Д.Е. Меньшов

Незабываемый 1917-й Дмитрий Евгеньевич Меньшов, пожалуй, самая легендарная фигура среди наших “стариков”: историй про него - не счесть. Вот одна, где я выступаю живым свидетелем. Как-то в шестидесятые годы (это было принято тогда) в общежитии организовали встречу профессоров и преподавателей кафедры теории функций и функционального анализа со студентами. Дмитрия Евгеньевича попросили рассказать о рождении Московской математической школы. Он начал свой рассказ так: “В 1914 году я поступил в Московский университет. Николай Николаевич Лузин был тогда за границей. Но он договорился с Дмитрием Федоровичем Егоровым, что они организуют семинарий для студентов. И в 14-м году Дмитрий Федорович такой семинарий организовал. Он был посвящен числовым рядам. В следующем году Николай Николаевич вернулся в Москву и начал руководить семинарием сам. В 1915 году мы занимались функциональными рядами, а в 1916 году - ортогональными рядами. А потом наступил тысяча девятьсот семнадцатый год. Это был очень памятный год в нашей жизни, в тот год произошло важнейшее событие, повлиявшее на всю нашу дальнейшую жизнь: мы стали заниматься тригонометрическими рядами... ” Что делать с женой? Нина Карловна Бари всегда очень трогательно заботилась о Дмитрии Евгеньевиче. Но вот пришла война, Нина Карловна со своим мужем - Виктором Владимировичем Немыцким - собралась эвакуироваться из Москвы. Наступила пора прощания. Нина Карловна сказала: “Дмитрий Евгеньевич, идет война, я уезжаю, заботиться о вас некому. Вы бы женились, что ли! Жена будет о вас заботиться, и душа моя будет спокойна”. Меньшов слушал со вниманием. Задумался. Но вдруг его лицо выразило недоумение: “А когда война кончится, что я с ней буду делать?"

Бари и Колмогоров

Нина Карловна Бари была ученицей Николая Николаевича Лузина. Она сохранила любовь и преданность своему учителю до последней минуты своей жизни. Отношения между Ниной Карловной и Андреем Николаевичем Колмогоровым были непростые, - она осуждала некоторые его поступки по отношению к Лузину. Но несмотря на это Нина Карловна всегда восхищалась математическим гением Колмогорова.Как верная ученица Лузина, Нина Карловна видела смысл и величие математики в свободном развитии и торжестве человеческого разума, к приложениям она относилась с пренебрежением. 0б этом случае рассказывал мне сам Андрей Николаевич. В конце тридцатых годов Колмогоров сделал очень интересную работу по геометрии - он построил несколько замечательных кривых в гильбертовом пространстве, “скользящих сами по себе” (обобщающих окружность на плоскости и винтовую линию в трехмерном пространстве; исходной точкой для его исследования послужила “спираль” Винера, основанная на конструкции “винеровского процесса”). Базируясь на этих своих геометрических идеях, Андрей Николаевич создал теорию экстраполяции случайных последовательностей и процессов. Кстати, несколько позже той же задачей занялся сам Норберт Винер. Это было во время войны, его открытия были вызваны проблемами радиолокации и потому засекречены. Секретный отчет Винера был издан для служебного пользования в ярко-желтой обложке и получил у инженеров (испытывавших большие трудности при чтении этого отчета) название “желтой опасности”. Винер очень гордился своими работами по экстраполяции и фильтрации случайных процессов и считал их одними из самых значительных в своей научной биографии. При этом всегда воздавал должное Колмогорову, чуть опередившему его в проблеме экстраполяции, впрочем, отмечая, что тот, по-видимому, не осознавал важности практических применений этой теории. Андрей Николаевич не был согласен с этим последним суждением Винера, однако факт остается фактом: советские военные инженеры учили экстраполяцию по Винеру - какими-то путями “желтая опасность” достигла и нашей страны, - а не по Колмогорову. Но продолжим. О своих исследованиях Андрей Николаевич сделал доклад на Московском математическом обществе. (По-видимому, это случилось 22 марта 1939 года. Доклад назывался “Об экстраполируемости стационарных рядов в зависимости от характера их спектра”.) Нине Карловне очень понравился этот доклад (особенно - геометрия), и после него она подошла к Андрею Николаевичу с комплиментами. Колмогоров был очень тронут. Ему особенно польстило, что он услышал похвалу из уст Нины Карловны. Андрею Николаевичу захотелось усилить впечатление, и он сделал попытку рассказать о том, что эти абстрактные геометрические рассмотрения имеют также и некоторое прикладное значение... Но только он начал об этом говорить, Нина Карловна возмущенно воскликнула: “Фу, какая гадость! Не хочу даже слушать!” - повернулась и ушла.

П.С. Александров

Павел Сергеевич Александров был непревзойденным мастером афористического экспромта. Один такой экспромт привел в своих ( недавно вышедщих) воспоминаниях об Андрее Николаевиче Колмогорове Владимир Андреевич Успенский. Как-то, просматривая газету, Павел Сергеевич произнес: “Вот, пишут “бог” с маленькой буквы. Наверное, боятся, что если будут писать с большой, то как бы он вдруг не засуществовал! ” А вот мое воспоминание. Как-то я был в Комаровке - на загородной даче, где жили Андрей Николаевич и Павел Сергеевич. Там между завтраком и обедом подавалось молоко с хлебом. Молоко покупалось в совхозном магазине. И было очень хорошим, особенно в сравнении с тем порошковым, которое я покупал по утрам в своем московском магазине. Я стал расхваливать комаровское молоко, сравнивая со “своим”. Но затруднился выразить, чем мне особенно нравится комаровское молоко, у меня как-то не нашлось подходящего слова. Павел Сергеевич немедленно нашелся: “Просто наше молоко имеет некоторое отношение к корове!”

Б.В. Шабат

В этом моем воспоминании нет шутливой компоненты, оно о другом. В 1967 году большая делегация выехала в Болгарию на Конгресс болгарских математиков. Это была прекрасная поездка. В Болгарию тогда поехало много моих друзей. Среди них был и Борис Владимирович Шабат. Кто-то из нас двоих сказал: “Пошли купаться!” И мы пошли. На берегу я быстро разделся и побежал было в воду, как услышал голос Бориса Владимировича: “Володя, помогите мне, пожалуйста!” Я оглянулся и обомлел: у него не было правой ступни. Я видел, что он иногда прихрамывает, но никогда не думал, что у него просто нет ноги! “Вы потеряли ногу на войне?” - спросил я (я знал, что Борис Владимирович был участником войны - его фотография и поныне висит на доске ветеранов). Ответ Бориса Владимировича до сих пор не укладывается у меня в голове. Он спокойно сказал: “Нет, до войны. Все мои друзья стали записываться в ополчение, и я записался. А медкомиссии тогда не было”. И он пошел - без ноги - воевать. Историю нашей страны, причину нашей победы невозможно понять, если не почувствовать той силы, которая влекла людей, подобных Борису Владимировичу, на фронт, почти на верную гибель.

Лучший язык

Этот рассказ я слышал от Д.Б.Фукса. Его отец - Б.А.Фукс - был учеником С.Бергмана. В тридцатые годы, спасаясь от фашизма, переехал к нам жить один математик. Звали его Стефан Бергман. Он был крупным специалистом в области комплексного переменного, и сейчас еще нередко можно услышать термин “ядро Бергмана”. Прожил он у нас недолго, но оставил след, ощутимый и поныне: сибирская школа комплексного анализа во многом обязана именно ему. Он был добрым, веселым, обаятельным человеком. К тому же у него была поразительная особенность: он говорил на всех языках! Но при этом совершенно невозможно было понять, какой же язык является для него родным. Бергман родился в Польше (бывшей тогда частью Российской империи), учился в Германии, потом, кажется, в Англии, жил долго в Италии, жил у нас (сначала в Москве, затем в Томске, в конце - в Тбилиси). Из Тбилиси он уехал во Францию, где-то еще скитался и в итоге в разгар войны очутился в Америке. Там и остался. Всюду он говорил на языке той страны, в которой жил (хотя бы и не очень долго, как, скажем, в Грузии, там он говорил по-грузински). Однако поляки находили изъяны в его польском, евреи - в идише, немцы - в немецком и так далее. А о русском - отдельный рассказ. Приехав в Томск, Бергман получил кафедру в университете. Как заведующему кафедрой, ему полагалась секретарша. Он попросил подобрать ему кого-нибудь для этой работы. А надо сказать, что Томск - старинный университетский город. В те годы он хранил еще многие культурные традиции, доставшиеся ему от старых времен. Бергману порекомендовали женщину - очень интеллигентную, воспитанную и культурную. Немолодую. Бергман пригласил ее для беседы. Один из его вопросов немало смутил его собеседницу. Бергман спросил: “Вы порядочная женщина?” Почувствовав, что произошла какая-то неловкость, Бергман пояснил, что именно он хотел выяснить. Ему хотелось понять, является ли его собеседница аккуратным человеком, можно ли надеяться, что она будет в полном порядке держать кафедральные дела. Словом, и русский язык не был для него родным... Но вот кончилась война, постепенно начала входить в нормальную колею мирная жизнь. Математики стали организовывать первые международные конференции. На них Стефан Бергман был самой приметной фигурой. Английский не стал еще в ту пору языком всемирного общения. Поляки говорили по-польски (старые поляки еще чуть по-русски, но русские математики на Запад не ездили), немцы в основном владели лишь немецким, французы и до сих пор еще не любят учить иностранные языки... Словом, взаимное общение было затруднено. И Бергман был незаменим. Если рядом стояли поляк, немец, итальянец, испанец, англичанин и кто-то произносил что-то забавное - интересное замечание или шутку, - Бергман тут же, прямо как фокусник, в мгновение ока переводил все это каждому на его родной язык! Вокруг него обычно образовывалась толпа, и где бы он ни появлялся, всегда становилось весело, слышался смех, всем передавалось какое-то радостное настроение. И ощущение братства. А однажды во время одного такого сеанса одновременного перевода “на все языки”, участвовавшая в беседе дама воскликнула с неподдельным восхищением: “Боже мой, сколько же языков вы знаете! И так хорошо! А каким языком вы владеете лучше всего? ” Бергман ответил: “I am sure, my English is the bestest" Это звучит примерно так, как по-русски звучало бы "лучшайший".