том 74, № 4, с. 301-309 (2004)
|
ВЕСТНИК РОССИЙСКОЙ АКАДЕМИИ
НАУК
том 74, № 4, с. 301-309 (2004) |
ЯЗЫКИ НАРОДОВ СЕВЕРА
Н. Б. Вахтин
Вахтин Николай Борисович - доктор филологических наук,
главный научный сотрудник Института лингвистических исследований РАН.
Выступление на заседании Президиума РАНМногие ученые - и лингвисты, и этнологи - склоняются к мнению, что в современном мире большинство малых языков находится под угрозой исчезновени и что процесс этот необратим. Учитывая высокий уровень развития средств коммуникации, невозможность изоляции языков друг от друга, очевидно также отсутствие условий для возникновения новых языков в результате расщеплени существующих. Иными словами, нынешняя тенденция языкового развития неизбежно приведет к унификации и резкому сокращению культурного и языкового разнообразия. Этот процесс, который, по мнению некоторых, идет с неолитического периода и который в наше время явно ускоряется, рано или поздно должен привести к исчезновению большинства языков Земли [1,2].
Современная языковая и культурная ситуация, таким образом, описываетс в эсхатологических терминах, как период уникальный и последний, знаменующий собой окончание последовательного развития человеческого языка. Отчетливо слышны знакомые мотивы "конца истории": человечество, мол, практически достигло вершины своего развития, история закончилась или скоро закончится, и наступит монотонное бессобытийное существование, в котором время не будет играть никакой роли.
Действительно, важное отличие конца XX в. от предшествующих эпох состоит в том, что, с одной стороны, географический ареал расселения людей занимает значительную долю площади планеты, с другой стороны, этот ареал сузилс благодаря развитию средств транспорта и связи. Однако, как мне кажется, нет решительно никаких оснований ставить знак равенства между достижением несколькими странами определенного материального уровня жизни и достижением всем человечеством его окончательной цели, тем более если под этой целью понимать единообразие. Более ста лет назад А.А. Потебня писал: "Если бы объединение человечества по языку и вообще по народности было бы возможно, оно было бы гибельно для общечеловеческой мысли, как замена многих чувств одним. Для существования человека нужны другие люди; для народности - другие народности" [3].
Статья посвящена анализу языковых процессов на Крайнем Севере и Дальнем Востоке России. Она базируется как на опубликованных данных, так и на тех исследованиях, которые я проводил в разных регионах Севера на протяжении почти 20 лет.
ЯЗЫКОВАЯ СИТУАЦИЯ НА СЕВЕРЕ
Переход языковых общностей на другие языки - прежде всего русский - происходит на Севере повсеместно. На первый взгляд, везде наблюдается одна и та же картина: молодежь перестает говорить на титульном ("этническом") языке, перенимает у приезжих новую модель жизни, переезжает в города, заключает браки с представителями других национальностей. Подсчеты "в среднем" (результаты переписей или социологических опросов) демонстрируют, казалось бы, убедительные доказательства упадка титульных языков и замены их языками доминирующими [4].
Примерно с 1987 г. в научных изданиях, популярных журналах и газетах начала подниматься волна публикаций о народах Севера и их языках. Общий тон этих публикаций легко передать в нескольких словах: ученые, журналисты, писатели, общественные деятели - такие как Владимир Санги, Евдокия Гаер, Юрий Рытхэу, Еремей Айпин и многие другие - говорили об исключительно тяжелой ситуации, в которой оказались к концу XX в. народы Севера. Эта ситуация описывалась как этническая катастрофа. Параллельно с экологическими, экономическими, социальными и медицинскими проблемами важной составляющей последней называли положение титульных языков. Резолюции об опасности утраты национальной культуры и родного языка принимались на многочисленных конференциях и съездах, включая Первый съезд народов Севера, прошедший в 1991 г. в Москве. Были приняты законы, в том числе и федеральные [5-7], с целью поддержать народы Севера экономически и социально, защитить их культуры и языки от гибели, от того, что в последние десятилетия получило наименование "языкового сдвига" (переход народов с национальных языков на русский или какой-либо другой). Конкретные характеристики этого процесса, его темпы различаются от региона к региону, от поселка к поселку, но общая тенденция, по мнению большинства, остается неизменной.
Существенно, что на протяжении 1990-х годов эти процессы были замечены и осознаны, причем не только учеными, но и представителями самих народов Севера. Мотив утраты родного языка, равнозначной гибели народа, повторялс практически в каждом их публичном выступлении. Приведу несколько примеров.
Юкагирский ученый-лингвист и публицист Г.Н. Курилов: "Народ, утративший язык предков, перестает функционировать как самостоятельный этнос... Ныне положение с сохранением родного языка таково, что если сегодня же не будут предприняты эффективные и радикальные меры по приостановлению процесса утраты языка, то в самом начале XXI века этот древнейший народ [юкагиры - Н.В.] прекратит свое многострадальное существование" [8].
Эвенка З.И. Бабцева: "Мы, потомки некогда сильного и жизнерадостного северного народа, теряем свой язык, а вместе с ним, как известно, умирает нация. Мы не бережем родной язык, как не всегда умеем беречь родную природу. А ведь за них мы в ответе перед будущим, перед детьми и внуками. Так неужели осмелимся их обделить и обездолить?" [6, с. 42].
Эвенский ученый и общественный деятель А.В. Кривошапков: "Будем жить надеждой и верой, что малочисленные народы Севера будут жить и развиватьс и в XXI веке. Для этого у нас есть одно-единственное условие - всемерно развивать языки коренных малочисленных этносов. Развивая родные языки, мы не исчезнем и в третьем тысячелетии!" [9].
В своей книге [10] я попытался суммировать данные о ситуации с языками народов Севера в XX столетии, представив ее в динамике: от одноязычного состояния в начале века, через зарождавшееся в 1930-1940-е годы двуязычие, развитие которого было резко оборвано в середине 1950-х годов, и далее к практически одноязычному состоянию, но уже с новым языком. В динамике процесс предстает как массовый переход народов с национальных языков на русский, минуя в большинстве случаев стадию двуязычия, то есть как классический языковой сдвиг.
Однако, думаю, реальная ситуация не столь однозначна. Процессы языкового сдвига пока еще недостаточно изучены, и на основе имеющихся теорий нельз прогнозировать будущее развитие языковых ситуаций. Языковой сдвиг регулируетс не только экономическими и политическими, но и социально-психологическими факторами: направление развития малых языков в значительной степени зависит от отношения к ним их носителей, от осознания ими последствий утраты языка. А это отношение в последние полтора десятилетия претерпело заметное изменение.
В одной из работ московского этнографа 3.П. Соколовой [11] дана широка панорама экономической, медицинской, социальной ситуации у народов Севера, рассмотрены проблемы самоуправления, развития традиционных отраслей хозяйства. Со ссылкой на данные Госкомстата России автор отмечает, что большинство представителей этих народов (56.4%) отрицательно оценивает состояние своей культуры, считает, что потерь на пути культурного развития в XX столетии оказалось больше, чем приобретений. 82.9% высказываются за развитие титульных языков, считая, что школьное образование должно осуществляться на двух языках - титульном и русском.
О последствиях утраты малых языков, способах противодействия этому, желательности введения двуязычного образования много пишут в Якутии, подчеркивая, что в советский период возник перекос в сторону русского языка и что сейчас необходимо проводить политику "двустороннего двуязычия": изучать в школе родные языки малочисленных народов, населяющих Якутию (юкагирский, эвенский, эвенкийский, чукотский), затем язык республики (якутский), и затем русский [12]. Обследование 1990 г. показало, что большинство жителей некоренной национальности (то есть не якуты) считают желательным знание языков местного населения [13].
В работах, опубликованных в начале 1990-х годов в серии "Исследовани по прикладной и неотложной этнологии" (издание Института этнологии и антропологии РАН), отмечается рост этнической самоидентификации, все более глубокое осознание народами Севера важности родной культуры и языков, их возрождения. Так, хотя большая часть коренных национальностей Кемеровской области утратила родные языки, в последнее время наблюдается тенденция к их ревитализации [14]. Отмечается рост престижности эвенской самоидентификации среди сильно ассимилированной группы эвенов Якутии: многие эвены сменили записанную в паспорте национальность с "якут" на "эвен", практически всех детей, даже рождающихся в смешанных семьях, теперь записывают эвенами [15]. Аналогичные процессы отмечаются на Чукотке [16]. Фиксируется тенденция к этнокультурной и языковой стабилизации у томских селькупов [17], рост в последние 10-25 лет национального самосознания удэгейцев Хабаровского края и связанный с этим культурный ренессанс [18].
Оценка современной ситуации как резко негативной, повсеместное стремление народов преодолеть кризис потери языка и этнического самосознания - исключительно важный фактор развития языковой ситуации.
ПРИЧИНЫ ЯЗЫКОВОГО СДВИГА
В какой ситуации происходит языковой сдвиг? Первой приходит в голову простая механическая схема: один язык, оказавшись в контакте с другим, более слабым, распространяется вширь и вытесняет его - просто потому, что его носители сильнее в политическом, военном или экономическом отношении. Так рассуждает известный английский лингвист Дэвид Кристал, который однозначно связывает судьбу языков с судьбой народов, которые на этих языках говорят [19, с. 5]. Существует, пишет Кристал, теснейшая связь между доминированием языка и культурной мощью. Язык не существует независимо от людей, но лишь в сознании, в устах, в ушах, в руках и в глазах его носителей. Когда они добиваются успеха - успешен и язык. Когда они проигрывают -язык проигрывает вместе с ними. Язык становится международным по единственной причине: благодаря политической мощи говорящих на нем людей, особенно военной мощи. Почему латынь распространилась по всей Европе? Спросите у римских легионеров. Историю глобальных языков можно проследить по успешным военным экспедициям солдат и моряков, говоривших на них [19, с. 7].
Близкие идеи высказывает британская исследовательница Нэнси Дориан: "Один из наиболее очевидных фактов, относящихся к взлетам и падениям языков, состоит в том, что они связаны со взлетами и падениями политическими. Там, где возникает империя, почти всегда официальный язык этой империи распространяется за счет языков более слабых групп, которые оказываются поглощенными или даже просто политически зависимыми от имперских властей" [20].
Сказанное вполне справедливо, но этим объясняется только распространение некоторых языков на больших территориях, где прежде на них не говорили. Однако остается непонятным собственно феномен языкового сдвига: почему люди, населявшие ту или иную территорию к моменту ее завоевания, выучив новый для них доминирующий язык в дополнение к прежнему, не задерживаются на стадии двуязычия, а перестают говорить на родном языке и полностью переходят на язык империи?
Пытаясь ответить на вопрос о причинах языкового сдвига, исследователи часто ограничиваются биологической аналогией или биологическими метафорами. С биологической точки зрения, в опасности находятся те виды растений и животных, которые по каким-то причинам потеряли способность к самовоспроизводству. Применяя этот принцип к языкам [21], говорят о языках-хищниках и языках-жертвах, борьбе за выживание и естественном отборе, экологическом равновесии и его нарушении.
Опасность использования в социолингвистическом анализе метафор вообще и биологических метафор в особенности вполне очевидна. Есть риск незаметно для себя идеологизировать выводы: черно-белая картина ("хорошие" коренные традиционные культуры и малые языки, с одной стороны, и "плохие" пришлые носители агрессивной цивилизации со своими "плохими" языками - с другой), наверное, могла бы удовлетворить некоторых политиков, но вряд ли - ученых. Впрочем, как утверждает Генри Хёнигсвальд, против биологических метафор в лингвистике бороться невозможно, и приходится, с благодарностью принима их полезность, одновременно мириться и со скрытыми в них ловушками [22].
Перечень факторов, влияющих на сохранение или утрату языка, приводят практически все лингвисты, пишущие на эту тему. К таким факторам причисляют политическую и культурную дискриминацию (например, в интернатах для детей народов Севера, американских индейцев или австралийских аборигенов под угрозой наказания было запрещено использовать родные языки), резкое уменьшение численности народа - носителя языка, недостаток экономических возможностей, промышленное развитие территории, рост контактов с соседними регионами, изменение брачных моделей, разрушение культуры этноса, его переселение, миграции и т.д. и т.п. [23]. На судьбу языка влияют социальные и демографические факторы (размер группы, уровень рождаемости, географическая плотность населения, степень урбанизации), особенности отношения к языку и его использования, политика правительства [24].
Все эти ситуации документированы для разных районов мира. Но простое перечисление факторов не приближает нас к пониманию конкретных причин и механизмов языкового сдвига, связей между факторами и тем более не дает даже слабой надежды на то, что социолингвисты научатся когда-нибудь предсказывать языковой сдвиг.
Анализируя причины языкового сдвига, нельзя сбрасывать со счета ситуации, когда язык умирает в результате простого и грубого принуждения. В конце 1950-х-начале 1960-х годов по всему Крайнему Северу наблюдалась одна и та же картина: местные власти в принудительном порядке забирали детей из семей в школы-интернаты, часто вопреки желанию родителей. В школах учились вместе дети разных национальностей, и единственным языком, общим для детей и учителей, был русский. Душераздирающие рассказы о том, как маленький мальчик прятался под шкурами в чуме, а его находили и насильно тащили в грузовик, чтобы везти в школу; как родители прятали детей в отдаленных стойбищах, а власти вызывали военные вертолеты, и солдаты ловили и увозили детей; как в школах детей наказывали, если они говорили на родном языке, и заставляли говорить только по-русски, - мне приходилось слышать и читать десятки раз. Многие дети уезжали из своего стойбища или поселка, своей семьи и языковой среды навсегда, с тем чтобы уже никогда не вернуться обратно ни в буквальном, ни в лингвистическом смысле.
Однако такие ситуации, как правило, не бывают продолжительными. Прямое насилие может привести и приводит к языковому сдвигу, но не думаю, что это основная и главная причина. Языки умирают и без прямого насилия, в результате добровольного выбора говорящих на них людей. Это приводит нас к проблеме мотивации, к снижению социально-психологической характеристики, получившей в английском название "language loyalty" (приверженность, преданность конкретному языку).
Принуждение и выбор - вот две "конечные причины", два основных фактора, которые способны вызвать языковой сдвиг. К аналогичным выводам приходит итальянский лингвист Мауро Тоско, который считает, что языковые и культурные предпочтения обусловлены двумя факторами: внешним давлением и теснотой связи между этничностью и языком. Чем сильнее давление и чем слабее связь - тем меньше приверженность носителей к языку и тем, следовательно, вероятнее языковой сдвиг [25].
ГОСУДАРСТВЕННАЯ ПОЛИТИКА
Несколько упрощая реальную ситуацию, можно сказать, что в России политика правительства в отношении языков народов Севера прошла через три этапа: период активной поддержки и развития этих языков (начало 1920-х-середина 1930-х годов), ассимиляторский период (середина 1950-х-середина 1980-х годов), возврат к политике поддержки (с конца 1980-х годов) [26].
В 1924 г. постановлением Президиума ВЦИК РКП(б) (20 июня) был создан Комитет содействия народностям северных окраин, более известный как Комитет Севера - центр изучения языков Севера, основной орган, которому правительство поручало разработку конкретных мер языковой политики в регионе. Он просуществовал с 1924 по 1935 г., и на протяжении всех этих лет основным содержанием дискуссий относительно коренных северян, их культур, языков и организации управлени ими было противостояние двух позиций, которые условно можно назвать консервативной и радикальной. Если "консерваторы" стремились к сохранению языкового и национального разнообразия, защите культуры и образа жизни северян от внешнего влияния, то "радикалы" ставили целью стереть национальные различия, слить все народы в единый советский народ [27].
В докладе Наркомнацу РСФСР 2 апреля 1923 г. один из руководителей Комитета Севера В.Г. Богораз предлагал в качестве одного из основных направлений деятельности комитета выделение особых "заказных территорий", поскольку слияние русского и коренного населения "есть смерть для инородцев". Заказные территории должны были быть достаточно обширными, соответствующими традиционному быту и занятиям народности; на них должен был действовать запрет на вселение соседей, как русских, так и других инородцев. В 1923 г. Малая коллеги Наркомнаца приняла резолюцию, в которой, в частности, было записано требование воспрепятствовать вселению русских на территории, населенные малыми народами Севера, без санкции Наркомнаца [28].
Общий принцип, сформулированный В.Г. Богоразом и его сторонниками, состоял в следующем: целью освоения Севера должно стать сохранение уникальных особенностей местного населения и подъем его благосостояния; туземные люди сами по себе составляют лучшую часть богатства далеких северных пустынь. "С большой чуткостью и осторожностью должны мы подходить к устоям туземной жизни, сломать эти устои нетрудно, но это только приведет туземцев к гибели" [29].
В противовес данной точке зрения "радикалы" утверждали, что никаких социальных и культурных отличий малочисленных народностей Севера от остального населения не существует, за исключением их крайней отсталости, и что, следовательно, их путь к "прогрессу" не должен ни в чем отличаться от пути, по которому идет вся страна. Основную цель движения на Север "радикалы" видели в освоении огромных природных, прежде всего минеральных, богатств. Местное население рассматривалось как средство, без которого освоение невозможно. Необходимость снабжения населения Севера продовольствием мотивировалась тем, что в противном случае население вымрет и не сможет оказывать русским помощь в колонизации края; самостоятельная ценность коренных жителей в расчет не принималась.
Эта тенденция становится заметной в основном печатном органе Комитета Севера, журнале "Северная Азия", уже к 1925 г. Так, горный инженер А. Крылов начинает свою статью о развитии горного дела на Севере с рассуждений о значении коренных народов края в его завоевании, демонстрируя сугубо утилитарный подход: значение народностей Севера для развития горного дела огромно, "без ездовых собак, без опытного проводника-туземца должно остановитьс наше исследование Севера и открытие в нем новых горных богатств" [30].
В тезисах доклада председателя совета по национальным меньшинствам Наркомпроса обсуждаются принципы школьной программы. Главная идея - необходимость "удержать население северной зоны на родине ввиду того, что хозяйственное использование тундры без туземцев немыслимо" [31]. Эта же точка зрения сформулирована в программной статье Виленского-Сибирякова: "Все остальные проблемы Северной Азии находятся в том или ином, но обязательно соподчиненном, отношении к возможности будущего промышленного развития" [31].
Момент перехода от консервативной к радикальной политике, момент смены тенденции от разнообразия наций, языков и письменностей к их унификации уловить трудно. Понятно, что две эти идеологии должны были существовать параллельно, соответствующие высказывания публикуются зачастую на соседних страницах. Однако тенденция замены одной парадигмы на другую несомненно имела место. Нужно учитывать, что все публикации того времени писались в атмосфере - и под страхом - партийной критики, чисток и публичных проработок, и это не могло не наложить свой отпечаток на тексты: публикации полны оговорок и противоречий, авторы пытаются застраховать себя от обвинений как в "буржуазном национализме", так и в "великорусском шовинизме". Многие авторы рассматривали политику поддержки языков малочисленных народов как временную и вынужденную уступку, в их сознании глубоко укоренилась мысль о желательности и неизбежности всеобщей унификации, о том, что наступит такое время, когда не будет никаких классов и сословий, никаких национальностей с их разными языками и культурными особенностями.
Мысль о едином общечеловеческом языке в то время была очень популярна. Некоторые пишут об этом с воодушевлением, эмоционально, как о желанном и близком, другие высказываются более осторожно, отодвигая момент появлени единого языка в далекое будущее. Идея унификации повторяется в разных контекстах, чем ближе к 1930-м годам, тем чаще: "Проблема рационализации речи, унификации диалектов и терминологии должна занимать если не такое же место, как вопросы стандартизации в промышленности... то, во всяком случае, эта проблема заслуживает самого пристального внимания общественности... унификация диалектов, терминологии интернационализирует нашу речь. Мы закладываем этим первые кирпичи в фундамент будущего международного языка, языка мирового социалистического сообщества" [32].
Тем временем охранительная политика буксовала, введение преподавани на родных языках происходило гораздо медленнее, чем планировалось. Из документов начала 1930-х годов видно, что национальные кадры, национальные педтехникумы и рабфаки работали плохо (см., например, постановление Президиума комитета по национальностям Наркомпроса РСФСР от 3 декабря 1932 г. "О подготовке национальных педагогических кадров в 1932 году") [33]. Власти постепенно осознавали, что выбранный политический курс ведет в тупик: перевести обучение всех национальностей на родные языки не удается.
Причина неудачи заключалась, видимо, не только в том, что преподавание на родных языках, перевод на них работы местной администрации стоили очень дорого и не могли быть реализованы за короткое время. Дело еще и в том, что сами коренные жители Севера сопротивлялись этой политике. Далеко не все из них хотели, чтобы их дети учились в школе на родном языке, справедливо полагая, что родной язык дети и так знают, для них важно хорошо выучить русский. Показательный пример (хотя и не из народов Севера) - удмурты. С 1927 по 1930 г. выходил специальный сборник "Просвещение удмуртов", все номера которого полны сетований на то, что дети, приходя в школу, не говорят по-русски, и их приходится учить русскому языку "с нуля", учителя же не умеют и не хотят преподавать удмуртский. Вот резолюция конференции вотских учителей (июнь 1927 г., Ижевск): поставить задачу перед вотским учительством в течение 1927/28 учебного года обязательно выучить родной язык в порядке самообразовательной работы и провести ряд мероприятий по популяризации родного языка среда населения. "Родной язык, - говорится далее в резолюции, - во всех типах школ должен быть введен в повседневную жизнь учащихся" [34]. Очевидно, что, раз дети приходят в школу, не говор ни слова по-русски, значит, удмуртский язык в семьях - основной, если не единственный, и "популяризировать" его нечего, в повседневной жизни он вполне используется. Популяризировать следовало не язык, а его преподавание в школе: население хотело, чтобы в школе их детей учили русскому.
К середине 1930-х годов наступил перелом. Вначале молчаливо, de facto, признали, что преподавание во многих национальных школах и педтехникумах ведется по-русски. В приказе Наркомпроса №782 от 26 августа 1935 г. ("О подготовке педкадров для национальных школ и техникумов Крайнего Севера") северян приказано выделить в отдельную группу, ввести дополнительные часы для изучения родных языков, удлинив на полгода общий срок обучения. Однако список языков, которые должны преподаваться, уже сильно сокращен: остались только самые "крупные" языки (эвенкийский, ненецкий, хантыйский, мансийский, селькупский, эвенский, чукотский, корякский и нанайский) [35, № 27, с. 3].
К концу 1935 г. тон документов Наркомпроса меняется. В нерусских школах РСФСР предписано ввести начиная с 5 класса еще один, шестой урок в неделю для дополнительного изучения русского языка и литературы [35, №31]; в пединститутах - провести государственные письменные испытания по русскому языку с целью проверить умение грамотно писать по-русски [35, № 32]. Все чаще появляются постановления об улучшении преподавания русского языка, о конкурсе на лучшую работу по русскому языку, о проверке русской грамотности выпускников педтехникумов, о соревновании учителей и школ за лучшую постановку преподавания русского языка. Количество классных часов, отводимых на изучение русского языка в школах Крайнего Севера, растет: в 1935 г. в 1-4 классах - по 4 часа в неделю, в 1937 г. - уже по 6 часов в неделю. В последующие годы сокращается число часов преподавания родного языка.
В 1937 г. появляются приказы о строгих выговорах и снятии с работы тех, кто не сумел наладить должным образом преподавание русского языка в нерусских школах или недостаточно контролирует своих подчиненных в этом отношении. Завершением этого поворота, видимо, можно считать постановление ЦК ВКП(б) и Совнаркома от 13 марта 1938 г. "Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей".
Одним из косвенных следствий изменения языковой политики стала замена латинизированного алфавита для нерусских народностей (в частности, дл народов Севера) на кириллицу; я не стану останавливаться на этом интереснейшем сюжете, поскольку он подробно описан в известной книге В.М. Алпатова [26, с. 81-94].
Необходимо подчеркнуть, что ассимиляторская государственная политика в отношении языков народов Севера, которая была сформулирована в конце 1930-х и начала активно проводиться с середины 1950-х годов, ни в коем случае не являлась изобретением советской власти. Похожая политика осуществлялась, например, в Австралии в отношении аборигенов. В австралийской научной и публицистической литературе принят специальный термин "украденное поколение" (stolen generation) - так обозначают детей, принудительно прошедших через школы-интернаты [36]. То же происходило и на Аляске.
Любопытно, что ассимиляторская политика в отношении коренного населения, при всем сходстве ее конкретных проявлений и идеологического обоснования, в истории разных стран занимает неодинаковое место. В США, Канаде, Австралии такая политика проводилась примерно до конца 1960-х-начала 1970-х годов и затем сменилась на противоположную - на политику стимулирования развити народов и их языков. В СССР, наоборот, период активной поддержки языков народов Севера пришелся на первые полтора-два десятилетия советской власти, а затем был совершен резкий поворот в сторону ассимиляторской стратегии. Россия, таким образом, вела противоположную другим странам политику: если в 1920-е-1930-е годы она могла, с современной точки зрения, считаться уникально прогрессивной, то начиная с конца 1960-х годов на фоне политики других стран она оценивалась и продолжает оцениваться противоположным образом.
СЛОЖНОСТИ НА ПУТИ АНАЛИЗА РЕАЛЬНОЙ СИТУАЦИИ
Лингвист, стремящийся оценить ситуацию с тем или иным языком, имеет в своем распоряжении сведения следующих типов: (1) собственные полевые данные; (2) опубликованные данные других ученых и местных активистов; (3) результаты переписей, специальных обследований и прочую статистическую информацию.
Нужно сказать, что исследования языкового сдвига, базирующиеся на результатах переписей, сталкиваются с серьезными трудностями, прежде всего из-за неясности исходных понятий, таких как "народы Севера", "языки народов Севера", "родной язык" и т.п. Дело в том, что названия языков, как правило, образованы от соответствующего этнонима (чукотский, нганасанский, эвенкийский языки и т.п.), в то время как одним этнонимом часто обозначают несколько более или менее близких родственных групп, представители которых изначально могли и не осознавать ни себя как единую группу, ни свои языки как сходные.
Конечно, введенная и утвердившаяся в советское время номенклатура народов Севера не могла не оказать влияния на их самосознание. После того как она вошла в широкое употребление, многие народы отчасти приняли ее (она использовалась в официальных документах, таких как свидетельство о рождении, паспорт, похозяйственные книги, различные справки, списки и отчеты, а также в литературе и в средствах массовой информации). Сегодня, например, многие энцы действительно называют и считают себя энцами; то же верно для чукчей, эвенков, нганасан, эскимосов и многих других групп, которые были фактически созданы путем введения официальной номенклатуры.
Тем не менее проблема остается. Это касается прежде всего народов, занимающих большие территории (эвенки, эвены, ненцы, чукчи), но это верно и для совсем небольших и относительно компактно расселенных групп (таких как эскимосы, алеуты, юкагиры, нивхи). Многие из этих групп, говорящих на близкородственных языках (диалектах), имеют самоназвания, соответственно, особые названи имеют их языки. Например, в рамках того этноса, который известен под именем хантов, выделяются две группы, имеющие разные самоназвания (западная - hante и восточная - qenteh) и распадающиеся на большое число территориальных подгрупп; члены каждой из них говорят на своем диалекте, и эти диалекты нередко взаимно не понятны. Однако в данных переписей используется термин ханты, и иногда трудно понять, к какому именно из многочисленых языков следует относить статистику, фиксирующую отход населения от национального языка.
Возможность неверной интерпретации фактов заключена уже в самом использовании понятия "родной язык", которое не является точным социолингвистическим термином и не имеет ясного эмпирического референта. Большинство советских ученых рассматривали это словосочетание как эквивалент основного разговорного языка; между тем многие отвечавшие на вопросы переписи явно интерпретируют "родной язык" иначе: возможно, как язык, использовавшийся в семье, когда они были детьми, или как язык, на котором говорила мать, или как титульный язык, то есть язык, название которого созвучно названию их национальности. Исследования показывают, что люди могут иногда признавать в качестве родного язык, который они обычно не используют, или не используют в семье, или знают хуже других, или даже вообще не знают [37, 38].
Приведу высказывание В.И. Беликова: "Пожалуй, наиболее неприятным термином отечественной социолингвистики является родной язык; так называют и первый усвоенный в детстве язык, независимо от того, насколько владение им сохранилось с возрастом, и основное средство общения, и язык, омонимичный названию этноса, который может обладать символической ценностью даже дл тех, кто им совершенно не владеет... В результате в серии опросов... среди татар Татарстана 96.63% считают родным языком татарский (в том числе наряду с русским и чувашским и русским), но умеют говорить по-татарски только 94.59%, а в Киргизии не умеют говорить на родном языке 48.4% респондентов" [39].
Однако усредненные подсчеты мало что дают для понимания реальной ситуации. Процесс языкового сдвига никогда не происходит равномерно, за исключением разве что очень небольших, очень однородных по составу и компактно проживающих групп. Речь должна идти о языковых общностях, а не о народах: в масштабе целого, пусть даже малочисленного, народа говорить о полной и равномерной утрате языка не приходится. Всегда существуют географические, социальные, индивидуальные отличия между отдельными группами того или иного народа, степень сохранности языка неодинакова в разных районах, поселках, семьях. Вот несколько примеров.
Можно ли говорить об исчезновении эвенского языка в ситуации, когда утрачен один из его диалектов (арманский), но при этом язык полностью сохранилс у березовских эвенов? Можно ли говорить о сдвиге в селькупском языке и переходе селькупов на русский, если язык утратили лишь те, кто переехал в города, в сельской же местности, в поселках, где живут селькупы, он сохраняется?
Утратила ли семья чукотский язык, если старшая сестра и оба младших брата в силу особенностей их биографий перестали им пользоваться, а средн сестра, с детства говорившая по-чукотски, свободно говорит на нем? Потерял ли некий человек родной язык, если, по его признанию, в детстве он совсем не говорил по-эскимосски, но все равно любил слушать бабушкины рассказы, хотя и не понимал, что та говорит, а сейчас, прожив пятнадцать лет в эскимосском поселке, стал понимать, как он сам оценивает, примерно две трети того, что говорят старики?
Думаю, что на все эти вопросы следует дать отрицательный ответ. Подобные случаи, которые достаточно типичны даже для таких малораспространенных языков, как удэгейский или эскимосский, не говоря уж о крупных языках - чукотском, хантыйском или эвенкийском, свидетельствуют, как мне кажется, о том, что процесс языкового сдвига не необратим, что глубоко внутри каждой языковой общности, на уровне отдельной территории, отдельной семьи, даже отдельного человека, всегда сохраняется потенциал языкового возрождения. Возрождение начинается тогда, когда по тем или иным социальным, политическим, идеологическим причинам начинает расти приверженность своему языку, когда происходит поворот мотивации и ориентация на русский язык сменяется стремлением сохранить родной.
Вновь обращусь к примерам. Молодые чукчи в городах перестают говорить по-чукотски, но в южных районах Чукотки пользуются родным языком. Более того, для каждого отдельного молодого чукчи всегда остается, хотя бы теоретически, последний ресурс восстановления языка и традиционных знаний о мире - переезд в тундру. Тундра, особенно ее юго-восточные районы, в восприятии чукчей является местом, где, по глубокому убеждению всех, с кем мне доводилось беседовать, можно полностью и сравнительно быстро воспринять и культурную традицию, и язык.
Одна из моих информанток, чуванка 1969 г. рождения, говорила мне, что в детстве слышала вокруг себя четыре языка: русский, марковский говор, чукотский и эвенский. Она могла бы, по ее словам, говорить на любом из этих четырех языков - "смотря как бы жизнь повернулась". Сейчас ее жизнь "повернулась" так, что она говорит по-русски, однако это ни в коем случае не означает, что при изменении обстоятельств она не сможет восстановить любой из остальных трех языков.
Моя эскимосская информантка (1943 г. рождения) рассказывала мне о своей внучке, которая до трех лет, живя с бабушкой, предпочитала говорить по-эскимосски. Сейчас девочка говорит в основном по-русски, хотя понимает кое-что и по-эскимосски. Внук информантки до пяти лет также жил с бабушкой и не знал по-русски ни слова. Сейчас он уже научился русскому, но эскимосский "теперь уже не забудет".
В сочетании с кардинальным изменением отношения к титульным языкам в последние 20 лет, ослаблением психологического пресса "непрестижности", осознанием ценности и важности "своей" культуры и "своего" языка такие индивидуальные, семейные, территориальные "очаги сопротивления" могут привести к появлению у языка скрытого ресурса, значимость которого не следует недооценивать.
Подчеркну еще раз: возрождение национальных языков происходит тогда, когда возникает мотивация их использования, возрастает их престиж и, соответственно, укрепляется приверженность к ним. Мотивация бывает разной: идеологической, социально-психологической, даже экономической. Человек может захотеть говорить на родном языке для того, чтобы подчеркнуть свою этническую идентичность, чтобы выделить себя среди соседних народов, просто в знак протеста. Именно этот процесс начался в 1990-е годы и происходит сейчас повсеместно на Севере, и не только на Севере. Так, по наблюдениям К.В. Викторовой, изучавшей греческие диалекты Приазовья, в этом районе владение родным языком есть признак "взрослости": дети и подростки говорят преимущественно по-русски, однако с переходом в следующую возрастную категорию они начинают говорить по-гречески, поскольку знание греческого языка в данной культурно-языковой общности является своеобразным признаком совершеннолетия, необходимым условием признания человека взрослым [40].
Аналогии указанным процессам обнаруживаются в арктических регионах. Например, на канадском Севере, где в настоящее время, в отличие от прошлого, язык инуктитут имеет высокий престиж как среди инуитов, так и среди не-инуитов. Канадский исследователь Луи-Жак Дорэ отмечает, что объяснение этого феномена лежит в различии между реальной речевой деятельностью инуитов и сложившимс образом языка. Английский воспринимается во многих случаях как полезный и привлекательный язык, потому что он дает ключ к профессиональному и социальному успеху за пределами местной общины. Поэтому его охотно учат и используют, особенно молодежь. С другой стороны, язык инуктитут сохраняет высокий престиж как элемент идеологии, как символ инуитского самосознания. Пусть даже в реальной речевой практике люди чаще используют английский или постоянно перескакивают с одного языка на другой, инуктитут считается базовой ценностью, которую необходимо сохранять и поддерживать через систему образования, средства информации и официальное признание [41].
Конечно, процесс возрождения национальных языков идет параллельно с процессом перехода некоторых индивидов, семей, языковых общностей на другие языки, параллельно с процессом повсеместно фиксируемого языкового сдвига. Тем не менее я не буду удивлен, если число носителей языков народов Севера со временем, вопреки всем прогнозам, начнет увеличиваться.
Государственная языковая политика, политика в области школьного образовани и издательского дела, по моему глубокому убеждению, должна всемерно поддерживать эти тенденции, поскольку языковое разнообразие - как и любое разнообразие - является благом само по себе, в то время как единообразие, унификаци губительны для культуры. Дж. Фишман пишет: "Однообразие (то есть когда все говорят на одном языке) никогда не составляет оптимального человеческого решения. Оно неизбежно подразумевает подавление слабого сильным, малочисленного - многочисленным; короче, это всегда закон джунглей" [42].
С этим тезисом я полностью согласен.
ЛИТЕРАТУРА
1. Dixon R.M.W. The rise and fall of languages. Cambridge: CUP, 1997.
2. Taylor A.R. Introduction // Special issue of IJSL. Language Obsolescence, Shift, and Death in Several Native American Communities. 1992. V. 93.
3. Потебня А.А. Язык и народность // Эстетика и поэтика. М.: Наука, 1976. С. 229.
4. Кибрик А.Е. О факторах, отрицательно влияющих на жизнеспособность языков малочисленных народов // Русский язык и языки народов Крайнего Севера: Проблемы описания контактных явлений. Тез. докл. Л., 1991.
5. Статус малочисленных народов России: Правовые акты и документы. М.: Юридическая литература, 1994.
6. Северо-Восток России: проблемы экономики и народонаселения. Коренные малочисленные народы и этнические группы Северо-Востока. Магадан: Администраци Магаданской области, 1999.
7. Vakhtin N. Indigenous People of the Russian Far North: Land Rights and the Environment // Polar Geography. 1998. V. 22. № 3.
8. Курилов Г.Н. О системе непрерывного обучения юкагирскому языку // Малочисленные народы севера Якутии: состояние, проблемы. Якутск: ИПМНС, 1993. С. 67-69.
9. Кривошапков А.В. Развивая родные языки, мы не исчезнем в третьем тысячелетии // Образование как фактор развития языков и культур этнических меньшинств. СПб.: РГПУ, 1998.
10. Вахтин Н.Б. Языки народов Севера в XX веке: Очерки языкового сдвига. СПб.: Дмитрий Буланин, 2001.
11. Соколова З.П. Народы Севера России в условиях экономической реформы и демократических преобразований // Народы Севера и Сибири в условиях экономических реформ и демократических преобразований. М.: ИАЭ, 1994.
12. Слепцов П.А. Традиционное русско-якутское двуязычие: условия, причины, следствия // Актуальные проблемы языка и литературы на рубеже веков. Якутск: СО РАН, 1999.
13. Аргунова Т.В. Языковое взаимодействие в формировании современной этнокультурной ситуации /'/ Культурное взаимодействие народов Республики Саха (Якутия): история и современность. Якутск: АН РС(Я), 1995.
14. Батьянова Е.П. К этнополитической ситуации в Кемеровской области // Исследования по прикладной и неотложной этнологии. № 39. М., 1993.
15. Кузнецова А.И., Миссонова Л.И. Этносоциальное положение эвенов в Эвено-Батантайском национальном районе Якутии // Исследования по прикладной и неотложной этнологии. № 35. М., 1993.
16. Гурвич И.С., Батьянова Е.П. Современное развитие межнациональных отношений в Чукотском автономном округе // Исследования по прикладной и неотложной этнологии. № 16. М., 1991.
17. Васильев В. И., Малиновская С.М. Концепция национально-политического, экономического и культурного развития малочисленных народов Севера Томской области // Исследования по прикладной и неотложной этнологии. № 54. М., 1993.
18. Шнирельман В.А. Бикинские удэгейцы: политика и экология // Исследовани по прикладной и неотложной этнологии. № 43. М., 1993.
19. Crystal D. English as a global language. Cambridge: CUP, 1997.
20. Dorian N. Language loss and maintenance in language contact situations // The loss of language skills. L.: Rowley; Newbury House, 1982. P. 45.
21. Krauss М. The world languages in crisis // Paper presented to symposium "Endangered languages and their preservation". Meeting of the Linguistic society of America. Chicago. 1991. January.
22. Hoenigswald H. Language obsolescence and language history: Matters of linearity, levelling, loss, and the like // Investigating obsolescence: Studies in language contraction and death. Cambridge: CUP, 1989. P. 347.
23. Campbell L. Endangered languages and language revitalisation. Typescript handout for its presentation at the conference on Typology and History of Endangered Languages of the Far North. Univ. of Tokyo (Japan). April 1996.
24. Grosjean F. Life with two languages: An introduction to bilingualism. Cambridge (Mass.), L.: Harvard Univ. Press, 1982. P. 107.
25. Tosco М. "People who are not the language they speak": On language shift without language decay in East Africa // Endangered languages in Africa. Koln: Ruediger Koeppe Verlag, 1998. P. 135.
26. Алпатов B.M. 150 языков и политика. М., 1997.
27. Вахтин Н.Б. Коренное население Крайнего Севера Российский Федерации. СПб.: Европейский Дом, 1993. С. 19-40.
28. Советский Север. 1934. № 2. С. 9.
29. Советский Север. 1929. № 3. Приложение.
30. Крылов А. Проблема развития горного дела на советском Севере // Северная Азия. 1925. Кн. 5-6. С. 20.
31. Северная Азия. 1925. № 1-2. С. 113, 8.
32. Революция и язык. 1931. №1. С. 3-5.
33. Бюллетень Народного комиссариата по просвещению РСФСР. 1932. № 70.
34. Просвещение удмуртов. 1927. Вып. 2. С. 11, 12.
35. Сборник приказов и распоряжений по Наркомпросу РСФСР. 1935.
36. Wilson R. Bringing them home. Australian Governmental report. Canberra, 1997.
37. Karklins R. A note on "nationality" and "native tongue" as census categories in 1979 // Soviet studies. 1980. V. 32. № 3.
38. Silver B.D. The Ethnic and Language Dimension in Russian and Soviet Censuses // Research Guide to the Russian and Soviet Censuses, lthaca & L.: Comell Univ. Press, 1986. P. 135.
39. Беликов В.И. Методические неудачи в социолингвистических опросах // Типология и теория языка: от описания к объяснению: К 60-летию Александра Евгеньевича Кибрика. М.: Языки русской культуры, 1999. С. 566.
40. Викторова К.В. Полевые материалы экспедиции 2003 года. Архив факультета этнологии Европейского университета, Санкт-Петербург. Рукопись.
41. Dorais L. -J. Bilingualism and diglossia in the Canadian Eastern Arctic // Arctic. 1989. V. 42. № 3.
42. Fishman J. Reversing language shift: Theory and practice of assistance to threatened languages. Clevedon: Multilingual Matters, 1991. P. 31.
