№9, 2003 г.
© И.С. Дмитриев
Взгляд на формирование
химических школ ПетербургаИ.С.Дмитриев
доктор химических наук
Музей-архив Д.И. Менделеева
С-.Петербургского государственного университетаПлоды просвещения
Химические научные школы в Санкт-Петербурге, да и вообще в России, стали формироваться сравнительно (с западноевропейскими странами) поздно - на исходе первой половины 19-го столетия. Однако события, предшествующие началу этого процесса, уходят корнями во времена петровских реформ, когда стала проводиться систематическая работа по подготовке отечественных кадров всевозможных специалистов, “начиная с «филозофских и дохтурских наук» и до печного мастерства” [1]. Президент только что основанной Петербургской академии наук Лаврентий Блюментрост (1692-1755) - до этого высокого назначения придворный врач (архиатор) - уже в первом своем докладе Петру I предусмотрел одно академическое место для профессора химии.
Вначале его занял Михаил Бюргер (ок. 1686-1726), давнишний приятель Блюментроста, выходец из Курляндии, окончивший в 1716 г. Кёнигсбергский университет со степенью доктора медицины, полученной за диссертацию “De lumbricis” (“О глистах”). Бюргер был совершенно неподходящей кандидатурой, химию он не любил и толком не знал, но у Блюментроста выбора не было - химическая кафедра в академии слишком уж долго оставалась вакантной. Он утешил курляндца тем, что если тому заниматься сей наукой недосуг, то без этих занятий вполне можно будет обойтись. И Бюргер, несмотря на плохое здоровье и активные протесты жены и тещи, принял предложение Блюментроста, заявив, что его не пугает смерть в Петербурге, да и вообще - “ubi bene, ibi patria”.
Однако не прошло и полугода с момента его прибытия в град Петров, как, возвращаясь мертвецки пьяным с именин Блюментроста, Бюргер вывалился из коляски и разбился насмерть. Таким было начало академической химии в России. Поэтому историки, чтобы картина не выглядела слишком удручающей, первым академиком-химиком считают Иоганна Георга Гмелина (1709-1755), человека действительно достойного, талантливого и разностороннего ученого *, автора первых в России работ по химии (“Об увеличении веса некоторых тел при обжигании” и “О постоянных щелочных солях растений”), а также фундаментального труда “Флора Сибири” и книги “Путешествие по Сибири с 1733 по 1743 год”.
* И.Гмелин в 1727 г. стал адъюнктом Академии наук по химии и естественной истории, а в 1731 г. - академиком.В целом же естествознание, а шире - просвещение, трансплантированное в традиционалистский социум по декрету императора, долго не могло войти в модернизируемый русский быт. Общество отторгало или изменяло до неузнаваемости, порою до гротеска не только западноевропейские традиции профессионального исследования природы, но и сам образ науки, сформированный в тонком взаимодействии протестантского, католического, рационалистического, оккультистского и иных дискурсов [2].При первом же знакомстве с западной наукой российское общество начинало терзаться сомнениями - безопасна ли эта наука, не повредит ли она чистоте веры и нравов и т.д. Химические же исследования в подобной ситуации вообще воспринимались как колдовство и шарлатанство. Видимо, не случайно многие представители российской науки - выходцы из Прибалтики, где был выше уровень просвещения и легче усваивались западноевропейские традиции естественнонаучного образования. Назову в качестве примера имена А.И. Шерера (1772-1825), автора первого российского учебника химии (1808) (окончил гимназию в Риге и в 1803 г. стал первым профессором химии в только что созданном Дерптском университете); Э.Г. Лаксмана (1737-1796), выпускника университета Або (Турку), впоследствии академика Петербургской Академии наук; наконец, г.И. Гесса, создателя замечательной химической школы, также учившегося в Дерпте.
С наибольшим трудом в России усваивалось представление о научной теории и ее роли в познании. “Феоретик может пременен быть ремесленнику, художествие разумеющему, а не действующу. Инженеру же, в дому своем на морской маппе с компасом щастливо в Америку ездящу”, - писал Я.Брюс, личная библиотека которого включала между прочим труды Лондонского королевского общества и сочинения И. Ньютона [3. С.11]. И напрасно другой соратник Петра I, Дмитрий Кантемир, предостерегал: “оскудевающей феории зело убогая бывает практика” [3. С.12]. Шло перенимание (иногда весьма интенсивное) ярких внешних черт западной научной традиции, подлинная основа которой не осознавалась, не эксплицировалась и не транслировалась. В результате к середине XVIII в. престиж Петербургской академии наук заметно упал.
Грандиозный замысел М.В. Ломоносова - “освободить химию от ига медицины и аптекарского искусства превращением ее в науку физико-химическую” - был обречен не только по причинам внутринаучного, но и социокультурного характера. После 1758 г. Ломоносов отошел от руководства созданной им с огромным трудом химической лаборатории (от основания которой в 1748 г. следует отсчитывать историю российской химии), и химические исследования начинают приобретать узко утилитарный характер. На первый план выходят “металлургическая химия”, “пробирное искусство” и т.п. “Не материя сама по себе, - писал позднее академик П.И. Вальден, - а материя, встречаемая в России, составляла главную задачу исследования” [4. С.393].
Химическая лаборатория Ломоносова.
Так, в 1719 г. была основана берг-коллегия “для ведения дел о рудах и минералах”, а при ней создана лаборатория для анализа руд и обучения металлургов. Тем же занимались и в химической лаборатории, организованной в 1735 г. при Петербургском монетном дворе. И хотя в этих лабораториях работали квалифицированные специалисты, отдельные из которых стали авторами учебных пособий (как, например, И.А. Шлаттер), условий для создания научных химических школ там не было - мешала сугубо практическая направленность исследований (по преимуществу аналитических), выполнявшихся, как правило, по заказам тех или иных ведомств.
В несколько лучшем положении по сравнению с химической лабораторией оказалась кафедра химии Петербургской академии наук, которую после смерти в 1761 г. Ломоносова возглавляли И.Г. Леман, автор руководств по минералогии и пробирному искусству, рано ушедший из жизни от случайного отравления парами мышьяка, а после него - Э.Г. Лаксман. Однако научной школы им создать не удалось главным образом по недостатку интересующихся химией учеников и характеру деятельности - “по два дня в неделю читать публично в университете химию и металлургию и при Кунсткамере, в учреждении Минерального кабинета чинить вспоможение”, да еще “достаток имеющим охотникам читать приватно минералогию и пробирную науку” [5].
Разумеется, открытие адсорбционных свойств угля (Т.Е. Ловиц, 1785), разработка новой технологии получения стекла с использованием вместо сравнительно дорогого поташа природной глауберовой соли (Э.Г. Лаксман, 1784), исследования соединений платины и хрома (А.А. Мусин-Пушкин, 1797-1805; И. Леман, 1766) и другие достижения российских химиков способствовали созданию почвы для появления в дальнейшем научных химических школ. Тому способствовала и просветительская деятельность этих и других ученых - написание учебников по металлургии и пробирному делу, составление академиком В.М. Севергиным химического словаря, переводы иностранных учебных химических руководств (в частности, в 1770-1790-х годах были переведены “Начальные основания умозрительной и деятельной химии” И.Эркслебена и “Начальные основания всеобщей и врачебной химии” И.Ф. Жакена), публикация популярных статей по химии и химической технологии в академических “Примечаниях к ведомостям” (издававшихся Петербургской академией наук), в “Трудах Вольного экономического общества”, основанного в 1765 г. в Санкт-Петербурге, в первых литературно-научных журналах (скажем, в “Академических известиях”) и т. д. Все это вело к профессионализации химических исследований (освоению необходимых практических навыков анализа, методов работы с химической аппаратурой), организации учебно-научных центров, популяризации химических знаний; поэтому рассмотренный этап развития химии в Петербурге можно охарактеризовать (в контексте формирования научных химических школ) как подготовительный.
“В России плохо заниматься наукой…”
Если теперь обратиться к российской химии первой половины XIX в., то следует прежде всего отметить важную роль химической революции, осуществленной А. Лавуазье в последней трети 18-го столетия. Действительно, если сравнивать уровень развития химии в России на рубеже XVIII-XIX вв. с химическими достижениями в странах Западной Европы, то такое сравнение будет, разумеется, не в пользу России. Но химическая революция создала принципиально новую ситуацию - перед лицом “новой системы химических знаний” практически все представители европейского химического сообщества от Казани до Гибралтара и от Эдинбурга до Киева оказались примерно в одинаковых стартовых условиях. Дальнейшее уже зависело от глубины и адекватности восприятия новых идей, от уровня культурной и материальной базы.
В Петербурге “новую химию” восприняли довольно хорошо, в чем главная заслуга принадлежала В.-Л.Крафту (1743-1814), Я.Д. Захарову (1765-1836) и В.В. Петрову (1761-1834). Однако в целом, как заметил Вальден, “процесс проникновения взглядов Лавуазье во все области химии... не встречал в России ни активных борцов, ни видимого сопротивления” [4, с.410].
К этому следует добавить, что по причинам политического порядка в России в самом конце XVIII в. было запрещено распространение французской литературы, в том числе и научной. Знаменитый начальный учебник химии Лавуазье “Traite elementaire de chimie”, вышедший первым изданием в 1789 г. и уже на следующий год переведенный на английский язык, а в 1797 г. - на испанский, так никогда и не был переведен на русский, а книга последователя Лавуазье А.Фуркруа “Химическая философия, или Основные истины новейшей химии” была издана в 1799 г. не в столице, а во Владимире. Более того, в России не увидели свет основные труды многих крупнейших европейских химиков (К.-Л. Бертолле, Д. Дальтона, Ж.-Л. Гей-Люссака, Я. Берцелиуса и др.).
С открытием в начале XIX в. ряда университетов начинается новый период развития химии в России - университетский. Согласно уставу 1804 г., в университетах были учреждены физико-математические отделения, которые включали и кафедру химии. Однако часто преподавание химии ограничивалось чтением лекций. К этому надо добавить, что в гимназиях химию практически не преподавали. Здесь уместно вспомнить слова Гесса о том, что в России “не только повсюду встречается величайший недостаток в химических познаниях, но часто даже и явный предрассудок против этой науки” [5].
Кроме того, в империи продолжал доминировать утилитарный подход к науке вообще. В результате переход от воспроизведения чужих химических текстов и экспериментов (пусть даже и с известными усовершенствованиями) к обретению российским химическим сообществом собственного опыта физико-химического теоретизирования и экспериментирования оказался растянутым на несколько десятилетий (если считать от стартовой черты химической революции).
Ситуация усугублялась тем, что в глазах власти российский ученый (он же - госслужащий) должен был быть не столько служителем чистой науки, сколько тружеником просвещения вообще. Впрочем, это имело свою положительную сторону: стали издаваться новые научные журналы (в частности, с 1804 г. - “Технологический журнал” под редакцией В.М. Севергина; с 1825 г. - “Горный журнал” с обширным химическим отделом). Наряду с переводными руководствами начали появляться отечественные учебники химии (А.И. Шерера, Н.П. Щеглова, И.И. Варвинского), среди которых особо следует отметить “Основания чистой химии” Гесса (1-е изд. 1831 г.). Этот учебник сочетал в себе полноту, систематичность и ясность изложения, современность (теоретическая часть его опиралась на атомистическую теорию) и оригинальность подхода. Кроме того, Гесс активно занимался преподаванием и имел множество учеников. Можно ли, однако, на этом основании считать его создателем научной химической школы?
На мой взгляд, если судить по количеству его учеников и их роли в развитии химии в Петербурге и вообще в России, то ответ должен быть положительным. Однако при этом следует иметь в виду, что какой-либо общей исследовательской программы у “школы Гесса” не было. В принципе, в основу такой программы могли быть положены его фундаментальные исследования по термохимии, начатые в 1834 г. Они действительно способствовали формированию новой химической дисциплины и ушли далеко вперед по сравнению с тем, что в этой области делалось за рубежом. Но России в то время не нужны были специалисты по термохимии (и вообще по “чистой химии”), и ученики Гесса по Горному институту (П.И. Евреинов, П.П. Шубин, И.В. Авдеев, И.П. Илимов и др.), по Михайловскому артиллерийскому училищу (А.А. Фадеев, Л.Н. Шишков), по Главному педагогическому институту посвятили себя в основном прикладным аналитическим исследованиям; известное исключение составлял А.А. Воскресенский.
Петербургский горный институт.
Фактически Гесс, ученик г.Озанна и Я.Берцелиуса, был ученым нового типа, сочетавшим оригинальные фундаментальные исследования с систематической и обширной, может быть, слишком обширной педагогической работой. Такое сочетание при всех его плюсах имело и свою оборотную сторону. Как правило, педагогическая нагрузка была очень велика. Так, в 1832 г. Гесс стал профессором Петербургского горного института (тогда - Института корпуса горных инженеров), где преподавал аналитическую химию и вел лабораторные занятия, в 1832-1847 гг. преподавал в Главном педагогическом институте, с 1837 г. руководил химической лабораторией Михайловского артиллерийского училища и, кроме того, с 1831 г. исполнял обязанности инспектора учебных классов в Петербургском технологическом институте. И это не исключительный случай, а распространенная практика. Чем более подготовленным и способным был ученый, тем шире оказывался круг его преподавательской деятельности (вспомним А.И. Ходнева, А.А. Воскресенского, Д.И.Менделеева). Причиной тому было не только и подчас не столько материальное положение ученого, которому выпала судьба жить и работать в дорогом столичном городе - 6 и 7 классы по номенклатуре гражданских чинов обеспечивали академикам и профессорам вполне приличное жалование (плюс дополнительные безгрешные доходы, скажем, от издания учебников, руководств и научных трудов), - сколько острая нехватка высококвалифицированных кадров.
В результате основное время ведущих петербургских специалистов-химиков уходило на подготовку к лекциям, на многочисленные консультации и экспертизы. По словам Менделеева,
“в России плохо заниматься наукой, живым доказательством чего служат наши химики: Воскресенский, Ходнев, Лясковский, Ильин, Шишков, Соколов, Мошнин и др. Все они в два-три года пребывания за границей успели много сделать для науки, несмотря на то, что при этом должны были продолжать изучение многих предметов, близких их специальности. Сравнительно с этим коротким временем - долго живут они в России, но производительность их мала, несмотря на то, что желания и интерес к науке остались часто те же или еще более развились. Причин на то много. Главные, конечно, две: недостаток во времени и недостаток в пособиях, необходимых для занятий” [6].И поскольку преподаватели были перегружены чисто учебными обязанностями, то исследовательская деятельность их и их учеников была крайне ограниченной и не объединенной какой-либо общей крупной проблемой.Наконец, продолжавшееся всю первую половину 19-го столетия увлечение (как правило, вынужденное) технической химией и сугубо прикладными вопросами, при отсутствии оригинальных разработок фундаментальных проблем химии, не могло привести к созданию сколь-нибудь заметных научных школ. Менделеев одним из первых ясно осознал характерное для российской науки противоречие между практическими запросами времени и невозможностью их реализации лицами, не подготовленными для научного решения технологических проблем в условиях, когда технология все больше опиралась на фундаментальную науку.
“Естественно желать, - писал он в 1856 г., - чтобы в России развилась промышленность, чтобы наши естественные богатства нашли себе обработку. Все такого мнения, и все желают видеть русских технологов, русских фабрикантов машин, хороших сельских хозяев. И не только желают, нет, учатся технологии, сельскому хозяйству, переводят книги, делают все возможные благородные усилия. А дело движется плохо. Оттого так плохо оно, что практическою, прикладною наука ставится целью всего, оттого, что думают довольствоваться азбукою естественных наук” [7].Разумеется, и в Западной Европе выдающиеся исследователи также вынуждены были много времени уделять преподаванию. Но характер и структура всей их научно-педагогической деятельности существенно отличались от того, что происходило в России. Прежде всего лаборатории Западной Европы были лучше обеспечены аппаратурой, реактивами и вспомогательным персоналом.“Моя лаборатория, - жаловался А.П. Бородин, - еле существует на те средства, которые имеются в ее распоряжении, у меня нет ни одного помощника, между тем как Вюрц имеет огромные средства и работает в 20 рук благодаря тому, что не стесняется заваливать своих лаборантов черной работой” [8].Но дело не только в материальной обеспеченности. Вот как Ю. Либих описывал учебный процесс в созданной им в Гисенском университете химической лаборатории:“Преподавание в собственном смысле, которое вели ассистенты, существовало в лаборатории только для начинающих; мои специальные ученики учились каждый соответственно полученной ими предварительной подготовке: я задавал задачи и ждал их выполнения; как радиусы круга, все стремились к общему центру. Руководства в собственном смысле не было; я каждое утро принимал от каждого в отдельности отчет о том, что сделано им накануне, равно как и о его взглядах на интересующий его в данный момент вопрос <…>; каждый вынужден был искать собственную дорогу <…>, один учился у другого. Зимою я два раза в неделю делал своего рода обзоры о самых важных вопросах дня. Это были большей частью обзоры моих и их работ в связи с исследованием других химиков” [9].Результат: среди учеников Либиха оказались крупнейшие химики 19-го столетия - А. Кекуле, А. Вюрц, Ш. Жерар, Г. Фелинг, А. Гофман, Г. .Копп и в их числе петербуржцы - А.А. Воскресенский, Н.Н.Зинин, П.А. Ильенков и др. Это была мощная научная школа, объединенная поисками решения фундаментальной химической проблемы определения “конституции” органических соединений.Здесь несколько слов уместно сказать о роли в формировании химической элиты Петербурга, которую играли иностранные специалисты, так или иначе связавшие свою жизнь с северной столицей. Среди них звезд первой величины, подобно Л. Эйлеру в математике, не было, но те, кто работал в Петербурге в XVIII - первой половине XIX в., были специалистами высокого класса, пусть не носителями каких-то фундаментальных идей и инноваций, но знающими и умелыми практиками - И.Г. Леман, г.С. Кирхгоф, Ю.Ф. Фрицше и др. И что особенно важно - практически все крупные химики
Петербурга получили образование или стажировались за рубежом, главным образом в Германии и во Франции - Т.Е. Ловиц, Г.И. Гесс, А.А. Воскресенский, Д.И. Менделеев, Д.П. Коновалов и многие другие.
Столичная жизнь
В итоге консенсус между химическим сообществом (в первую очередь столичным) и национальной политической элитой складывался почти исключительно на почве признания химии как служанки или, мягче говоря, вспомогательной дисциплины для развития металлургии, пробирного искусства, фармации и т. д. Разумеется, транснациональные научные контакты российских химиков сыграли важную роль в становлении первых химических школ. Однако реально сложилась асимметрия в “разделении труда”. До начала 60-х годов разработкой фундаментальных проблем занимались главным образом западноевропейские химики, активная научная и образовательная политика проводилась в химических центрах Франции и Германии, Россия же пребывала на периферии.
Для российского химического сообщества первой половины XIX в. характерна также внутренняя асимметрия, которая развивалась не в рамках оппозиции фундаментальные - прикладные исследования, а в координатах прикладные - учебные задачи. Сама по себе “миграция” в прикладные области, связанные с решением государственных задач, имела свои немаловажные положительные стороны (изучение природных богатств России, их рациональное использование и т. д.). Вместе с тем химики, как и другие ученые, оказались перегружены педагогической работой при весьма скудном государственном финансировании их исследований, особенно экспериментальных.
В этих условиях химические школы могли развиваться и развивались только как учебно-научные с преобладанием учебного компонента. Ясно, что собственно научные химические школы вряд ли могли зародиться в Петербурге именно вследствие его столичного статуса и относительной близости к российской правительственной бюрократии.
Гисен-Казань-Петербург
По существу первая научная химическая школа пришла в Петербург из Гисена (т. е. от Ю. Либиха) через Казань. Это была школа Н.Н. Зинина (1812-1880).
Его научная и педагогическая деятельность началась в 40-х годах, когда в России были еще очень редки случаи самостоятельной разработки химических проблем. Вернувшись в 1840 г. из заграничной командировки и зная опыт работы гисенской лаборатории Либиха, Зинин сразу же стал применять новый принцип преподавания химии. В Казанском университете он не только читал лекции студентам, но и ввел обязательные лабораторные занятия по различным разделам химии, в том числе и органической. Однако используемая им методика обучения весьма отличалась от либиховой.
“Н.Н. обратил на меня внимание, - вспоминал А.М. Бутлеров, - и скоро познакомил меня с ходом своих работ и с различными телами бензойного и нафталинового рядов, с которыми он работал прежде. Мало-помалу я стал работать по преимуществу под руководством Н.Н., который не ограничивался собственными исследованиями, но зачастую интересовался также повторением чужих опытов. Поручая их отчасти ученикам, он большую часть опыта успевал, однако, всегда вести собственными руками. <...> При этих разнообразных опытах ученику приходилось волей-неволей знакомиться с различными отделами органической химии, и это знакомство напрашивалось само собою, облекалось, так сказать. в плоть и кровь, потому что вещества <…> в натуре проходили перед глазами. А неприлежным быть не приходилось, когда работалось вместе и заодно с профессором!” [10].В конце 1847 г. Зинин переехал в Петербург, где был избран ординарным профессором Петербургской медико-хирургической академии (с 1881 г. - Военно-медицинская) по кафедре химии и физики. По его предложению на первом курсе читались неорганическая и аналитическая химия, а на втором - органическая химия с применением ее в патологии и физиологии. Возможности проведения лабораторных занятий были невелики - на химию ассигновалось всего 30 рублей в год с правом требовать еще столько же в течение года. Лаборатория была оборудована из рук вон плохо. Нередко эксперимент проводился в битой посуде, а то и просто в черепках. Но Зинин добился выделения средств на ремонт существующей лаборатории и строительство новой.В 1863 г. открылся Естественно-исторический институт, где студенты и врачи под руководством Зинина начали практические занятия по аналитической и физиологической химии в новых лабораториях. Его строительство и организация обошлись казне в 220 тыс. руб. При химической лаборатории института была профессорская казенная квартира, которую занимал А.П. Бородин. (Заметим, что подобные квартиры имелись и в Петербургском университете, в одной из них жил Воскресенский, а после него - Менделеев.)
Но самое главное - в другом. Еще в стенах старой химической лаборатории Медико-хирургической академии под руководством Зинина были выполнены первые оригинальные работы Н.Н. Бекетова, А.Н. Энгельгардта и А.П. Бородина. При этом их исследования были подчинены единому замыслу, единой оригинальной исследовательской программе, зародыши которой можно найти в творчестве основателя школы. Именно в рамках школы Зинина, вышедшей в мировые лидеры по ряду существенных направлений развития органической химии (производные бензальдегидов, бензидиновые и прочие перегруппировки, конденсация альдегидов и т. д.), начал проявляться характерный для мощных научных школ эффект “накопляемого преимущества”.
С наибольшей силой этот эффект, как и другие факторы, способствующие формированию и поддержанию научных школ, проявлялся в университетах и академиях, поскольку именно там существовали необходимые для этого условия: наличие высококвалифицированных кадров и постоянно пополняемый интеллектуальный ресурс талантливой молодежи, ориентация на фундаментальную проблематику, контакты с ведомственными центрами, академические свободы, ценностные ориентации на науку, отлаженный механизм преемственности. Кроме того, вузовская наука благодаря своей близости к структурам научного образования меньше страдала от нигилизма базаровского типа.
Во второй половине XIX в. начался интенсивный рост научных химических школ и центров в России. Среди важнейших следует упомянуть петербургские школы А.М. Бутлерова и Д.П. Коновалова. Последний в 1866 г. стал профессором Петербургского университета, а в 1891 г. - преемником Менделеева на кафедре общей химии. Коноваловская школа начала формироваться в так называемом Маленьком химическом обществе, организованном при Петербургском университете в 1898 г. Учениками Коновалова стали такие известные ученые, как Е.В. Бирон, М.С.Вревский, А.А. Байков, г.Н. Антонов и др. С именем Вревского связана организация кафедры и лаборатории физической химии в университете.
Следует также упомянуть крупную научную школу Н.А. Меншуткина (1842-1907), характеризуя которую Вальден писал: “Область - органическая химия; метод - физический; цель - определение строения тел динамическими способами, а именно по скорости реакции их с другими соединениями” [4. С.368].
После создания А.Вернером координационной теории заметно возрос интерес химиков к комплексным соединениям. В России это направление начало интенсивно развиваться благодаря работам Л.А. Чугаева (1873-1922) - ученика Н.Д. Зелинского, - работавшего в Москве, а с 1908 г. возглавившего кафедру неорганической химии Петербургского университета.
На рубеже 19-го и 20-го столетий в петербургском научном центре формируется новое научное направление - физико-химический анализ. В рамках этого направления (главным образом в Политехническом институте) начинает складываться школа Н.С. Курнакова (1860-1941).
Курнаков участвовал также в создании Радиевого отдела при Комиссии по изучению естественных производительных сил России (1918), на базе которого, а также Радиологической лаборатории Российской академии наук в 1922 г. был создан Государственный радиевый институт. До этого явление радиоактивности изучалось в основном в Минералогической лаборатории Академии наук, организованной в 1911 г. В.И. Вернадским. Интенсивные исследования в области радиохимии привели к созданию крупных научных школ, среди которых следует особо выделить школу ученика Л.А. Чугаева - В.Г. Хлопина (1890-1950).
Замечательные научные школы сложились в московском научном центре (В.Ф.Лугинина, Н.А.Шилова, Н.Д. Зелинского, И.А. Каблукова, В.В. Марковникова, М.И. Коновалова и др.). С середины 60-х годов заявляет о себе харьковская физико-химическая школа Н.Н. Бекетова, в Дерптском университете формируется школа г.Таммана, в Риге, в Политехническом институте, — школа П.И. Вальдена.
В итоге на рубеже 19-го и 20-го столетий развитие отечественной химии переходит в качественно новую фазу: из отдельных научных школ образуется некая суперструктура — сеть химических образовательно-исследовательских центров, многие из которых функционировали по типу научных школ, формируясь около фигуры лидера-организатора, и которые были тесно связаны друг с другом как концептуально-тематически (скажем, физико-химические школы Таммана и Курнакова), так и посредством «миграции» исследователей (когда, к примеру, один ученик Л.А. Чугаева — И.И. Черняев — развивает идеи и тематику работ своего учителя, тогда как другой — В.И. Хлопин — уходит в новую для того времени область изучения химии радиоактивных элементов). Указанное обстоятельство свидетельствует о консолидации национального химического сообщества, которое может теперь выступать как некое целое и в национальных рамках, и на международной арене.
Николай Николаевич Зинин (1812-1880). Родился в семье обер-офицера, состоявшего на дипломатической службе. Рано потерял родителей. Воспитывался у дяди в Саратове. Окончил Казанский университет с двумя золотыми медалями. В 1837-1840 гг. работал в лабораториях Франции и Германии. Вернувшись, защитил в Петербургском университете диссертацию на степень доктора (по результатам работы в Гисене у Ю.Либиха). До 1848 г. возглавлял кафедру химической технологии (Казань), затем перешел в Медико-хирургическую академию в Петербурге. С 1865 г. - ординарный академик Петербургской академии наук.
Разработал методы получения бензоина из бензальдегида и бензила (1839-1841) - первый случай бензоиновой конденсации. Наиболее известным достижением стало открытие реакции восстановления ароматических нитросоединений (реакции Зинина, 1842), сыгравшее важную роль в развитии анилинокрасочной промышленности. По словам А.В. Гофмана, “если бы Зинин не сделал ничего более <…>, то и тогда его имя осталось бы записанным золотыми буквами в истории химии”. Несколько позднее открыл бензидиновую перегруппировку, затем уреиды. Направление многолетних работ Зинина над производными бензоила определялось тем, что по просьбе Академии наук в ее химическую лабораторию таможня передавала все конфискованное горькоминдальное масло. По этому поводу А.М. Бутлеров писал: “Быть может, приходится даже пожалеть об этом обстоятельстве, установившем слишком определенное направление работ Зинина, талант которого несомненно принес бы крупные плоды и в других областях химии”.
По примеру Либиха Зинин работал среди студентов, знакомил их с ходом своих научных занятий, обучал искусству эксперимента. Был непримиримым врагом курения.
Александр Абрамович Воскресенский (1809-1880). Родился в Торжке, Тверской губ., в семье приходского дьякона, затем священника церкви Воскресения (отсюда его фамилия). Рано лишился отца. Был принят на казенное обучение в Новоторжское уездное духовное училище, затем в Тверскую духовную семинарию, которую окончил с отличием, но от духовной карьеры отказался. В том же году поступил на физико-математический факультет петербургского Главного педагогического института, который принимал юношей на казенное содержание с обязательством по окончании отслужить несколько лет на педагогическом поприще. Увлекся химией, которую преподавал Гесс. Окончил институт с золотой медалью. Был командирован за границу. Занялся органической химией в лаборатории Либиха. Результаты исследований (о составе хинной кислоты, нафталина и др.) были опубликованы в 1838 г. в журнале “Annalen der Chemie und Pharmacie”, издававшемся Либихом и широко известном в Европе. Вернувшись в Россию, защитил докторскую диссертацию “Рассуждение о хинной кислоте и открытом в ней новом теле хиноиле”. Был приглашен в Петербургский университет, читал лекции по органической и аналитической химии. При малых средствах привел в порядок университетскую химическую лабораторию, в ней стало возможно вести серьезные исследования. Обладая большим педагогическим даром и талантом ученого-исследователя, он сумел воспитать целое поколение видных химиков - ученых и практиков. Среди его учеников - Д.И. Менделеев, Н.Н. Соколов, П.А. Ильенков, П.П. Алексеев и др. В 40-х годах продолжал исследования свойств открытого им хиноила, позже названного хиноном и давшего начало новому классу органических соединений; выделил из бобов какао и установил состав алкалоида теобромина, нашедшего широкое применение в медицине; провел анализ образцов российских каменных углей. В 1864 г. избран членом-корреспондентом Петербургской академии наук.
В 60-е годы занимал должность ректора Петербургского университета. Купил небольшое имение Можайцево (близ Торжка). Похоронен, согласно завещанию, на сельском кладбище в с.Спас на Низу.
Александр Михайлович Бутлеров (1828-1886). Родился в Чистополе, Казанской губ., в семье помещика, отставного офицера, участвовавшего в войне с Наполеоном. Учился в частном пансионе и гимназии. Окончил Казанский университет, где изучал химию под руководством Н.Н. Зинина и К.К. Клауса, был оставлен при университете. Преподавал физику, физическую географию с климатологией и неорганическую химию. В 1851 г. успешно защитил магистерскую диссертацию “Об окислении органических соединений”. Однако его докторская диссертация “Об эфирных маслах” получила в Казанском университете отрицательный отзыв, и только спустя год Бутлерову была присвоена искомая степень за эту работу в Московском университете. С 1857 г. - ординарный профессор, затем - ректор Казанского университета. Весной 1861 г., сложив с себя ректорские обязанности, отправился в заграничную командировку, где написал знаменитую статью “О химическом строении веществ”, которую прочитал 19 сентября 1861 г. на Съезде немецких естествоиспытателей и врачей в г.Шпейере. В.В. Марковников назвал ее “символом веры теории строения”. В мае 1868 г. Бутлеров избран ординарным профессором Петербургского университета, где для него была специально создана кафедра органической химии. В 1871 г. избран экстраординарным, а в 1874 г. ординарным академиком Петербургской академии наук. Вошел в историю науки как создатель теории химического строения и глава крупнейшей казанской школы химиков-органиков.
Дмитрий Иванович Менделеев (1834-1907). Был семнадцатым ребенком в семье директора Тобольской классической гимназии, которую и окончил. Затем поступил в Главный педагогический институт.
Уже в юношеских работах Менделеева проявились важнейшие особенности его творчества - политематичность и нацеленность на самые трудные, глобальные проблемы науки. При этом для него важно было иногда даже не дойти до цели, но как можно больше увидеть по дороге к ней.
В 1865 г. он успешно защищает докторскую диссертацию “О соединении спирта с водой”. Это обстоятельство способствовало появлению легенды, будто он стал создателем русской 40-градусной водки. Увы, ни в рабочих записях, ни в тексте диссертации нет даже намека на это.
Став профессором Петербургского университета, Менделеев одновременно много сил отдает купленному им имению Боблово (под Клином, Московской губ.). Наряду с этим активно участвует в работе Вольного экономического общества. Сельское хозяйство занимает его и в период, когда он приближается к открытию Периодического закона. Притом занимает настолько, что рукопись с изложением своих идей он передает Н.А. Меншуткину, который и делает 6 марта 1869 г. на заседании Русского химического общества первое сообщение о Периодическом законе. А Менделеев в это время обследует артельные сыроварни Тверской губернии… Тем не менее с марта 1869 г. по декабрь 1871 г. он разрабатывает все важнейшие аспекты учения о периодичности и определяет направление будущих исследований в этой области.
В декабре 1871 г. он резко меняет тематику работ и обращается к физике газов при низких давлениях. Здесь Менделеев видел путь к разрешению таких “капитальных вопросов науки”, как определение границ земной атмосферы, пределы применимости понятия об идеальном газе и, по-видимому, главного для него вопроса о существовании и физико-химических свойствах мирового эфира. Проблему эфира, следуя традиции своего времени, он связывал как с природой гравитации (а следовательно и веса, в том числе, разумеется, и атомного веса), так и с пониманием природы сил химического сродства. Однако широко задуманная исследовательская программа по физике газов не принесла ожидаемых результатов. Это стало для Менделеева ударом.
Только к весне 1882 г. он нашел в себе силы вернуться к работе. Экономические и технологические проблемы занимают в его трудах все больше места. Главным научным достижением в 80-х годах стало создание учения о растворах. В 1890 г. Менделеев уходит из Петербургского университета и вскоре принимает предложение С.Ю. Витте занять должность ученого хранителя Депо образцовых гирь и весов. В результате в России был введен новый закон, который устанавливал основные единицы измерений - фунт и аршин. Менделеев настоял также на включении пункта, разрешающего факультативное применение международных метрических мер - килограмма и метра.
Метрологические работы имели и фундаментальную научную направленность, ибо “от усовершенствования способов взвешивания должно ждать <…> выяснения хотя бы некоторых сторон всеобщего, но еще таинственного всемирного тяготения”. В 1902 г. он пишет статью “Попытка химического понимания мирового эфира”, ставшую его научным завещанием.
Размах общественной, научно-организационной и чисто исследовательской деятельности Менделеева в последние 20 лет его жизни необычайно расширился. Он совершает поездки на Донбасс, где по заданию правительства изучает причины кризиса каменноугольной промышленности, участвует в работе по пересмотру таможенного тарифа, ведет исследования по созданию бездымного пороха и организует на территории острова Новая Голландия Научно-техническую лабораторию Морского ведомства, переиздает в существенно переработанном виде “Основы химии”, проектирует ледокол для проведения научных исследований в высоких широтах, участвует в Уральской экспедиции 1899 г., работает над двумя итоговыми монографиями - “Заветные мысли” и “К познанию России”.
Александр Порфирьевич Бородин (1833-1887). Химик-органик и композитор, прославивший себя оперой “Князь Игорь” и 2-й (Богатырской) симфонией. Родился в Царском Селе. Внебрачный сын князя Гедианова. Появился на свет, когда представителю древнего татарского княжеского рода было 62 года. До 10 лет числился крепостным собственного отца, который, лишь умирая, дал ему вольную. Родители при крещении были записаны ему фиктивные - камердинер отца “Порфирий Ионов Бородин и законная жена его Татьяна Григорьевна”. Родную мать велено было звать тетушкой.
По окончании Медико-хирургической академии (МХА) (1856) Бородин защитил диссертацию на степень доктора медицины. В 1859-1862 гг. стажировался в химических лабораториях Гейдельберга, Парижа и Пизы. В декабре 1862 г. избран адъюнкт-профессором, а в апреле 1864 г. ординарным профессором по кафедре химии МХА и, кроме того, был приглашен в 1863 г. читать химию в Лесной академии. Преподавал также на Женских врачебных курсах (был одним из их основателей).
С молодых лет писал романсы и фортепьянные пьесы. В 60-е годы вошел в Балакиревский кружок (“Могучую кучку”). Еще за границей познакомился и позднее связал свою судьбу с Екатериной Сергеевной Протопоповой - пианисткой, приехавшей из России лечиться от туберкулеза. Осенью 1861 г. ее состояние ухудшилось, и врачи посоветовали ей переехать в Италию. Бородин последовал за ней в Пизу с намерением вскоре вернуться в Гейдельберг. Но местные химики, коим он нанес визит вежливости, уговорили его остаться поработать в лаборатории Пизанского университета, где была даже платиновая посуда. Последнее обстоятельство позволило ему изучить взаимодействие дифторида калия с хлористым бензоилом, в результате чего им получено первое фторорганическое соединение - фтористый бензоил.
Помимо прочего эта реакция доказывала, что HF - одноосновная кислота, и фтор (тогда еще не выделенный в свободном виде) представляет собой аналог хлора, а не кислорода, как многие полагали.
Во время своей заграничной командировки, в 1861 г., Бородин, действуя парами брома на серебряные соли масляной, уксусной и валериановой кислот, получил алкилбромиды и ацилгипобромиты соответствующих кислот. 70 с лишним лет спустя выяснилось, что эта реакция - весьма общий и во многих случаях удобный способ синтеза галоидных алкилов, и она получила имя своих новых исследователей супругов Хунсдикер.
Изучая продукты конденсации альдегидов, Бородин открыл (одновременно с Ш.Вюрцем) альдольную конденсацию (1872).
Своих детей у Бородиных не было, и они взяли на воспитание двух девочек. День ученого и композитора всегда был загружен до предела. К многолетней упорной работе добавлялось еще то, что Екатерина Сергеевна смертельно боялась темноты и поэтому часто по ночам собирала гостей. Высыпаться не удавалось. В итоге - нервное переутомление и болезнь сердца. Умер Бородин внезапно, во время устроенного дома костюмированного бала.
Литература
1. Ключевский В.О. Сочинения: В 8 т. М., 1958. Т.4. С.111.
2. Кузнецова Н.И. Cоциальный эксперимент Петра I и формирование науки в России // Вопр. философии. 1989. ?3. С.49-64.
3. Кутина Л.Л. Формирование языка русской науки. М.; Л., 1964.
4. Вальден П.И. Очерк истории химии в России // А. Ладенбург. Лекции по истории развития химии от Лавуазье до нашего времени. Одесса, 1917.
5. Соловьев Ю.И. История химии в России. М., 1985. С.46.
6. Младенцев М.Н., Тищенко В.Е. Дмитрий Иванович Менделеев, его жизнь и деятельность. М.; Л., 1938. Т.I. С.224-225.
7. Менделеев Д.И. Собрание немецких естествоиспытателей в 1856 году // Вопр. истории естествознания и техники. 1962. Вып.2. С.175-176.
8. Гольдштейн М. Бородин А.П. // Энциклопедический словарь: В 41 т. (82 кн.) / Изд. Ф.А.Брокгауз и И.А.Ефрон. Т.4. Кн.7. СПб., 1891. С.440.
9. Шарвин В.В. Юстут Либих. М., 1925. С.19.
10. Быков г.В. Александр Михайлович Бутлеров: очерк жизни и деятельности. М., 1961. С.16.
