "ловкое изложение", "серьезность журнала и круг его читателей", вынужден был констатировать, что это "заставляет смотреть на подобные статьи с снисхождением и не принимать против единичного появления их каких-либо административных мер", но все же "помещение в журнале хотя бы и немногих подобных статей не должно пройти незамеченным". Поэтому статья была принята к сведению "как материал для определения характера издания" [9].

Декабрьская (1870) книжка "Вестника Европы" вызвала дебаты в совете из-за двух статей: "Начала единодержавия в Древней Руси" Н.И. Костомарова и продолжения статьи А.Н. Пыпина "Очерки общественной жизни при Александре I". Большинство членов совета отметило тенденциозность материала Пыпина, хотя и выраженную "весьма сдержанно". Статья Н.И. Костомарова тоже не могла быть оставлена без внимания, ибо показывала "направление журнала, изобличающего знаменательное стремление к свободным учреждениям", что и требует "усиления наблюдения за оным" [9]. В следующем году петербургский комитет доносил вышестоящему начальству о № 12 "Вестника Европы", где разбирался восьмой том "Сборников Русского исторического общества" с публикацией протоколов заседаний Уложенной комиссии. Замечания редакции типа "ловкий политический прием и средство прочно воссесть на престоле" вызвали негодование комитета, признавшего статью "предосудительной по направлению и по превратному толкованию намерений" Екатерины II. Однако комитет не нашел оснований к возбуждению судебного преследования. В Совете Главного управления было отмечено, что по "давности времени" и "тону" подобное может быть "терпимо в журнале, имеющем исключительно образованных читателей". Кроме того, статья появилась уже после объявления "Вестнику Европы" первого предостережения, поэтому Совет предложил, а министр согласился при повторении подобного рода нарушений объявить журналу второе предостережение, которое грозило не только усилением надзора, но и временной приостановкой издания, штрафами и другими взысканиями. Таким образом, авторитетность редакции и читателя могли явиться основанием некоторого снисхождения со стороны цензуры, но не освобождали от ответственности в случае повторных нарушений.

Совершенно иначе складывалась цензурная судьба исторических публикаций в демократическом журнале "Дело". Здесь основной карательной мерой было запрещение исторической статьи в полном объеме, так как в 1867 г. цензор подцензурного в то время "Дела" получил выговор совета за допуск в XI книжку журнала материала "Судьбы русского образования со времен Петра Великого". Петербургский комитет запретил публикацию статей "Увлечение национальным превосходством" (1869), "Исторические судьбы женщин" (1870), "Благодушество эстетического непонимания" Н.В. Шелгунова (1870), IV и V глав "Русских реакций" С.С. Шашкова, "Общественно-экономическая жизнь на Урале" Навалихина (1870), "Общий взгляд на историческое развитие народов" А.П. Щапова (1871) и др. Ряд статей вышел с существенными сокращениями: "Женский труд и его вознаграждение" (с исключением "тенденциозных мыслей и выражений"), "Русские реакции" С.С. Шашкова (исключены сведения о смерти Петра III "от геморроидальных колик", так как этого не было в манифесте о его смерти; о раздаче крестьян любимцам; о закрепощении "будто бы 3000000 душ крестьян, в т.ч. в Малороссии"; об оценке Екатериной энциклопедистов: "навели на меня скуку и не поняли меня", и др.). Неоднократно руководство цензурного ведомства напоминало цензору "о необходимости более строгого цензурования журнала "Дело"" [10], а министр внутренних дел П.А. Валуев в свое время даже отдал распоряжение, чтобы "неудобные для напечатания в этом журнале статьи не цензуровались, а запрещались бы в целости".

Особую заботу цензуры составляла литература учебная и народная, историческая в том числе. Эти две наиболее социально опасные, с точки зрения правительства, категории населения (учащиеся и простонародье) должны были получать строго определенный объем информации в строго определенной трактовке. Появление в середине 60-х годов ряда учебных книг (таких как "Самоучитель" И.А. Худякова и "Книга для чтения" А.И. Сувориной) вызвало предписание министров просвещения и внутренних дел о необходимости принятия мер к "прекращению издания и изъятию из употребления вредных для молодого поколения учебников". В 1866 г. последовало два высочайших повеления об "особого рода цензурном надзоре" за учебниками и книгами для простонародья. Совет Главного управления поднял вопрос о восстановлении предварительной цензуры "для учебных, а равно предназначенных для народного и детского чтений изданий", как оригинальных, так и переводных. Начальству государственных и частных учебных заведений, а также обществам по народному образованию разрешалось допускать в учебные каталоги, училищные библиотеки и склады, издавать за свой счет, принимать к руководству или рекомендовать ко всеобщему употреблению только издания, имевшие общеобразовательное значение, которые "были цензурованы установленным порядком и одобрены министром народного просвещения" [11].

В начале 1867 г. новое рассмотрение вопроса о книгах для народа и учебниках в Совете Главного управления привело к оживленной полемике между министерствами народного просвещения и внутренних дел. Главное управление предложило принять государственные меры в виде особых "в значительном размере премий" и поощрений существовавшим обществам "для издания и распространения по всем частям знания для народа книг в огромных количествах, которые бы вытеснили все лишнее, непригодное и вредное для народного чтения". При этом большинство членов совета выступило против восстановления предварительной цензуры "для такой значительной отрасли литературы, которая объемлет собою все книги учебные" и книги для народа, так как это "было бы равносильно отмене... нового закона о печати" (1865). Для цензуры это был бы колоссальный, а возможно, и непосильный труд. Что касается поощрений, то в итоге пришли к выводу об их невозможности, поскольку большинство обществ по народному образованию "едва ли соответствуют настоящим видам правительства".

В связи с изданием учебной литературы цензурное ведомство и министр внутренних дел предлагали, чтобы Ученый комитет Министерства народного просвещения в своих заключениях строго указывал на изданиях "рекомендуется", "одобряется" или только "допускается или в виде руководств, или в виде пособий, или для библиотек основных и ученических... для тех или других классов". Точная формулировка публиковалась в "Журнале Министерства народного просвещения". Управляющий Министерством князь П.А. Ширинский-Шихматов указал сочинителям, переводчикам, книгопродавцам и издателям, типографиям и газетчикам на необходимость писать полный текст определения, данного книге Ученым комитетом. Цензурным комитетам и отдельным цензорам этой категории книг было вменено в обязанность контролировать объявления о продаже с точным указанием замечаний Ученого комитета, а столичные типографии через инспекторский надзор должны были требовать от издателей предъявления удостоверения при печати книг, относящихся к ведению Министерства народного просвещения [11].

Подобные меры должны были оградить наиболее уязвимые, с точки зрения правительства, слои населения от информации, в том числе и исторической, которая могла бы нарушить социальную и политическую стабильность в русском обществе. Именно народная и учебная литература подлежала особо строгому контролю, вызывала дебаты в цензурном ведомстве относительно содержания и процедуры надзора.

Взаимоотношения цензуры и исторического знания в России, как, впрочем, и ужесточение или смягчение цензурного давления на печатное слово, всегда находились в прямой зависимости от состояния общества, гражданской активности его членов. В этом смысле вторая половина XIX в. представляет значительный интерес. Возросшая политическая и культурная активность некоторых социальных слоев, активизация печати, расширение временных рамок используемой исторической информации имели своим следствием усиление правительственного контроля.

В середине 50-х годов обнаружилась неспособность цензурного ведомства должным образом осуществлять надзор за печатью, прежде всего из-за отсутствия четкого законодательства в этой области. Кроме того, изменившаяся общественная ситуация требовала новых форм регламентации издательской деятельности. Конец 50-х-начало 60-х годов характеризовались определенной либерализацией цензурной практики. Последовавшая затем передача надзора за печатью в Министерство внутренних дел лишний раз подчеркнула охранительно-карательную функцию цензуры. "Временные правила по делам печати" (1865) отменили для части изданий предварительную и ввели последовательную цензуру. Производившаяся позднее корректировка законодательства повлекла за собой свертывание прав печати, свобода которой всегда была ограниченной.

Информация исторического характера, в силу ее социальной значимости, строго дозировалась в зависимости от слоя читателей, к которому она была обращена. Наибольшей свободой пользовались специальные научные издания, несколько меньшей - общественно-политические, рассчитанные на образованную публику, строже подходили к демократическим, предназначенным широкому кругу читателей. Когда же дело касалось учебной и народной литературы, цензура становилась тотальной.

Важно подчеркнуть, что в условиях российской действительности прошлого века цензура явилась не только репрессивным институтом власти, но и заставляла оттачивать язык научной публицистики, вынужденной постоянно оглядываться на цензурные запреты, использовать четкие формулировки и в то же время прибегать к эзоповому языку, учила обходить препоны и рогатки идеологических шлагбаумов. В сложившейся во второй половине XIX в. обстановке цензура уже не могла быть тотальной. Она вынуждена была считаться с ею же контролируемым общественным мнением. Не пропуская ничего явно предосудительного, цензура предоставляла определенные возможности для развития исторического знания и науки в целом.

ЛИТЕРАТУРА
1. OР. ГПБ. Ф. 208. Оп. 1. Д. 3. Л. 47-71.
2. РГИА. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 47-51; 135-135 об.; Д. 4. Л. 136 об-138 об.; Д. 14. Л. 161-163 об.
3. РГИА. 776. Оп. 2. Д. 2. Л. 209-212; Л. 338 об342 об.; Д. 3. Л. 221 об.-240; Д. 8. Л. 7-14.
4. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 7. Л. 626, 633-641 об.
5. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 249 об.-250 об.; Д. 14. Л. 110-114; Л. 128 об.-134 об.
6. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 2. Л. 95-96 об.; Д. 1. Л. 192; Д. 6. Л. 125; Д. 7. Л. 587; ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Д. 518. Л. 56 об.; РГИА. Ф. 733. Оп. 142. Д. 472. Лл. 26-83.
7. ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Д. 458. Л. 38-38 об.; Д. 504. Л. 36-36 об.; Д. 508. Л. 16 об., 26; Д. 509. Л. 45; Д. 515. Л. 13; 17 об.; РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 6. Л. 315 об.; ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Д. 545. Л. 57-70.
8. ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 5. Д. 474. Л. 53; Д. 15. Л. 100-100 об.; РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 11. Л. 325 об.-326; Оп. 2. Д. 15. Л. 297-302 об.; Д. 20. Л. 26-27 об.; ЦИАМ. Ф. 31. Оп. 3. Д. 2172. Л. 263-263 об.
9. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 7. Л. 308, 311-314 об., 662-669; Д. 9. Л. 674, 676 об-692.
10. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 4. Л. 443-444; Д. 6. л. 143-144; Д. 7. Л. 81-83 об.; 241-247; 419 об.-422; Д. 8. Л. 390 об.-402, 644 об.-645; Д. 9. Л. 95 об.-96 об.; Д. 10. Л. 190 об.-193; Д. 12. Л. 208-209.

11. РГИА. Ф. 776. Оп. 2. Д. 3. Л. 130-132; Д. 4. Л. 3036 об.; 142 об-146; Д. 5. Л. 226-229, 233-238, 445448 об.; Д. 9. Л. 597, 621-624 об.; Д. 16. Л. 286-289.