VIVOS VOCO: Л.Я. Скороходов, "Джозеф Листер. Столетие антисептики"

Посвящается другу-жене Людмиле Аркадьевне Скороходовой

ПРЕДШЕСТВЕННИКИ ЛИСТЕРА

С тех пор как на нашей планете появился человек, осознавший себя частицей единого целого - человеческого коллектива, - возникло стремление оказать помощь себе подобному, стремление облегчить страдания больного. Зачатки медицины отмечались уже на самых ранних ступенях развития человечества. Но тогда, естественно, кругозор людей был крайне ограничен, они не имели никакого понятия ни о строении человеческого тела, ни о сущности происходящих в нем биологических процессов. Поэтому причины, приводившие человеческий организм к болезни и нередко к смерти, казались таинственными и непостижимыми. Отсутствие знаний человек заменял всевозможными фантастическими измышлениями. В те времена, когда быт людей, да и вся их жизнь, были подчинены различным религиозным верованиям, медицина оказалась в цепком кольце мистики и теологии. Тем не менее некоторые сведения о сущности и течении болезней имелись, ибо теологическая медицина только носила мистическую оболочку, скрывая внутри здоровое эмпирическое ядро. Первыми врачами были, как очевидно, представители духовенства - жрецы, священники и т.д. Впрочем, Древняя Русь знала и светских "лечцов", с большой дифференциацией в области хирургии (костоправы, камнегонцы, рудометы, "жильные" мастера - от "кила" - грыжа, мастера, удалявшие катаракты и т. д.).

Представителей духовенства, державших всю науку в своих руках, в то время называли докторами, т.е. людьми учеными. Лишь впоследствии слово "доктор" получило более ограниченное значение и стало применяться исключительно в отношении представителей медицинской профессии, однако не всех, а только тех, кто занимался внутренними болезнями.

Иным было положение в области наружных болезней. Тогдашние врачеватели сами нередко были свидетелями их возникновения, и для уяснения причин заболевания не требовалось прибегать к помощи религии, не нужно было создавать фантастических теорий. Чисто эмпирически, на основании своего собственного опыта или опыта других людей, эти врачеватели научились оказывать некоторую помощь больным, страдающим наружными болезнями, но их тем не менее не причисляли к сословию докторов. Наоборот, их относили к ремесленникам и называли хирургами (букв, рукоделами). "Ученые" доктора считали ниже своего достоинства заниматься хирургией и не допускали хирургов в ряды своего сословия. Так, в самом начале развития медицины произошел раскол на две самостоятельные отрасли - хирургию и терапию, раскол, сохранившийся в течение ряда веков, до тех пор пока властное вторжение естествознания в медицину не объединило эти родственные области знания. Следует отметить, что медицина на Руси не знала этого деления, а древние индусские брамины, которые выполняли функции врачей, говорили, что врач, знающий либо только хирургию, либо только терапию, подобен птице с одним крылом.

Как бы то ни было, но хирургия, возникшая во время военных походов, когда требовалась срочная помощь раненым, могла свободно развиваться, ибо не испытывала тормозящего влияния религии, которое так сильно мешало развитию терапии.

Существенное значение для развития хирургии имели крестовые походы. Из-за частых войн стала ощущаться все большая потребность в хирургах. Однако постановлениями католической церкви хирургия была запретной областью для монашества. Феодалы, принимавшие участие в походах, были озабочены тем, чтобы иметь при себе врача, который лечил бы их от ран, полученных в бою. Часто за войсками следовали разного рода шарлатаны, перевязывавшие и "лечившие" воинов. Хирургия считалась занятием, недостойным образованных врачей, которых стали называть теперь физиками. В противоположность этому эмпирики, самоучки назывались цирульниками (от польского "сyrulik" - испорченного "chirurgus"). В XIII в. образованные врачи передали в руки цирульников ланцет, и с этих пор последние стали пользоваться доверием народа в деле кровопускания, лечения вывихов, переломов и ран. Впоследствии цирульники вместе с банщиками и парикмахерами образовали корпорацию так называемых хирургов коротких платьев. Они по большей части вели кочевой образ жизни, разъезжали по ярмаркам, производили прямо на площадях операции. Но так как такого рода лекари, конечно, не могли удовлетворить потребностей времени, то вскоре наряду с ними появляются более образованные врачи, получавшие специальное образование в медицинских школах. Это были так называемые хирурги длинных платьев.

Положение хирургов упрочилось после изобретения пороха, когда большое значение приобрело лечение огнестрельных ран. Но хирурги оказывались беспомощными, когда встречались с послераневыми осложнениями. Они рассматривали их как результат отравления самой раны и лечили ее кипящим маслом. Следует здесь еще раз подчеркнуть, что подобные жестокие методы лечения ран не имели места в России, где применялись мази, пластыри, припарки и перевязки чистой ветошью.

В середине века в Европу проникли сочинения Аристотеля (латинский перевод арабских переложений греческого подлинника). Католическая церковь нашла в его философии могучее средство для эксплуатации народного невежества. Возникла схоластика, представлявшая собой неравный союз веры и знания. Основой учения стало не использование фактов, а ссылка на авторитеты. Под влияние схоластики подпала и медицина, в большей степени терапия, в меньшей - хирургия. Конечно, это сильно мешало прогрессу медицины. В России же схоластика получила значительно меньшее распространение, чем в Западной Европе, что объясняется могучим противодействием, которое она встретила со стороны народной медицины.

Одним из моментов, мешавших дальнейшему прогрессу хирургии, было непонимание врачами сущности нагноения. В течение долгого времени хирурги рассматривали нагноение как нормальное явление при заживлении ран. Они стремились добиться не первичного натяжения, a pus bonum et laudabile.(букв. - "хорошего и желательного нагноения"). Лишь в том случае, если нагноение принимало гнилостный характер, хирурги настораживались. "Хорошее" нагноение их нисколько не тревожило. Только в XIII в. этот взгляд изменился под влиянием итальянской хирургической школы, во главе которой стоял замечательный хирург Гуго Боргоньони. Он утверждал, что для лечения ран необходимо первичное натяжение без нагноения, и предложил особую алкогольную повязку. Таким образом, мы должны считать Боргоньони одним из первых предшественников Джозефа Листера, основателя антисептической хирургии.

Дальнейший прогресс лечения огнестрельных ран связан с именем французского хирурга Амбруаза Парэ, жившего в XVI в. Он поставил себе целью преобразовать хирургию. Но его главная историческая заслуга заключалась в учении об огнестрельных ранах. До него в хирургии, как мы уже говорили, господствовало мненпе, что огнестрельные раны ядовиты и что после удаления пули и очищения их следует лечить кипящим маслом или каленым железом. Парэ доказал, что огнестрельное ранение не вызывает отравления. Он ограничивался простой повязкой, причем получал не менее хорошие результаты. Правда, к этому выводу он пришел случайно, из-за отсутствия масла в нужный момент. Каково же было его удивление, когда на другой день просто перевязанная больная чувствовала себя гораздо лучше, чем перевязанные по всем правилам тогдашней хирургии (с прижиганием и т.д.).

На дальнейшее развитие хирургии, особенно в Англии, повлияла деятельность Джона Гентера (Hunter, 1728- 1793), сторонника анатомического направления в хирургии и одного из основателей экспериментальной патологии. Джон Гентер все время искал тесного единения физиологии с патологией: он содействовал расцвету патологии анатомической - производил многочисленные опыты на животных. Особенно важна его работа по изучению условий изменения крови и происхождения гноя. В учении Гентера получила теоретическое обснование точка зрения Боргоньони о борьбе с нагноением ран.

Заслуги Гентера состоят не только в том, что он обогатил хирургию новыми экспериментальными данными, но и в том, что он связал эмпирическую до тех пор хирургию с физиологией, разработал вопросы воспаления ран, причем все это в связи с анатомией, пользуясь исключительно помощью естественнонаучного метода и не прибегая ни к какой "жизненной силе" или другим идеалистическим спекуляциям. Влияние Гентера на английских врачей, в том числе и на Листера, было очень велико. После Гентера английские хирурги заняли в обществе высокое положение. "Гентер сделал нас джентльменами", - говорили они.

В те времена всякое хирургическое вмешательство приносило больным неимоверные страдания. Поэтому главное, что требовалось от хирурга тех времен, - быстрота в производстве операций. И даже самый опытный хирург, если он отличался медлительностью, не мог оказать больному необходимой помощи и рисковал потерять его от операционного шока. Кроме того, сами больные предпочитали запускать свои болезни и гибли от них, не решаясь идти в госпиталь. Поэтому первоочередной задачей хирургов было найти обезболивающие средства, которые дали бы возможность спокойно, не спеша, производить любые операции. В конце концов их усилия увенчались успехом, и в начале XIX в. английский хирург Чарльз Джексон, изучив анестезирующее действие ряда химических веществ (закись азота, эфир, хлороформ), применил их на больных, сначала для обезболивания родов, а затем при хирургических операциях. Большой вклад в дело изучения обезболивающих средств внесли также выдающиеся русские врачи А.М. Филомафитский и Н.И. Пирогов.

Но самым большим препятствием для развития хирургии явились послераневые осложнения, борьба с которыми была тем труднее, что врачи в добактериологическое время не знали их причин. Как беспомощна была медицина в то время, можно видеть на примере гибели выдающегося деятеля Отечественной войны 1812 г. генерала Багратиона, раненного в бедро во время Бородинского сражения и скончавшегося от госпитальной гангрены. А хирург наполеоновской армии Доминик Ларрей, чтобы спасти жизнь раненых, был вынужден прибегать к единственному средству - ранней ампутации пораженной конечности. Поэтому наполеоновские солдаты превращались в толпы бродячих безруких и особенно безногих калек.

Гораздо разумнее, чем Ларрей, к вопросам борьбы с заражением подошел его современник химик Гитон-Морво, изобретатель метода окуривания минеральными кислотами. Он считал, что причиной заражения являются какие-то невидимые частицы, вызывающие при попадании в рану ее заражение. Поэтому для борьбы с инфекцией Гитон-Морво предложил окуривание смесью хлора и азотной кислоты. Однако взгляды его оставались непризнанными врачами наполеоновской армии. Последние считали, что инфекция не возникает под влиянием каких-то экзогенных агентов, а является результатом "гниения" тела.

Большой вклад в дело борьбы с заражением ран был сделан знаменитым русским хирургом Н.И. Пироговым (1810-1881). Вдумываясь в причины большой смертности после операций и учитывая распространение в госпиталях рожи, пиэмии и госпитальной гангрены, Пирогов приходил к заключению, что все эти болезни являются заразными и в основе их находятся "миазмы", или "ферменты". Эти миазмы, по его мнению, могут быть перенесены с раны на рану руками хирурга, перевязочным материалом, бельем и т.д. Поэтому Пирогов ввел в практику ряд антисептических средств, как например этиловый спирт, йодная настойка, азотнокислое серебро, хлорная известь и др. Таким образом, мы видим, что Пирогов уже близко подходит к микробиологической теории инфекции.

Чрезвычайную важность имело открытие австрийского врача Игнаца Земмельвейса (1818-1865), пытавшегося доказать, что родильная горячка обязана своим происхождением трупному яду. Хотя это было не совсем правильно, Земмельвейс, исходя из своих убеждений, ввел в своем отделении в Венской больнице основательную обработку рук хлорной известью, и заболеваемость, а также и смертность от родильной горячки в этом отделении стала быстро уменьшаться, тогда как в других отделениях оставалась по-прежнему высокой. Впоследствии Земмельвейс изменил свою теорию и стал придерживаться взгляда, что родильная горячка может быть вызвана всяким животным органическим веществом, безразлично, происходит ли оно от трупа, или от живого организма.

Таково было состояние учения о борьбе с заражением ран в хирургии, когда начиналась деятельность Джозефа Листера.

ДЕТСТВО И ЮНОСТЬ

Джозеф Листер родился 5 апреля 1827 г. в Англии, в Уптоне, в графстве Эссекс. Отец его, Джон Джексон Листер, сначала жил в Лотбери, где занимался виноторговлей, а затем, женившись на школьной учительнице Изабелле Гаррис, купил имение в Уптоне, куда вскоре и переселился. Здесь-то и родился у Листеров четвертый ребенок, будущий знаменитый хирург. Детские годы и первые шаги в науке Джозефа Листера не могут быть в полной мере освещены вне рассмотрения того влияния, которое оказывал на него отец. Несмотря на профессию виноторговца, он был вполне образованным для своего времени человеком, хорошо знал латинский, немецкий и французский языки, а в часы досуга занимался научными изысканиями в области естествознания. (Своими открытиями в оптике, которые привели к изобретению ахроматических линз и усовершенствованию микроскопа, Джексон Листер стяжал себе мировую славу, а вместе с тем и звание члена Лондонского королевского общества).

Будучи самоучкой, он постоянно поддерживал тесные отношения с ученым миром и всегда живо интересовался успехами научной мысли. В 1843 г. он представил Королевскому обществу доклад "О границах видения невооруженным глазом, о телескопе и микроскопе", который предвосхитил впоследствии известную работу Фрауэнгофера. Мощность и ясность мышления этого человека, его склонность к точным математическим вычислениям, его любовь к естественнонаучным занятиям действовали притягательным образом на маленького Джозефа, создали между отцом и сыном ту интимную общность н духовную близость, которая не порывалась до самой смерти отца, последовавшей на 83-м году жизни. Влиянию отца следует также приписать то обстоятельство, что первые работы Листера относились к области микроскопии. Когда мальчик подрос, его отдали в школу. Учение давалось Джозефу легко, и уже здесь он начал обнаруживать явную склонность к естественным наукам, превратившуюся затем в желание посвятить себя медицине. Еще совсем маленьким он высказывал стремление стать хирургом, и это было вполне самостоятельным желанием, ибо никто из родных Листера не был врачом и не внушал ему подобной мысли. Правда, отец Листера поощрял в сыне увлечение естествознанием, но к карьере хирурга вначале относился отрицательно. Причину склонности Листера к хирургии, быть может, можно найти в том, что еще в школе он стал изучать анатомию и физиологию, как это видно из названий его школьных сочинений "Строение тела человека", "О сходстве в строении человека и обезьяны" и т.д. Как бы то ни было, но детская мечта стать хирургом с годами не только не ослабевала, но все усиливалась, и тогда отец Листера не счел себя более вправе препятствовать сыну идти по тому пути, который он сам избрал.

Джон Джексон Листер и его ахроматический микроскоп

Окончив в 1844 г. среднюю школу, Листер поступил в Лондонский университетский колледж. Следует заметить, что отец и мать Листера были квакерами (христианская секта, возникшая в Англии в XVII в.). А так как Лондонский университетский колледж был единственным учебным заведением в Англии со светским характером обучения, то в него принимали также и сектантов. Первые три года ушли на общеобразовательные предметы, после чего Джозеф приступил к изучению медицины. Особенно сильное влияние оказали на него два преподавателя - Вартом Джонс и Вильям Шарпей. Первый был преподавателем глазных болезней, но наряду с этим много занимался и физиологией. С его работами Листер вскоре ознакомился. Вильям Шарпей одним из первых стал вести самостоятельный курс физиологии; до того времени эта наука являлась лишь придатком анатомии.

Обучение медицине в Англии в эти годы велось таким образом. Уже с первого курса студенты избирали себе специальность и начинали посещать хирургические клиники, во главе которых тогда стояли многие видные хирурги. Листер приступил к изучению хирургии вскоре после открытия анестезирующих средств. Это открытие имело своим последствием то, что хирургические операции стало возможным производить медленнее. Однако шлифовка техники происходила шаг за шагом. В 50-х годах прошлого столетия, когда Листер был еще студентом, хирургия главным образом представляла собой оперативное искусство. И, действительно, посещая хирургическую клинику, Листер не мог не удивляться тонкой технике тамошних хирургов и не находил ничего, что вызывало бы его критику. Но когда из операционной залы госпиталя университетского колледжа он переходил в палаты, где старался проследить за послеоперационным течением болезни, то тут он наблюдал многое такое, что приводило к печальным размышлениям. Было удачей, если больной выздоравливал или если послеоперационное течение обходилось без рожи, сепсиса или госпитальной гангрены. При таких обстоятельствах казалось совершенно непонятным, как хватало мужества у хирургов прибегать к операционному вмешательству в тех случаях, когда это не диктовалось требованиями крайней необходимости. Все это произвело глубокое впечатление на юного студента, и тогда же у него, вероятно, зародилась мысль о необходимости оздоровить обстановку хирургических клиник.

Через девять лет, в 1852 г., Листер получил наконец звание бакалавра медицины Лондонского университета. После этого он еще не имел определенного плана дальнейших действий. Одно время он даже склонялся к терапии, но вскоре вернулся к своей первоначальной идее. По совету Шарпея для пополнения своих знаний он отправился в Эдинбург, в клинику известного хирурга Сайма.

НАЧАЛО ХИРУРГИЧЕСКОЙ ДЕЯТЕЛЬНОСТИ

Листер начинал свои занятия хирургией в то время, когда многовековый спор между идеализмом и материализмом в медицине закончился победой последнего. Медицина, которая вступила в XIX столетие под знаком витализма, благодаря промышленному перевороту конца XVIII в. и его социальным последствиям постепенно освобождалась от всяких остатков метафизических влияний и пошла по пути научного материализма. Важное значение имело также возникновение медицинской прессы, начало чему было положено в 1832 г. выходом в Англии первого номера журнала "Lancet". В связи со всеми вышеуказанными переменами изменился и характер медицинского образования. Несмотря на консервативность в этом отношении, развитие практической медицины (а следовательно, и теоретических изысканий) в Англии шло интенсивнее, чем в других странах.

В Англии обычно молодые люди, желающие стать врачами, работали год у какого-либо частно практикующего врача и у него получали первые сведения по уходу и лечению больных. Лишь после этого они поступали в специальную медицинскую школу. Медицина в Англии мало занималась рассмотрением общебиологических проблем, а направляла все свои усилия исключительно на разрешение практических вопросов. Именно в Англии впервые была применена анестезия и положено начало антисептике.

Однако в начале XIX в. состояние медицины было далеко еще не блестящим. Лишь после философских работ Фейербаха и др., когда на смену идеализму пришло материалистическое мышление, удалось сдвинуть с мертвой точки и медицину. На взрыхленном философами поле возникли крупнейшие открытия в естествознании XIX в. Из них прежде всего мы должны упомянуть законы превращения материи и энергии, связанные с именами Роберта Майера и Германа Гельмгольца. Далее, очень важным событием в науке того времени стала клеточная теория и, наконец, столь же огромное значение имело создание Дарвином эволюционной теории.

Настоящей революцией в медицине явилось появление в 1864 г. знаменитой книги Клода Бернара "Introduction a la medecine experimental" (Paris). И хотя взгляды автора не разделялись представителями консервативного течения в медицине, тем не менее многие поняли и оценили важное значение этого труда. Так, Луи Пастер отмечал: "Не писали ничего более яркого, более полного, более глубокого об истинных принципах этого столь трудного искусства экспериментировать. Эту книгу мало знают, ибо она стоит на высоте, до которой теперь немногие способны подняться. Влияние, которое она будет иметь на медицину, на ее прогресс, даже на ее язык, неизмеримо". В Германии первое место в ряду бойцов против натурфилософии заняли ботаник Шлейден в своей книге "Ботаника как индуктивное знание" и химик Либих в своих "Письмах о химии".

Таким образом, в середине XIX в. был положен конец умозрительному философствованию в науке, хотя борьба материализма с идеализмом среди медиков продолжается и по наши дни. Тогда-то и выступил Рудольф Вирхов (1821 -1902), который положил начало тому направлению в медицине, когда факты стали считаться основополагающими для подтверждения или опровержения теорий. Вирхову пришла в голову мысль применить клеточную теорию не только к здоровому организму, но и к больному и тем в корне реформировать патологию, доказав, что больной человек подчинен тем же вечным законам природы, как и весь остальной органический мир. И хотя Вирхов в своей теории допустил ряд ошибок, приведших впоследствии к локалистическому направлению в медицине, задача окончательного приобщения медицины к естествознанию была завершена именно им. Большое значение в развитии медицины сыграла также теория нервизма, разработанная русскими учеными С.П. Боткиным и И.М. Сеченовым.

Чувствуя себя после продолжительного учения все же еще недостаточно подготовленным для практической деятельности, Листер охотно последовал совету Шарпея провести некоторое время в Эдинбурге. Прибыв в Эдинбург из Лондона, Листер сначала несколько пренебрежительно отнесся к тамошней провинциальной школе хирургов. Однако при ближайшем знакомстве с Саймом, главой эдинбургской школы, мнение это у него в корне изменилось. Не говоря уже о личности самого Сайма, который, считался одним из опытнейших и искуснейших хирургов Англии того времени, самая постановка дела в Эдинбурге была несомненно выше, чем в Лондоне. И если в Лондонском университетском колледже было только 60 хирургических коек, то в Эдинбургском госпитале их число равнялось 200. Воодушевлял молодых хирургов сам Сайм, которому тогда было 54 года. Молодежь попадала под обаяние личности выдающегося хирурга, а его метод преподавания был доходчивым и запоминающимся. Особенностью Эдинбургской школы было то, что наряду с официальным университетским курсом некоторыми преподавателями велись также необязательные курсы (признававшиеся университетом). Благодаря этому Сайм мог основать свой собственный госпиталь со своей школой.

Листера Сайм сразу встретил очень радушно, и вскоре между ними завязалась весьма тесная дружба, оказавшая глубокое влияние на всю дальнейшую жизнь Листера. Уже через месяц своего пребывания в Эдинбурге Листер стал постоянным помощником Сайма во время операций. В конце того же года освободилось место штатного ассистента, и Сайм предложил Листеру занять его. После этого Листер уже самостоятельно производил все несложные операции, и у него к тому времени было 12 помощников, которые относились к нему с большим уважением. Нередко Листер демонстрировал ряд операций перед студентами.

Между тем началась Крымская кампаний, и многие видные английские врачи отправились на театр военных действий. В числе их был и некий доктор Мекензи, в котором видели будущего преемника Сайма. Мекензи стал в Крыму жертвой холеры, и тогда друзья посоветовали Листеру занять его место. После некоторых колебаний Листер решился и 7 ноября 1855 г. стал читать курс лекций по основам хирургии. Первые его лекции сразу произвели большое впечатление на слушателей. Джон Бетт Тук, один нз первых его учеников, говорил: "Он производил на нас громаднейшее впечатление как у постели больного, так и с кафедры. Он учил нас более патологии, чем хирургии. Общее впечатление было таково, что он - большой мыслитель".

К этому времени в жизни Листера произошло большое событие. В апреле 1856 г. он женился на дочери Сайма, Агнессе. Вскоре после брака молодая пара поехала путешествовать по Европе, причем Листер не преминул посетить важнейшие медицинские школы на континенте. Так, он побывал в Милане, где осмотрел громадный госпиталь на 3000 коек. После ряда итальянских городов Листер направился в Вену, где побывал в замечательном музее патологоанатома Рокитанского. Затем он направился в Берлин, где посетил клинику известного офтальмолога Грефе. Ознакомившись еще с рядом германских университетов, Листер через Париж вернулся в Англию. Ему было тогда только 29 лет, но он имел уже ряд научных трудов, составил себе имя и благодаря посещению европейских клиник имел возможность практически оценить все виденное.

Вернувшись в Эдинбург, Листер возобновил чтение своих лекций. Число его слушателей мало-помалу стало все более возрастать, а вскоре Сайм совершенно передал Листеру своих больных, а сам присутствовал только в особо трудных случаях. Несмотря на перегруженность Листера всякого рода занятиями, он не упускал ни одной минуты, чтобы уделить время научным изысканиям. Его научная деятельность совершенно по-новому осветила основы хирургической патологии, - вот почему лекции Листера, тогда в сущности еще неизвестного и мало опытного хирурга, привлекали стольких слушателей. Листер ввел два раза в неделю особые операционные дни, во время которых студенты под его руководством самостоятвльно производили операции. К этому времени ими ученого сделалось уже известным и за пределами Англии.

Между тем в Глазго освободилась кафедра хирургии, и один из тамошних профессоров обратился к Сайму с просьбой рекомендовать наиболее достойного кандидата. Хотя Сайму было очень жаль расставаться со своим помощником, он предложил Листера, который в 1860 г. и был утвержден профессором хирургии в Глазго.

С этого времени началась новая эпоха в жизни Листера. Именно в Глазго он сделал те открытия, которые создали ему славу еще при жизни. До сих пор из-за присутствия в Эдинбурге Сайма Листер оставался как бы в тени. Теперь же для него пришла пора перейти от роли ассистирующего хирурга к роли главы хирургической школы. Обладая большим опытом, Листер стал действовать более самостоятельно, с полным сознанием своей ответственности. Это чувство усиливалось еще и потому, что в Глазго свирепствовали всякого рода раневые инфекции, борьбе с которыми посвятил всю свою жизнь Джозеф Листер. Возведение Листера в сан профессора произошло 9 марта 1860 г. Это сопровождалось особой церемонией: Листер должен был перед собранием профессоров прочитать на латинском языке доклад "О хирургическом образовании" и подписать обязательство, что он не будет предпринимать ничего во вред шотландской церкви.

Вступительная лекция Листера состоялась на открытии осеннего семестра. Перед этим Листер произвел в этой аудитории гигиеническую уборку. На первую лекцию пришло множество студентов, которые в знак признательности за заботу в противовес обычаю сняли фуражки. В своей лекции Листер говорил о важности для хирургов знания анатомии и физиологии.

Число слушателей Листера к концу года достигло 182, цифры очень большой в те времена не только для Англии, но и для Германии и других стран Европы. Популярность его среди студентов возрастала все больше, и это принесло ему немалую пользу. Дело в том, что в Глазго Листер получил кафедру систематической хирургии, но не имел в своем распоряжении никакого госпиталя. Через год, когда освободилось место хирурга в госпитале, Листер пожелал занять его, чтобы придать своему преподаванию клинический характер. Вот тут ему и помогли его слушатели (161 человек), подавшие следующее заявление:

"Мы, нижеподписавшиеся, студенты хирургии в Глазговском университете перед окончанием первого семестра Вашей профессуры, не можем удержаться от того, чтобы не выразить вам нашего восхищения перед прочитанными нам Вашими лекциями и своего рода убеждения в Вашей необыкновенной способности как преподавателя хирургии. Вместе с этим мы в интересах развития нашей специальности и самого института позволяем себе высказать уверенность, что при предстоящем замещении вакансии хирурга в королевском госпитале Ваши стремления увенчаются успехом, как того заслуживает Ваше искусство и Ваше положение".

И действительно, в августе 1861 г. Листер был назначен хирургом в госпиталь. С этих пор в полной мере развернулась научная деятельность Листера, приведшая его в конце концов к открытию антисептического лечения ран.

ПЕРВЫЕ НАУЧНЫЕ ТРУДЫ

Направление научной деятельности Листера определяется теми двумя моментами, о которых мы говорили выше. Это, во-первых, влияние его отца, разносторонне образованного естествоиспытателя, прославившегося своими работами в области оптики, и, во-вторых, влияние Сайма, одного из искуснейших хирургов своего времени. Однако в первом периоде научной деятельности Джозефа Листера влияние отца превалировало над влиянием Сайма, и поэтому труды Листера этого времени относились к области микроскопии. Лишь впоследствии в его работах произошел поворот к хирургии, который привел к изобретению антисептики.

Первая работа Листера появилась в 1852 г. и касалась строения радужной оболочки глаза. Незадолго перед тем немецкий ученый Келликер опубликовал свое исследование, в котором доказывал, что оболочка глаза состоит из непроизвольных мышечных волокон. Эта точка зрения оспаривалась многими учеными. Листер взялся за ее проверку и доказал правильность взглядов Келликера, причем обнаружил в радужной оболочке присутствие двоякого рода мышц: расширяющих и сужающих зрачок. Естественно, что Келликер был очень обрадован поддержкой, которую получил со стороны молодого английского хирурга, в особенности если учесть те суровые возражения, которые высказывал по поводу взглядов Келликера известный микроскопист Бауман. В результате между Листером и Келликером возникла большая дружба, продолжавшаяся всю жизнь. Уже в 1897 г., незадолго до смерти, Келликер послал Листеру трогательное письмо, в котором писал: "Хотя мне сейчас 80 лет, но никакой возраст не в состоянии погасить воспоминания о тех счастливых днях, которые я провел в Шотландии в Вашем обществе".

Вторая работа Листера относится к 1853 г. и касается вопроса о строении непроизвольных мышц кожи. Взяв объектом изучения кожу человека, Листер ясно обнаружил отношение маленьких непроизвольных мышц к коже, с одной стороны, и к волосам - с другой. Интересно, что оба микроскопических исследования были предприняты в то время, когда современная техника срезов, уплотнения и окраски тканей еще не была известна. Сам Листер пользовался собственной техникой, которая состояла в том, что кусок кожи крепко зажимали между двумя еловыми дощечками, а затем острой бритвой срезали тонкие пластинки одновременно от дерева и от кожи. Впоследствии эти срезы подвергались воздействию уксусной кислоты.

Третья работа Листера появилась в том же году и была основана не только на методе микроскопии, но и носила практический "характер. В ней речь шла о токе лимфы в брыжейке лягушки. Это исследование преследовало двоякую цель: во-первых, обнаружить, как происходит ток хилуса, и, во-вторых, выяснить, в состоянии ли лимфатические сосуды поглощать маленькие твердые частицы. Для этой цели Листер пропитывал хлеб и молоко краской индиго и затем кормил подопытных животных. Затем он вынимал брыжейку из брюшной полости и рассматривал ее под микроскопом. Оказалось, что лимфатические сосуды не обладают способностью ритмически сокращаться и не в состоянии воспринимать никаких твердых частиц, в том числе и индиго.

Следующая работа Листера "О точном строении непроизвольных мышечных волокон" относилась к 1856 г. В ней Листер сообщает, что как в артериях кишечника лягушки, так и в кишечнике свиньи мышечная ткань состоит из гладких вытянутых клеток с цилиндрическим ядром посредине, причем они способны сокращаться и расслабляться.

Эти ранние работы Листера, каким ни кажется далеким их содержание от последующей его деятельности, все же являются этапами на пути к основному исследованию по антисептике.

Через год после вышеуказанной работы появился один из крупных трудов первого периода деятельности Листера "О ранних стадиях воспаления", который является в какой-то степени переходом от чисто микроскопических и экспериментальных работ к области хирургической патологии. Основу этого исследования Листера составили, с одной стороны, его первые работы о строении непроизвольных мышц, а с другой - изучение отделов нервной системы, регулирующих сокращение артерий. Листер исходил из того, что исследование выраженных форм воспаления не может дать ясного представления о сущности этого процесса. Только изучение ранних стадий воспаления может привести к успеху. Поэтому Листер с 1855 г. начал свои первые опыты, взяв в качестве объекта лягушку. Рассматривая под микроскопом ее артерии и капилляры, Листер стал впрыскивать в ткань все более и более горячую воду, начав с 44° и доведя до 100°С. Вслед за быстрым сокращением артерий и замедлением кровяного тока следовало расширение артерий и ускорение тока крови, тем более сильное, чем более горячая вода вводилась в ткани лягушки.

В итоге 18 июня 1857 г. Листер представил Лондонскому королевскому обществу свой доклад "О ранних стадиях воспаления", который сразу обратил на себя внимание ученых. Этот доклад состоял из пяти частей: в первой говорилось о склеивании красных кровяных телец вне организма; во второй - об устройстве кровяных сосудов; третья часть касалась влияния внешних раздражений на ток крови, четвертая - на ткани организма; в последней, пятой, части Листер пытался в выводах своей экспериментальной работы затронуть и вопросы человеческой патологии. Однако следует помнить, что, несмотря на всю ценность подобного исследования, оно было создано в духе добактериологических воззрений. В то время еще совершенно не была известна роль микроорганизмов как возбудителей воспаления.

Листер также не смог наблюдать миграцию лейкоцитов, которая была открыта Конгеймом впоследствии, в 1867 г., ибо изучал только ранние стадии воспаления, когда миграция лейкоцитов еще не имеет места.

Изучение ранних стадий воспаления привело Листера к другой дилемме - к вопросу о причинах свертывания крови. Почти пять лет, с 1858 по 1863 г., посвятил он исследованию этого явления. Хотя ему и не удалось разъяснить причин свертывания крови, тем не менее Листер сделал много ценных наблюдений над самим механизмом этого процесса. Важным моментом была констатация того факта, что, пока стенки сосудов здоровы, они мешают свертыванию крови, причем это свойство присуще не только сосудам, но и всякой живой ткани. Когда же живые ткани заболевают, например подвергаются воспалению, они уже теряют способность препятствовать свертыванию крови.

В своем докладе Листер указывал, что как только кровь выходит из живого организма, она переходит из жидкого состояния в твердое. Это происходит оттого, что в крови образуется твердое вещество, которое из-за волокнистого строения называется фибрином. Последний образует сильно разветвленную сеточку вокруг кровяных шариков и служит причиной твердости кровяного сгустка. Но, спрашивает Листер, что является причиной образования фибрина? По мнению Листера, тут возможны два объяснения: механическое и химическое. Первое, которого придерживался известный английский хирург Джон Гентер, объясняло свертывание крови подобно тому, как трактовалось сокращение мышц, а химическая теория - растворением в крови очень малых количеств аммиака, который удерживает фибрин в растворе. Сам Листер считал химическую теорию ошибочной и склонялся к механической. Существовали еще виталистические теории свертывания, объяснявшие это явление действием так называемой жизненной силы.

Листер так и не смог решить вопроса о свертывании крови. В своей работе о самопроизвольной гангрене он писал: "Сущность влияния живых сосудов, препятствующих свертыванию крови, является тайной, которая... никогда открыта не будет". Однако Листер был неправ: оиохимия с ее учением о белках и энзимах вторглась в медицину, и был разрешен вопрос о причинах свертывания крови.

В 1861 г. профессор Прилоти Хольмс приступил в Лондоне к изданию медицинской энциклопедии под названием "Система хирургии". В этом многотомном труде приняли участие некоторые столичные хирурги, из провинциальных был приглашен один Листер. Он написал для этого издания две статьи: "Об ампутациях" и "Об анестезирующих средствах".

В статье об ампутациях Листер впервые трактует вопросы практической хирургии с точки зрения своих воззрений на воспаление и свертывание крови. В этой статье он также описывает новый способ ампутаций бедра с образованием (в области коленного сустава) кожного лоскута, здесь же упоминает о введенном им при ампутации в тазобедренном суставе способе прижатия брюшной аорты; кроме того, советует производить операцию возможно бескровно, для чего несколько минут следует держать ногу в поднятом положении и лишь после этого уже приступать к сжатию брюшной аорты. Таким образом, Листер является как бы предшественником Эсмарха. Наконец, Листер горячо рекомендовал введенный Марионом Симсом шов из серебряной проволоки и даже изобрел для этой цели специальную иглу. По его мнению, проволочный шов лучше стягивает ткани, оставляет между ними меньше промежутков и потому реже вызывает нагноение. Лечить же ампутационные культи Листер советует так же, как и другие раны, причем особенно рекомендует введенную Саймом сухую повязку.

Другая статья, написанная Листером для "Системы хирургии", касалась вопроса об анестезирующих средствах. В ней автор выступал защитником хлороформа и "открытого метода" против эфира, которым пользовались американские врачи. "Открытый метод" заключался в том, что анестезирующее вещество наливали на платок, который затем клали на лицо больного. При "закрытом методе", напротив, смесь анестезирующего вещества с воздухом вводилась в дыхательные пути больного с помощью особого прибора. Описывая влияние хлороформа на организм человека, Листер говорит, что прежде всего поражается дыхание, а затем уже сердце; он считает излишним наблюдать за пульсом.

Ценным в этой статье Листера является указание на необходимость глубокого наркоза, чтобы избежать шока и его последствий. Листер первый обратил внимание на важность хрипения в горле как угрожающего симптома и на возможность предотвращения его путем вытягивания языка.

К этому периоду жизни Листера относится еще одно техническое усовершенствование, о котором нельзя не упомянуть, а именно разработка техники вылущивания лучезапястного сустава при туберкулезе. До тех пор эта операция считалась опасной и редко кому удавалась, и поэтому хирурги, к своему стыду, предпочитали ампутацию кисти.

В противовес большинству своих современников Листер не был узким специалистом и ремесленником своего дела. Главное содержание работ Листера составляет не столько оперативная хирургия, сколько хирургическая патология. В этом отношении он несомненно шел по пути своего предшественника, известного английского хирурга-патолога Джона Гентера. И как последний был не только хирургом, но и физиологом, патологоанатомом и т.д., так и Листер в своих работах занимался кроме хирургических также микроскопическими, физиологическими, бактериологическими и другими изысканиями. И поэтому преемственную связь между Гентером и Листером проследить вовсе не так уж трудно.

Какими ни кажутся далекими исследования Листера первого периода его научной деятельности от его основной работы о воспалении, он никогда не покидал этой темы и, таким образом, незаметно подошел к вопросу о нагноении, которым занялся в 1865 г. и который вскоре привел его к открытию антисептики.

МЕТОДЫ ЛЕЧЕНИЯ РАН В СЕРЕДИНЕ XIX в.

Если сравнивать состояние хирургии середины XIX в. с нашими днями, то поражает незначительное число операций в госпиталях и больницах, производившихся в то время, когда Листер вступил на стезю хирурга. Для примера можно привести госпиталь в Глазго, где при 400 хирургических койках в 1865 г. за год было произведено всего 310, а в 1913 г. - 7093 операции.

Это не следует объяснять тем, что пятьдесят лет назад операционная техника была несовершенна. В то время, когда анестезирующие средства только еще входили в практику хирурга, от него требовалось больше быстроты и искусства в производстве операций, чем сейчас, когда хирург может спокойно производить операцию любой сложности и любой продолжительности, пока больной находится под воздействием наркоза.

Нельзя также объяснить небольшое число операций в середине прошлого века отсутствием научно разработанной хирургической теории. Ведь середина XIX в. была золотым веком материалистического естествознания, которое праздновало свои победы во всех областях науки, проникло и в медицину, переведя вместе с этим хирургию с эмпирического пути на путь научного эксперимента.

Чем же в таком случае объясняется небольшое число операций в госпиталях середины IX в.? Летальность после операций доходила до 30%, тогда как в настоящее время она у опытного хирурга составляет только 1% и редко превышает 5%. Кроме того, следует учесть, что в то время не все полости человеческого тела были доступны хирургам и значительное число больных, нуждавшихся в хирургической помощи, попадало к терапевтам.

Хирург вообще не был уверен, что самая простая и прекрасно выполненная операция не приведет к опасным для жизни последствиям. Как выразился известный немецкий хирург Фолькман: "Хирург становится подобным земледельцу, который, засевая свое поле, ожидает, что принесет ему жатва. Он как жнец полностью сознает свою беспомощность против стихийных сил природы, дождя, бури и града, которые обрушатся на него". Точно так же и в госпиталях, казалось, на больных влияют какие-то стихийные силы; причем в одних госпиталях это "влияние" было интенсивнее, чем в других, а в частной практике вообще сказывалось меньше, чем в больницах. Не понимая причин, администрация была вынуждена, как например в Глазго, просто закрывать некоторые операционные залы из-за большой летальности. А в Нюрнберге власти совершенно разрушили больницу и построили вместо нее новую. Такое печальное положение хирургии удручающим образом действовало на молодого Листера, и у него даже явилась мысль переменить свою специальность, как он писал об этом своему отцу.

В наши дни каждый знает, что очень многие, быть может, даже большая часть болезней человека вызывается мельчайшими живыми существами - микробами. Но в середине XIX в. это было недостаточно ясно. На микробов смотрели не столько как на врагов, сколько как на микроскопические курьезы и находки. Все же некоторое число болезней обозначалось именем "септических". Из них четыре, которые встречались чаще всего после операций, называли "госпитальными". Сюда относились рожа, пиэмия, септицемия и госпитальная гангрена. Однако кроме этих четырех главных госпитальных болезней хирургов удручали и некоторые другие, как например столбняк.

При непонимании сущности этих болезней трудно было с ними бороться, а между тем обстановка в больницах того времени была такова, что легко способствовала переносу болезни с одного больного на другого. Хирурги блуждали в темноте и рассматривали "госпитальные болезни как неотвратимое зло". Тем не менее они все же убеждались, что грязь и переполненные палаты, в особенности больными с гноящимися ранами, играют немалую роль в распространении госпитальных болезней. Поэтому был сделай вывод о необходимости защищать воздух от загрязнения. Этому соответствовало требование отводить для каждой кровати большое пространство. Госпитальные хирурги стремились более или менее строго проводить чистоту. Однако понятие о чистоте в то время было крайне примитивным. Один или в лучшем случае два кувшина и таз, а также несколько полотенец и мыло считались достаточными для гигиенической обработки рук врачебного персонала. Водой и мылом очищались и инструменты.

Разумеется, все эти мероприятия были примитивны, но еще большее удивление вызывает одежда медицинского персонала. Если сестры милосердия, под влиянием известной участницы Крымской кампании Флоренс Найтингаль, одевались чисто, то хирург и его ассистенты не уделяли никакого внимания своему внешнему виду. Когда хирург приступал к исполнению своих обязанностей, он специально выбирал какой-либо старый сюртук, к обшлагу которого привязывался курок обыкновенной веревки, предназначенный для перевязки артерий. Это облачение использовалось им в течение шести месяцев или года. А для главного хирурга эта одежда служила неограниченное время, пока постепенно не покрывалась грязной коркой, чем очень гордился ее носитель.

Кроме того, больные госпитальными болезнями лежали совсем рядом со здоровыми в этом отношении пациентами, а сестры милосердия и фельдшера переходили от одних к другим. Следует еще указать, что хирурги занимались вскрытием трупов, причем после этого не производили основательной очистки своих рук и одежды.

Госпиталь в Глазго принадлежал в 1849 г. к числу самых "нездоровых" во всем королевстве. Окна его выходили на кладбище, где были очень неглубоко похоронены холерные больные. Нет ничего удивительного в том, что при такой гигиенической обстановке летальность в госпиталях доходила до 60%, и хирург считал себя вполне удовлетворенным, если удавалось снизить ее до 25%. А в военных госпиталях смертность после ампутаций достигала 75-90%. Так как госпитальные болезни появлялись так же таинственно, как холера или чума, то их возникновение зачастую объясняли как нечто сверхъестественное.

Большинство врачей склонялось к мысли, что причина этих болезней - испорченный воздух, чему способствует либо кислород, либо углекислота. Но каким образом происходит этот процесс, не представляли себе, и лишь немногие считали, что углекислота является питательной почвой для миазмов.

Джемс Симпсон, один из современников Листера, создавший несколько трудов о госпитальных болезнях, писал по этому поводу: "Человек, который ложится на операционный стол в наших хирургических госпиталях, подвергается большей опасности смерти, чем английский солдат на полях Ватерлоо". "Но почему так опасны госпитальные болезни для больного?", - спрашивает он. И тут же дает единственно правильный ответ: "Нет сомнения, что больной в хирургическом отделении подвергается опасности со стороны вызывающих болезни заразительных веществ, которые выделяются со стороны его соседа по палате". В связи с этим Симпсон рекомендовал перейти от коридорной системы построения больниц к павильонной. Но большинство врачей того времени не признавали взглядов Симпсона на возникновение госпитальных болезней.

Таким образом, в середине прошлого века область хирургии была значительно уже, чем сейчас, и прогресс ее задерживался существованием госпитальных болезней, причин которых не знали, а поэтому не могли найти правильных мер борьбы с ними. Каковы же были методы лечения ран в описываемое нами время? Они вытекали из воззрений, по которым природа сама восстанавливает новую ткань после раны, но для этого ей надо помочь, употребляя так называемые тканеобразующие вещества. Хотя эти вещества трудно отнести, собственно говоря, к лекарствам, им бесконечно верили. В середине XIX в. убежденность, что природа способна сама устранять осложнения ран, оставалась в силе. Подтверждение этому хирурги видели в разнице течения открытых и закрытых переломов, из которых первые протекали значительно хуже. Далее, было обращено внимание на пневмоторакс и хирургическую эмфизему, которые как будто подтверждали тот факт, что наличие открытой раны способствует проникновению в организм "чего-то", что мешает действию естественных сил природы. В конце концов хирурги пришли к выводу, что это "что-то" - воздух. Яркое подтверждение этому хирурги видели в заживлении ран под струпом, т.е. при исключении влияния наружного воздуха. Иными словами, по их мнению, струп действовал так же, как и неповрежденная кожа.

Исходя из этих убеждений, хирурги применяли два метода лечения. Первый метод состоял в сближении обоих краев раны, причем повязка не применялась. Все это способствовало появлению струпа, образование которого пытались ускорить при помощи распыления определенных порошков или прижигающих веществ, для чего на рану клали кусок корпии, смоченной бензойной настойкой. Этой настойке приписывали сильное лечебное действие. Второй метод лечения, так называемая открытая терапия ран, заключался в том, что края раны не сближались, а оставлялись большей частью открытыми и только покрывались беспрерывно менявшейся подушечкой. Для защиты от пыли и мух применяли кусок марли, накладываемый в некотором отдалении от поверхности раны. Этот метод имел перед первым то преимущество, что способствовал стоку раневого отделяемого.

Приверженцы открытого метода не разделяли общего мнения о вредности воздуха для ран. Приверженцы закрытого метода стремились герметизировать рану, не давая доступа воздуху, для чего применяли коллодий или липкий пластырь. Недостатком метода было то, что он мешал стоку раневого отделяемого, в результате чего начиналось разложение; и такие раны заживали не путем первичного, а путем вторичного натяжения. Такого метода лечения ран придерживался, например, Сайм, учитель Листера. Совершенно неправильно называли повязку Сайма сухой. В действительности она быстро превращалась во влажную. Роберт Листон, один из видных английских хирургов того времени, ввел свой метод, который состоял в том, что края раны оставляли зиять, но перед наложением шва, а равно и после него накладывали на рану смоченный водой кусок марли. Это была так называемая влажная повязка. Для того чтобы избежать воспаления, применяли так называемый "антифлогистический режим", ибо считали, что при неправильном питании вещества, которые шли на образование тканей, они используются организмом для образования гноя. Концы повязок обычно оставляли свободно висящими. Инородные тела удалялись из раны с помощью мягкого полотна или губки. Когда загрязнение прекращалось или начиналось нагноение, удаляли швы, а на рану накладывали припарку из льняного семени или другие кашицеобразные припарки. Из всех видов влажного лечения самым влажным, но зато и самым чистым были орошения водой. Хорошему стоку раневого отделяемого способствовали дренажные трубки из разного материала.

Для закрытия кровеносных сосудов накладывались швы и лигатура. Для остановки кровотечений кроме перевязки сосуда применяли холод, тепло, давление и др. Если нужно было произвести большую операцию, то для захвата артерий употребляли щипцы в количестве 5-6 штук. Для хирургических швов применялся шелк или шпагат, причем один из концов шва коротко подстригался. После окончания операции длинные концы швов в количестве 10-20 из глубоких слоев раны оставляли свободно висеть. Через некоторое время вследствие образования язвы отторгался конечный кусок кровеносного сосуда.

Следует заметить, что в то время уже было известно слово "антисептический", которое проникло в медицину с середины XVIII в. Этим понятием обозначали все, что в какой-то степени препятствует гниению. О гниении знали еще первобытные люди, а также древние жители Египта, которые применяли бальзамирование трупов.

Среди антисептических средств, имевших хождение в середине XIX в., прежде всего нужно упомянуть бензойную смолу, которая входила в состав часто применявшегося "бальзама фриара". Широко употребляли также и алкоголь, не столько в Англии, сколько на материке. Напротив, в Англии антисептическим средством служил глицерин, но с 1860 г. его применение прекратилось. Широко был распространен хлор и его соединения как сильнодействующие антисептические средства, в меньшей мере - иод, в виде настойки.

Во Франции с 1815 г. обратили внимание па антисептические и дезинфицирующие свойства продуктов каменноугольной смолы, главным образом карболовой кислоты. Тогда французская Академия наук предприняла подробное исследование дезинфицирующих свойств карболовой кислоты. Работу по испытанию ее свойств выполнил Жюль Лемер, аптекарь одной парижской больницы, поставивший ряд опытов. Придерживаясь зародышевой теории брожения и гниения, он предложил в 1865 г. карболовую кислоту для дезинфекции, для сохранения пищевых продуктов, а также против различных болезней в медицинских учреждениях. Он стал твердо отстаивать точку зрения, что настоящей причиной заразных болезней и нагноений являются микробы. Но в Англии работы Лемера вначале были неизвестны, не знал о них и Листер. И какие бы антисептические средства ни употребляли хирурги того времени, главное внимание они обращали на соединение краев раны, применение равномерного давления и возможно более длительного ее покоя.

ВВЕДЕНИЕ АНТИСЕПТИКИ И БОРЬБА ВОКРУГ НОВОГО ПРИНЦИПА В ХИРУРГИИ

В начале своей хирургической деятельности Листер придерживался тех же методов лечения ран, которые применяли все современные ему врачи. Но с 60-х годов в воззрениях Листера произошел перелом и он вплотную подошел к изучению проблем брожения и гниения. Друг Листера, профессор химии Андерсон, обратил его внимание на классические работы Луи Пастера по брожению, гниению и самопроизвольному зарождению. И хотя работы Пастера были широко известны в Англии, ученые полагали, что эти труды могут интересовать только химиков, а мысль о том, что они очень важны и для медиков, никому и в голову не приходила. Не обратил на них внимания и Листер. Однако его исследования над воспалением вскоре натолкнули его на мысль о важности работ Пастера для вопроса о нагноении и заражении ран. Луи Пастер (1822-1895), известный французский ученый, начал свою деятельность в области химической кристаллографии. Здесь он обнаружил один факт, определивший его дальнейшую деятельность, а именно, что между микроскопическим организмом (плесенью) и средой, в которой он развивается, существует определенное взаимодействие. Это привело Пастера к изучению явлений брожения. В частности, он занялся вопросом брожения молочного сахара. Эти работы Пастера обратили на себя внимание Листера. В 1858 г. Пастер выступил с докладом, в котором отстаивал биологическую теорию бродильных процессов. Несмотря на возражения выдающегося немецкого химика Юстуса Либиха, теория Пастера, наконец, восторжествовала. Но если все случаи брожения сводятся к развитию микроскопических организмов, то откуда берутся эти последние? Объяснить это можно было либо тем, что способные к брожению жидкости сами собой начинают бродить, либо тем, что зародыши бродильных организмов распространены в огромном количестве и, попадая в соответственные жидкости, вызывают их брожение. Путем ряда опытов Пастер убедился в правильности последнего предположения, что логически привело его к разрешению вопроса, давно интересовавшего ученых, а именно, возможно ли в природе самопроизвольное зарождение живых существ. Своими опытами Пастер доказал, что самозарождение невозможно в мире микроорганизмов, как оно невозможно и у высших существ.

В результате всех этих работ Пастер пришел к выводу, что если нет самопроизвольного зарождения, то, вероятно, нет и самопроизвольного заражения. Если известными мерами против микроорганизмов можно предупредить нежелательные для нас брожения, то нельзя ли таким же образом предупредить болезни человека и животных. Исходя из этих положений, Пастер вскоре избавил шелководство Франции от угрозы уничтожения из-за ужасной болезни шелковичных червей - пебрины. После этого Пастер занялся изучением болезней птиц и обратил внимание на куриную холеру. При изучении этой болезни Пастер встретился с фактом, который помог ему в его дальнейшей работе. Возбудитель куриной холеры хорошо развивался на бульоне, если его ежедневно пересевали. Но вот однажды, после каникулярного перерыва, Пастер, не имея под руками свежей культуры, попытался привить курам культуру куриной холеры, простоявшую некоторое время в пробирке, но заражения не произошло. Мало того, через некоторое время Пастер повторил опыты и заразил свежей культурой нескольких кур, среди которых были и перенесшие раньше неудачную прививку. Оказалось, что куры, которым прививка делалась впервые, заболели и погибли, тогда как куры, оставшиеся от предыдущего опыта, выжили и почти не болели. Таким образом, была доказана возможность превращения смертельного яда в противоядие. Ободренный успехом, Пастер перешел к опытам над сибирской язвой, и здесь вскоре ему удалось найти вакцину против этого заболевания. А еще несколько позже Пастер нашел возможность борьбы со смертельной болезнью человека - бешенством.

К этому времени у Листера уже сложилось определенное убеждение, что гниение вызывает заражение ран и не может быть заражения ран без нагноения. Далее, Листер считал, что гниение каким-то неясным путем возникает через посредство воздуха, но в этом повинен не сам воздух, т.е. не составляющие его газы. Такая неопределенная точка зрения не удовлетворяла самого Листера, ибо он понимал, что пока не будут выяснены таинственные отношения между гниением и воздухом, никогда не удастся уничтожить госпитальные болезни. К этому времени появились ученые, которые находили мелкие организмы при брожении и гниении, но дальнейшему решению вопроса мешал авторитет Юстуса Либиха, который выступил со статьей "Причины и явления при гниении и брожении". В ней он высказал мнение, что гниение - это род горения одной или многих составных частей органических веществ за счет своего собственного или заключенного в окружающей жидкости кислорода. Так как Либих был ученым с мировым именем, его высказывания действовали как прорицания оракула.

Из всех работ Пастера наибольшее влияние оказали на Листера те, в которых доказывалось, что брожение и гниение вызывается живыми существами, находящимися в воздушной пыли, и эта пыль может быть уничтожена при нагревании или фильтрации через вату или же задержана в изогнутых и вытянутых трубках бутылей. Не менее важным для Листера было указание Пастера на то, что жидкости человеческого тела, кровь и моча, свободны от микроорганизмов, и если эти жидкости тщательно сохранять в стерилизованных сосудах, то они неопределенно долгое время не подвергаются гниению. Таким образом, к 1865 г. Листер был уже в сущности вполне подготовлен к открытию антисептики.

Жизненно важным вопросом как для больного, так и для хирурга был вопрос о нагноении, ибо оно нередко переходило в госпитальную гангрену. Теперь, когда стало ясно, что в основе нагноения лежит разложение тканей, оставалось только выяснить, в чем причина этого разложения. Понятно поэтому, что открытие Пастером роли микроорганизмов в процессах брожения и гниения явилось для Листера настоящим откровением. Листер решил, что те же средства, которые останавливают брожение и гниение, должны так же влиять на возникновение госпитальных болезней. Однако практическое применение этих средств, пока в науке господствовал взгляд, что истинной причиной разложения является кислород, исключалось. Когда же Пастер опроверг убеждение Либиха, что кислород является причиной нагноения, и доказал, что истинная причина - мельчайшие живые существа, находящиеся в воздухе, открылись широкие возможности для антисептики. Однако самое слово "антисептика", употребленное Листером в его трудах, было по сути неправильным. Ведь цель Листера заключалась в предохранении ран от нагноения, и потому скорее нужно было применять слово "асептика", чем "антисептика". Если бы Листер дал правильное название своей хирургической системе, он избежал бы многих возражений и недоразумений. Исходя из работ Пастера, который доказал, что кровь или мясо, находясь в антисептическом растворе и в стерильной посуде с плотно заткнутой пробкой, не подвергаются гниению и разложению, Листер пытался провести аналогию с человеческим организмом. Он стал рассматривать кожу человека как своего рода бутылку, которая обволакивает тело, способное к гниению. Но стоит каким-либо путем поранить кожу, как начинается борьба между живой тканью организма и несущими смерть зародышами, находящимися в воздухе.

Подтверждение своих взглядов Листер нашел в различии протекания простых и осложненных переломов. Во избежание осложнений воздух должен быть обезврежен либо путем нагревания, либо путем фильтрации, либо с помощью антисептических средств. Из этих трех путей Листер остановился на последнем.

Друг Листера Андерсон доставил ему образчик сырой карболовой кислоты, которая применялась для дезинфекции сточных вод. Листер сделал попытку применить ее к лечению сложных переломов. Очистив пораженный член и удалив свернувшуюся кровь, Листер покрыл рану куском пропитанной неразведенной карболовой кислотой ваты, поверх которой положил такой же пропитанный карболкой кусок полотна, слегка выходящий за пределы раны. На все это, чтобы препятствовать растворению дезинфицирующего средства, накладывалась свинцовая пластинка. Повязка укреплялась липким пластырем и затем обертывалась всасывающим материалом. Время от времени свинцовая пластинка снималась и повязка увлажнялась карболовой кислотой. Карболовая кислота вместе с кровью образовывала корку, так что получалось как бы заживление под струпом. Такова была первая антисептическая повязка Листера.

Однако вскоре обнаружились недостатки этой первичной повязки. Главным из них было то, что неразведенная карболовая кислота обладала раздражающим действием. Она вызывала отмирание тканей, которые приходили с ней в соприкосновение. Если же рана была велика и требовалась большая повязка, то в итоге получалось большое повреждение кожи. Поэтому Листер решил улучшить свою повязку. Неочищенная карболовая кислота нерастворима в воде, поэтому Листер стал применять очищенную карболовую кислоту, имевшую либо вид жидкости, либо бесцветных кристаллов с неприятным специфическим запахом. Она растворяется в 20 частях воды и почти неограниченно в масле. Водный раствор применялся для промывания, а масляный - для ухода за раной. Ввиду того что вода лишь слабо удерживает карболовую кислоту и легко отдает ее другим веществам, Листер остановился на масляных растворах. Последние, наоборот, отдают воде свою кислоту очень медленно. А так как раневое отделяемое можно до некоторой степени уподобить воде, то масляные растворы карболки оказываются менее раздражающими, чем водные. Таким образом, первое изменение, которое ввел Листер в свою повязку, заключалось в замене неразведенной карболки ее раствором в масле.

В дальнейшем Листер еще более изменил свою повязку, употребив замазку из мела и растворенную в льняном масле карболовую кислоту. Она намазывалась на пластинку олова и, будучи приложена к коже, действовала подобно припарке, не раздражая ни кожи, ни тканей.

Впервые Листер применил карболовую кислоту в 1865 г. при лечении сложных переломов, - с удачным исходом. По этому поводу он писал своему отцу:

"У меня в больнице был случай, который наверно заинтересует тебя. Речь идет о сложном переломе бедра с большой открытой раной, сильным раздроблением кости, обильным кровотечением и большой припухлостью. Без большой уверенности в успехе я применил на рану карболовую кислоту, чтобы предотвратить разложение крови и нагноение конечности. И вот прошло 8 дней со времени этой попытки и течение болезни идет так хорошо, как будто не было наружных ран, т.е. как будто я имел дело с простым переломом. Аппетит и сон хорошие, и ничто не указывает на нагноение".

Вслед за этим Листер сделал попытку применить свой метод к лечению абсцессов. Для этого он за некоторое время до вскрытия абсцесса накладывал на соответствующие места кусок карболизированной материи, а затем, обмыв в карболке нож, делал разрез. После вскрытия гной выпускался под прикрытием пропитанного карболовым маслом полотна. Таким образом, воздух, поступающий извне в рану, подвергался воздействию карболовой кислоты, вследствие чего микробы погибали. После оттока гноя накладывалась на рану повязка из мела. Результаты такого лечения оказались вполне удачными, так что многие заболевания, которые до тех пор нередко приводили к смерти, теперь стало возможным излечивать.

Первое обнародование работы Листера об антисептической системе хирургии произошло в марте-июле 1865 г. в журнале "Lancet". В этом исследовании было два раздела: в первом речь шла об осложненных переломах, во втором - об абсцессах. Листер намеревался включить в свою работу еще третий раздел, о нагноении. Основная мысль его была изложена в разделе о сложных переломах, где автор выразил глубокую признательность Пастеру за тот яркий свет, который он пролил своими "философскими исследованиями".

В своей работе Листер привел одиннадцать случаев применения им антисептической повязки, из них только один был летальным, и один случай, когда больной лишился конечности. Девять выздоровлений из одиннадцати было по тем временам выдающимся достижением, в особенности если учесть крайне негигиеническую обстановку Глазговского госпиталя. На основании этой работы Листер сделал следующие выводы: 1) антисептический кровяной сверток, подвергшийся действию карболовой кислоты, организуется, если его оставить нетронутым, за счет соседних клеток и сосудов, врастающих в его субстанцию; 2) кусок отмершей кости в асептической ране рассасывается с помощью грануляций. При этом, добавляет Листер, не только смесь крови и карболовой кислоты организуется в глубине раны, но и отмершие куски тканей возрождаются и превращаются в живую массу, без какого бы то ни было глубокого нагноения. Уже одно это было замечательно, но еще более удивительным было то, что кости рассасывались, хотя до тех пор подобный результат считался совершенно невозможным. Когда работа была опубликована, Сайм предложил Листеру посетить заседание Британского врачебного общества в Дублине, в августе 1867 г., где он и выступил с докладом под названием: "Об основах антисептики в хирургической практике". Хотя этот доклад обратил на себя большое внимание, он тем не менее вызвал жестокую критику.

Для истории хирургии работа Листера имеет громадное значение. Мы можем наблюдать за ходом мыслей автора, узнаем о проделанных в кабинете и больнице опытах, ощущаем все затруднения, встречающиеся на пути Листера, благодаря которому наступил новый этап в развитии хирургии.

Вскоре после обнародования вышеуказанной работы Листер сделал попытку применить свой метод к операционным ранам. Он удалил по правилам антисептики опухоль с руки. Операция увенчалась блестящим успехом. Как бы то ни было, но Листер, казалось бы, мог считать себя вполне удовлетворенным достигнутыми результатами, однако он не останавливался на завоеванных позициях, стремясь еще более усовершенствовать свой метод. Во всяком случае, отныне учение Листера широко распространилось.

Во второй работе Листер высказал известные взгляды о причинах нагноения. Он различал три вида нагноений: 1) простое воспалительное нагноение, которое является начальной стадией абсцесса, причем нагноение, независимо от какого-либо иного раздражения, возникает под влиянием нервного возбуждения; 2) нагноение под влиянием химических или механических возбудителей; 3) нагноение вследствие разложения тканей. Различию между нагноением, вызванным химическими веществами, и нагноением от разложения тканей тогда придавалось большое значение. По мнению Листера, химические вещества раздражают только поверхность раны и уменьшают раневое отделяемое, тогда как разложение - это яд, распространяющийся по пораженному члену и усиливающий отравление.

Удовлетворенный своей работой, Листер описывал в апреле 1867 г. своему отцу случай удаления опухоли из плечевого сустава. Он, как все хирурги того времени, оставлял швы свободно выступающими из раны, но при этом коротко их обрезал. Не образовывалось ни капли гноя. Отсюда Листер сделал вывод, что при правильном применении антисептического метода швы можно коротко подрезать и дать отделяемому свободно стекать. "Если, - говорит Листер, - дальнейшие опыты подтвердят, что антисептически завязанные швы ведут к выздоровлению без глубокого нагноения, то этим будут устранены все опасности, которые до сих пор возникали при перевязке артерий, и особенно вторичное кровотечение".

Работа Листера оканчивалась очень интересным положением: "Я не могу обойти одно обстоятельство, а именно влияние этих методов лечения на общие гигиенические условия госпиталя".

Благодаря новому методу лечения совершенно преобразились палаты Глазговского госпиталя. Раньше там свирепствовали всевозможные госпитальные болезни, а со времени введения антисептического метода в течение девяти месяцев не было ни одного случая госпитальной гангрены, пиэмии или рожи.

Все это побудило Листера написать своему отцу: "Я оперирую теперь опухоль с совершенно иным чувством, чем раньше. Действительно, хирургия изменилась до неузнаваемости".

Если бы Листер опубликовал какой-либо новый определенный метод лечения в хирургии, он не вызвал бы столь жестокой борьбы. Введенная же им антисептика была не новым методом лечения, а новым принципом, в корне изменявшим всю современную Листеру хирургию. Нет поэтому ничего удивительного в том, что вокруг антисептического принципа не прекращались толки и споры почти до самой смерти его автора.

Сигнал к борьбе, возможно против своего желания, был подан тем же журналом "Lancet", опубликовавшим классические работы Листера. Отдавая дань исследованиям ученого, этот журнал, однако, перенес центр тяжести не на антисептический принцип, а на применение карболовой кислоты, и тем оказал Листеру медвежью услугу. Редакция журнала писала: "Если выводы профессора Листера о действии карболовой кислоты на сложные переломы костей подтвердятся дальнейшими опытами и исследованиями, то мы едва лп сможем переоценить всю важность этого открытия". Эта двусмысленная фраза вызвала путаницу и дала, таким образом, оружие в руки тех, которые хотели обесценить значение работы Листера. К числу последних принадлежал и столь выдающийся человек, каким был известный гинеколог Симпсон.

Кажется непонятным, как такой умный человек, как Симпсон, мог не понять всего значения открытия Листера. Но дело, к сожалению, объясняется чисто личными мотивами. Симпсон и Сайм были представителями двух враждовавших между собой школ эдинбургских хирургов. Уже в силу этого Симпсон должен был неприязненно относиться к Листеру, как к ученику Сайма. Но, кроме того, у Симпсона был свой собственный метод лечения ран, так называемая акупрессура, которой, как казалось, угрожало учение Листера. Дело в том, что акупрессура, так же как и антисептический метод, приводила к заживлению ран без нагноения. Акупрессура - остановка кровотечения с помощью иглы, помещенной под сосуд и сдавливавшей его так, что перевязка сосуда была излишней. Таким образом, устранялась до некоторой степени вероятность нагноения раны. И вот, в то время как во многих местах Англии акупрессура широко применялась, и с хорошим результатом, в Глазго и Эдинбурге этот способ успехом не пользовался. Симпсон посылает Листеру свою работу об акупрессуре, предлагая применять ее в своей практике. Листер, разумеется, этого не сделал, что вывело из себя Симпсона. Еще более был он раздражен, когда Листер ему указал, что акупрессура вовсе не его изобретение, а применялась еще в XVI в. итальянцем Виго. В отместку за это Симпсон поместил в газете "Эдинбургское ежедневное обозрение" анонимную заметку за подписью "Chirurgicus" под названием "Карболовая кислота в хирургии". В ней говорилось, что честь ввведения в хирургическую практику карболовой кислоты несправедливо приписывается Листеру, в действительности же ее до этого применял во Франции Лемер. На самом деле Листер не был знаком с указанной работой и лишь после появления заметки Симпсона достал труд Лемера и, основательно его изучив, отправил в "Lancet" письмо, в котором писал, что он вовсе не претендует на приоритет по введению в хирургию карболовой кислоты, ибо дело вовсе не в ней самой, а в способе ее применения. На это Симпсон разразился статьей, в которой доказывал преимущества акупрессуры перед антисептикой. Листер в дальнейшую полемику с Симпсоном не вступал, но заявил в "Lancet", что постарается на основании чисто фактического материала доказать правильность своих воззрений. На время полемика была прекращена.

Через некоторое время Листер пишет письмо в редакцию журнала, в котором сообщает, что ввел карболку в хирургическую практику не в силу каких-либо ее чудодейственных свойств, а в силу прекрасных лечебных качеств, которые она проявляет, прекращая гниение тканей в ранах. Однако, продолжает Листер, "не исключено, что если бы вместо карболки я стал применять другие дезинфицирующие средства, я достиг бы тех же результатов". "Я пользуюсь этим случаем, - пишет далее Листер, - чтобы предостеречь ваших читателей от мнения, что карболовая кислота действует, как волшебное средство".

Хотя Симпсон на это не реагировал, но у него было много учеников, которые продолжали нападки на Листера. К огорчению Листера слова "лечение карболкой" были у всех на устах, а иногда и превращались во фразу "метод лечения замазкой". Листер посылает письмо своему отцу, в котором пишет:

"Я считаю, что сказал все, что нужно было сказать. Сознавая это, я полагаю - пусть люди думают и говорят, что они хотят. Но я убежден, что любая работа, которой я занимаюсь, заслуживает одобрения. Вместе с тем, мне кажется, что издатели наших медицинских журналов не имеют понятия о статьях, которые я писал... Кроме того, я не вижу особой важности того, кто именно первый применил карболку при лечении опухолей, кто при лечении ран, кто при лечении переломов и кто при абсцессах".

Возможно, писал далее Листер, что с помощью хлористого цинка можно было бы достигнуть таких же результатов, как и с помощью карболовой кислоты.

Невзирая на нападки своих противников, Листер со своими учениками продолжал разрабатывать учение об антисептическом лечении ран. Он прежде всего обратил внимание на то обстоятельство, что антисептические вещества раздражают ткани и, таким образом, оказывают до некоторой степени вредное влияние на рану. Во избежание этого Листер ввел так называемое "защитное вещество", или "протектив", которое состояло из какого-либо нераздражающего или непроницаемого для карболовой кислоты вещества. С этой целью им были испробованы каучук, листовое железо, шелк, копайский бальзам и т.д. Листером руководило стремление найти такое вещество, которое обладало бы достаточным сцеплением с карболовой кислотой, чтобы помешать преждевременному вымыванию ее из раны вместе с раневым выделением и в то же время не раздражало бы тканей. Однако все применяемые им для этой цели вещества при соприкосновении с карболовой кислотой либо затвердевали и так приставали к коже, что мешали стоку раневого отделяемого, либо делались ломкими, вызывая трещины, в которых скапливался гной. После долгих поисков Листер, наконец, изобрел первую улучшенную, вощаную повязку, которая состояла из смеси парафина, воска, прованского масла и карболовой кислоты, причем вся эта масса размазывалась на куске полотна. Но и эта повязка его не удовлетворила, и тогда Листер стал применять камедевый пластырь, в состав которого входил обыкновенный шеллак.

Антисептический метод лечения ран не был признан английскими врачами постольку, поскольку не был ими понят. Поэтому Листер не упускал случая указывать, что никакой зависимости между его антисептической системой и карболовой кислотой нет, и даже однажды в случае осложненного перелома испробовал вместо карболки хлористый цинк. Листер также постоянно твердил, что проведение антисептики возможно лишь при полном принятии зародышевой теории брожений и гниений.

Между тем судьба готовила Листеру новую перемену. В 1869 г. Сайма, учителя и тестя Листера, разбил паралич, и хотя он вскоре оправился, тем не менее не мог уже вернуться к прежней работе. Заботясь о достойном преемнике, Сайм предложил занять свое место Листеру. Это желание Сайма было поддержано эдинбургскими студентами, которые за 127 подписями послали Листеру адрес, прося его занять кафедру Сайма. "Мы убеждены, - писали студенты, - что Ваш способ антисептического лечения ран обозначает собой целую эпоху в истории британской хирургии. Он принесет уважение к нашей профессии и неисчислимые блага для человечества". Как видим, английские студенты в этом вопросе оказались прозорливее своих учителей. В итоге Листер во второй раз был избран профессором хирургии в Эдинбурге.

После переезда в Эдинбург Листер опубликовал свою известную работу "О влиянии антисептического метода на гигиенические условия одного хирургического госпиталя". В ней он описал те изменения, которые произошли в результате применения антисептики в палатах Глазговского госпиталя. Но его статья задела за живое администрацию госпиталя и вызвала полемику, в которой представители администрации пытались доказать, что улучшение общего состояния госпиталя было вызвано введением ряда санитарных улучшений, но отнюдь не применением антисептики. Это омрачило настроение Листера, который не мог остаться безучастным и выступил в печати с рядом возражений.

Операция в тумане из карболки

Так как Листер считал, что большинство бактерий патогенно, то у него возникла идея введения так называемого "спрея", который должен был создавать вокруг раны антисептический слой воздуха. Для этой цели Листером был создан особый распылитель, который разбрызгивал вокруг мелкие капельки карболовой кислоты. Пульверизатор для карболовой кислоты сначала имел очень простую конструкцию, а затем все более и более усложнялся. Работа с ним требовала большого напряжения от хирурга и делала невозможной работу без ассистентов. При операциях приходилось перетаскивать спрей из помещения в помещение. Это вызывало насмешки со стороны противников антисептического метода, которые прозвали спрей "ослиной машиной". Несмотря на это, спрей в течение многих лет применялся во всем мире, пока не обнаружилась его бесцельность и вредность для медицинского персонала.

Листеровский пульверизатор - "спрей"

"Ослиная машина"

Усомниться в целесообразности спрея заставили успехи хирургии, которые были связаны с усовершенствованием овариотомии (удаление яичника). Пионерами в указанной области явились Спенсер Веллс и Томас Кейт, которые, не применяя в полной мере антисептического метода, но соблюдая строжайшую чистоту, достигли больших успехов. Такие результаты заставили призадуматься многих хирургов и самого Листера. Ведь если без применения антисептических средств можно достигнуть больших успехов, то и самый антисептический метод находится под большим сомнением. Листеру было известно, что здоровая ткань оказывает противодействие размножению микробов. Он стал поэтому приписывать успехи гинекологов в проведении овариотомии целительным свойствам брюшины, что заставило его относиться более осторожно к применению спрея, который мог парализовать целительные свойства брюшины. В силу этого хирурги разделились на два лагеря: одни стали совершенно отрицательно относиться к антисептике в целом, другие же, признавая ее, отклоняли применение спрея. С другой стороны, спрей оказывал явно вредное влияние на медицинский персонал.

Почтовая марка в память о пульверизаторах Листера

Таким образом, сам Листер постепенно стал склоняться к отмене спрея. Когда же впоследствии научились отличать сапрофиты от патогенных бактерий, а затем Мечников создал свою теорию роли фагоцитов в борьбе с инфекцией, Листеру стало ясно, что главная опасность заражения исходит не из воздуха, а от кожи больного и рук хирурга. Мало-помалу Листер присоединился к общему хору противников спрея и наконец в 1887 г. предал этот способ полному забвению. Из других усовершенствований, введенных Листером в это время в хирургию, следует отметить применение марли для повязок вместо ранее применявшихся пластырей. Хорошо всасывая отделяемое раны, марля оказалась превосходным перевязочным средством. Таким образом, в своем окончательном виде листеровская повязка состояла из восьми рядов карболизованной марли, кроме того, между седьмым и восьмым рядами находился еще слой водонепроницаемой ткани.

Почти одновременно с введением шпрея и марлевых повязок Листер познакомил медицинский мир с выгодами резиновых дренажных трубок. Хотя последние применялись при абсцессах еще до этого, Листер стал употреблять более широкие трубки, косо срезая их концы. В то. же время Листер работал еще над вопросом об остановке кровотечения при асептических ранах.

Так как до введения антисептики все раны, как правило, приводили к нагноению, то при перевязке сосудов концы швов, как уже неоднократно указывалось, оставляли свободно висеть из раны, дабы впоследствии при начавшемся нагноении их можно было вытянуть за концы ниток сквозь спавшуюся артерию. Между тем было известно, что некоторые инородные тела могут бесконечно долго оставаться в теле, не вызывая никакого нагноения. Очевидно, причина нагноения лежала в самом шелке, применявшемся для швов. Однажды Листер попробовал перевязать у лошади шейный сосуд с помощью пропитанного карболовой кислотой шелка. Рана была антисептически перевязана, и заживление ее пошло вполне нормально.

После вскрытия лошади Листер обнаружил на месте перевязки неизмененную шелковую нить, обросшую волокнистой тканью. Затем Листер решил повторить опыт, но взял для перевязки материал, который легко рассасывается. Для этого он воспользовался кэтгутом и применил его на теленке. Через месяц теленок, который все время чувствовал себя хорошо, был убит, и после вскрытия Листер обнаружил полное исчезновение кэтгута, на месте которого образовалась новая ткань, возникшая благодаря проникновению соседних клеток в вещество кэтгута. Это побудило Листера заняться выработкой антисептического кэтгута, что ему вскоре удалось, и тогда он применил этот метод к людям.

В таком виде учение Листера достигло своей законченности. Однако оно по-прежнему подвергалось нападкам со стороны английских врачей. Теперь во главе его противников встал знаменитый Джон Педжет, который в одной из своих клинических лекций описал проведенный им опыт, где он применил (при сложном переломе) антисептический метод и притом без успеха. Однако, как описывал сам Педжет, он сначала залепил рану коллодием и только через 12 час. применил карболовую кислоту. Разумеется, такой способ лечения не имел ничего общего с методом Листера, и последний тотчас же поместил в журнале "Lancet" ответ Педжету, предлагая прислать к нему кого-либо из своих ассистентов, чтобы на месте научить листеровским способам лечения ран.

Прошло четыре года, и в 1879 г. в Корке собрался съезд английских врачей, на котором лондонский хирург Севори с цифрами в руках в последний раз выступил против Листера. Но это была уже лебединая песня старой хирургии. В декабре того же года в Лондоне, в госпитале св. Бартоломея, происходило собрание врачей, на котором Листер выступил с отповедью Севори и дал генеральный бой всем своим противникам. Две ночи подряд продолжались дебаты об антисептике. Один против всех выступал в стенах лондонского госпиталя Листер, и если в результате этого он и не вышел победителем, то все же вырвал лавры победы из рук лондонских хирургов. И хотя английские врачи еще долго противились всякого рода новшествам, из Германии уже стали доходить сведения об успешном применении антисептического метода лечения ран и понемногу на смену старому прпшло новое поколение врачей с иными взглядами, группировавшихся со всем энтузиазмом молодости вокруг Листера.

Тот факт, что Листер остался непонятым и непризнанным своими соотечественниками, тогда как в Германии его учение нашло совсем иной прием, может быть объяснено двумя причинами. Во-первых, медицинское образование в Германии тогда находилось на большей высоте, чем в Англии (кругозор английского врача был значительно уже, чем немецкого). В Англии медицинское образование имело более прикладной, ремесленный характер. Этим объясняется, что такого рода отвлеченные, далекие от медицины теории, как микробная теория брожений, не могли быть поняты английскими врачами и, наоборот, легко были усвоены более образованными немецкими медиками. Во-вторых, реформа в деле госпитальной гигиены, связанная с именем Флоренс Найтингаль, содействовала полному перевоплощению английских госпиталей, и потому английские врачи были склонны скорее приписывать уменьшение смертности реформе больничного дела, чем введению антисептики. Наоборот, в Германии госпитали значительно уступали английским и поэтому введение там антисептики действительно творило чудеса.

Одним из первых в Германии стал применять антисептический метод врач Тирш в Лейпциге. Уже в 1867 г. он описывает, как ему удалось совершенно изжить госпитальную гангрену из своей больницы. Но самым рьяным поклонником Листера и проповедником его идей был друг Тирша Рихард фон Фолькман. В 1867 г., когда Листер опубликовал свои первые работы, он был профессором хирургии в Галле. Возвратившись домой после франко-прусской войны, Фолькман нашел в своем госпитале множество раненых солдат, страдавших пиэмией, септицемией и другими формами госпитального заражения ран. Без особенной надежды на успех он попробовал применить антисептическое лечение и, когда оно увенчалось успехом, сделался пламенным глашатаем учения Листера в Германии. Рядом с именами Тирша и Фолькмана следует еще вспомнить имя Штромейера из Ганновера, который, между прочим, в 1875 г. послал Фолькману следующее шутливое стихотворение:

Листеру

Свет смотрит с удивлением на Листера.
Там уничтожена смерть, где царит антисептика.
Германия сплела бессмертия венок ему навеки.
И будет связано с его именем имя
Рихарда Фолькмана, глашатая его учения.

В Мюнхенском госпитале, который раньше считался одним из самых неблагоустроенных в Германии, антисептику ввел Нуссбаум. В 1880 г. он даже говорил, что, если хирург совершенно не применяет антисептики и теряет больного от пиэмии, он должен быть привлечен к ответственности по суду. В Берлине последователем Листера был знаменитый хирург Бергман, о котором речь еще пойдет ниже. В других странах Европы листеровская повязка мало-помалу прокладывала себе путь в хирургии. В 1875 и 1876 гг. Листер предпринял поездку по Европе и посетил большинство важнейших континентальных госпиталей. Его поездка по Германии превратилась в сплошное триумфальное шествие. Это путешествие, не меньше чем его труды, а также его поездка в Америку на Международный съезд врачей в Филадельфии содействовали дальнейшей пропаганде его идей.

Бюст лорда Листера работы сэра Томаса Брока

БАКТЕРИОЛОГИЧЕСКИЕ РАБОТЫ ЛИСТЕРА

Вполне понятно, что Листер, поставивший себе целью реформировать современную ему хирургию, отдавал последней свои помыслы, силы и время. Тем не менее, после того как Листером овладела мысль о создании антисептической хирургии и он познакомился с трудами Пастера, которые явились настоящим откровением, ему пришлось столкнуться и с вопросами тогдашней бактериологии. При всем уважении к Пастеру Листер не хотел принимать на веру выводы французского ученого и решил сам проверить и повторить его опыты. Для этого Листер устроил у себя в кабинете настоящую лабораторию, где находились не хирургические инструменты, а бутылки, реторты, спиртовые горелки, сушильный шкаф, реактивы и микроскопы. Понимая, что проведение антисептики возможно лишь при полном принятии зародышевой теории брожений и гниений, Листер решил повторить в несколько видоизмененной форме опыт Пастера. Он взял четыре бутылки с мочой, вытянул их горлышки в виде длинной трубочки, а затем у трех из них сильно изогнул вытянутое горлышко, а у четвертой коротко его обломал. После этого он вскипятил содержимое всех бутылок и оставил их стоять в холодном месте с открытым горлышком. Спустя шесть месяцев оказалось, что три бутылки с изогнутым горлышком остались стерильны, тогда как четвертая с отломанным коротким горлом проросла плесенью. Это доказывало, что изогнутое горлышко первых трех бутылок задерживало пыль, в которой находились микроорганизмы. Последняя бутыль, наоборот, свободно пропускала микроорганизмы воздуха. Этот опыт до некоторой степени стал классическим и долго еще служил в руках Листера доказательством микробной теории брожений. Когда через два года Листер переехал в Эдинбург, он взял с собой эти бутылки и с большими предосторожностями вез их сначала по железной дороге, держа на коленях, а затем по трясучей мостовой города, и все же содержимое этих бутылей осталось стерильным. Впоследствии, в 1877 г., эти бутыли пережили еще одно опасное путешествие на юг и были продемонстрированы лондонским студентам.

После этого Листер занялся изучением роли бактерий и плесеней в процессе брожения. Интерес к подобного рода испытаниям был подогрет работами брата Листера Артура, ботаника по специальности, который изучал жизненный цикл низших слизистых грибков - миксомицетов. Заметим, что эти организмы подвержены быстрым превращениям и могут из бесформенных плазмодиев переходить в очень сложные образования. Кроме того, внимание Листера обратила на себя работа Бурдона Сан-дерсона, в которой автор доказывал, что бактерии распространяются не воздухом, а водой; в воздухе же содержатся плесени, а не бактерии. Само собой понятно, какое значение имели эти выводы для антисептического метода. Ведь если в воздухе нет бактерий, значит все те предосторожности, которые применяются для защиты ран от заражения, являются совершенно излишними. С другой стороны, перед Листером возникал еще один интересный вопрос. Раз в воздухе имеются только плесени, а не бактерии, то не обладают ли они способностью, подобно миксомицетам, к превращению форм и, следовательно, к превращению в бактерии. Для проверки всех этих положений Листер приступил к своим первым бактериологическим работам. Прежде всего он попытался доказать правильность зародышевой теории брожений. Противники этой теории в доказательство правильности своих воззрений неизменно указывали на молоко как на жидкость, которую еще никому не удалось предохранить от разложения. Но Листер поместил молоко в водяную баню, причем на крышку сосуда положил груз и нагревал молоко до кипения. В результате молоко осталось стерильным. Этот прибор был прообразом современного автоклава.

Затем Листер перешел к опытам с мочой. В декабре 1871 г. он взял стерильный стаканчик, во время сильного дождя вынес его на улицу и, открыв крышку, оставил некоторое время стоять на воздухе. Далее он вылил попавшие в стаканчик капли дождя в сосуд с мочой, - оказалось, что через некоторое время в моче развилось множество микроорганизмов, среди которых наряду с дрожжами и плесенями были найдены также и бактерии.

В дальнейшем Листер занялся изучением этих микроорганизмов и пришел к неправильному выводу, что в зависимости от примененной питательной среды дрожжи могут правращаться в плесени, а последние в бактерии. Но зато он обнаружил факт, имевший большое значение для хирургии. Листер нашел, что продукты разложения белковых веществ вовсе не обладают таким запахом, какой свойствен гниющим веществам. Следовательно, отсутствие запаха не может указывать на отсутствие сепсиса и заражения.

Придя к заключению о том, что в зависимости от питательной среды бактерии могут превращаться в плесень и наоборот, Листер сделал дальнейшее предположение, что вообще особенности бактерий определяются не столько их морфологическими признаками, сколько физиологическими свойствами, и, меняя среду, мы можем превратить сапрофитные микробы в патогенные, и наоборот.

Очень важной была вторая бактериологическая работа Листера "О молочнокислом брожении и его значении для патологии". В ней Листер описывает следующий опыт. Сохраняя стерильным стакан молока в течение нескольких месяцев, он затем оставил его открытым, и в молоке началось брожение: выросла плесень и появились бактерии. Затем капли скисшего молока Листер перенес в стерильное молоко, и по истечении 30 час. оно скисло, а микроскоп обнаружил те же бактерии, что и в первой жидкости. Несколько капель скисшего молока затем были перенесены в морковный настой и в мочу, и там были обнаружены те же палочки, которые Листер назвал Bac. acidi lactici и которые он считал возбудителями молочнокислого брожения. Но главный вопрос; занимавший Листера, - могут ли бактерии вновь превращаться в плесень, из которой они произошли (последнее Листер считал доказанным), - ему разъяснить все же не удалось.

Чтобы рассеять свои сомнения, Листер послал Пастеру труд о молочнокислом брожении. Французский ученый не замедлил ответить, причем подверг серьезной критике его выводы. "Возьмем, - писал Пастер, - старое вино и прибавим к нему одновременно Mycoderma vini и Mycoderma aceti. Разовьется только Mycoderma aceti. Но возьмем молодое вино и повторим этот опыт: разовьется только Mycoderma vini. Более того, засеем старое вино Mycoderma vini и в нем все же разовьется Mycoderma aceti, принесенный, очевидно, воздухом. Наоборот, если в молодое вино внести уксус, то в нем разовьется только Mycoderma vini. Если бы мы не знали этих соотношений, то разве этот опыт не давал бы нам основание думать о превращении Mycoderma vini в Mycoderma aceti и наоборот". Между тем, очевидно, все объяснялось различием питательной среды, представлявшей благоприятные условия для роста одного микроба и подавлявшей рост другого.

Нам неизвестно, как ответил Листер на это письмо Пастера, но во всяком случае в то время оно не могло поколебать основных его воззрений на превращение бактерий. Дело в том, что тогда бактериологическая методика еще была очень несовершенна и для выделения микробов пользовались не твердыми, а жидкими питательными средами. В силу этого в распоряжении ученых не имелось определенного метода для установления вида, и отличить патогенный микроб от сапрофита тогда не умели. Поэтому, несмотря на критику Пастера, Листер оставался при своих первоначальных убеждениях. Более того, он укрепился в своей правоте, когда появилась работа физика Тиндаля "Пыль и болезнь". В этой работе Тиндаль доказал возможность обнаружения бактерий в пыли даже невооруженным глазом. Пропуская луч света через узенькую щель в темное пространство, Тиндаль заставил светиться частички пыли. Если затем на пути этого светящегося снопа пыли поставить способные бродить жидкости, утверждал он, они быстро начинают разлагаться, между тем как будь воздух оптически чист (без видимых частичек пыли), разложения не происходит. Эти опыты показались Листеру столь убедительными, что он выдвинул идею (о чем см. выше) создания так называемого cпрея.

Труды Листера практически и теоретически подтвердили верность теории микроорганизмов. Но все же в последней отсутствовало одно звено: не были детально изучены сами микроорганизмы. За изучение их и берется Листер. Он приходит к выводу, что бактерии представляют собой мельчайшие отростки конидий - грибков - и поэтому подобно грибам могут принадлежать к совершенно различным по морфологическим и физиологическим свойствам видам. Одни виды не растут на средах, на которых растут другие. Некоторые виды на разных средах обнаруживают заметные различия. Поэтому, если морфологические особенности зависят от среды, достаточно перенести бактерии в другую среду, чтобы они вновь обнаружили свои первоначальные особенности.

Поэтому, пишет Листер, и все попытки классификации, от Эринберга до Кона, которые строились на чисто морфологическом принципе, являются несостоятельными. Чтобы подтвердить правильность своих преположений, Листер вторично обращается к процессу скисания молока. Обнаружив в скисшем молоке через 24 часа расположенные цепочками неподвижные бактерии, он переносит маленькую каплю скисшего молока в кипяченое молоко, в морковный настой и мочу. Оказалось, что в этих средах выросли различные, частью подвижные, частью неподвижные, формы бактерий. Он неоднократно переносит эти бактерии со среды на среду и устанавливает, что форма и подвижность бактерий при этом каждый раз меняются. На основании своих исследований Листер приходит к заключению о существовании одного микроорганизма, который изменяет свою форму и особенности в зависимости от питательной среды, и дает, таким образом, толчок к развитию других микроорганизмов.

Опыт Листера со скисанием молока

Листер как хирург прекрасно понимал все значение своих опытов с молоком. В самом деле, если один и тот же организм в одних случаях способен вызвать скисание молока, а в других - образование черного пигмента, то почему не допустить, что организм, который в обычных условиях совершенно безвреден, в других может стать для человека опасным. Казалось, что это подтверждается некоторыми фактами. Известно было, что под редко сменяемыми повязками развивалась госпитальная гангрена, тогда как при часто сменяемой повязке этого не наблюдалось. Листер в связи со своей точкой зрения делал вывод: под несменяющейся повязкой возникают различные раневые выделения (служащие своеобразными питательными средами); следовательно, в ране происходит образование новых видов микробов (из первоначального одного).

Таким образом, казалось возможным превращение бактерий гниения в патогенные бактерии. И вот через некоторое время Листер повторяет свой опыт и обнаруживает, что на этот раз у него выросли совершенно иные микроорганизмы, чем в первом опыте. Отсюда Листер делает вывод, что, очевидно, помимо возбудителей скисания молока, исследуемый материал был загрязнен другими бактериями. Чтобы избежать этого, Листер решил разводить кислое молоко кипяченой водой до тех пор, пока в одной капле жидкости будет находиться только одна бактерия. А так как Bас. acidi lactici была преобладающим видом в молоке, можно было ожидать, что таким путем удастся получить ее в чистой культуре. Так оно и произошло на самом деле. Затем, пользуясь таким же разведением, содержащим только одну бактерию, Листер заразил десять стаканов молока. Из них шесть скисло, и в них была найдена bac. acidi lactici, а в четырех стаканах молоко осталось неизменным, и в них этой бактерии не оказалось. После этого Листер перенес сгусток молока, содержащий чистую культуру Bас. acidi lactici, в молоко и в другие жидкости, - там вырастала либо та же бактерия, либо не вырастало ничего.

Таким образом, повые опыты Листера опровергли его прежние выводы о возможности перехода одного вида бактерий в другой, в чем он и признался во второй из своих бактериологических работ. "Эти организмы, - писал он, - так же как и грибы, от которых они происходят, образуют различные, друг от друга резко отличающиеся виды, отличающиеся между собой своими морфологическими и еще в большей степени физиологическими особенностями, состоящими в способности вызывать специфические условия брожения, и также в том, что отдельные виды не растут на определенных питательных средах, на которых другие виды растут хорошо".

Когда Листер впоследствии переехал в Лондон, он вновь вернулся к бактериологическим работам. Для своей вступительной речи в Королевском колледже Листер выбрал тему - "О сущности брожения". Он изложил в ней результаты опытов, которые произвел во время своего пребывания в Эдинбурге. Прежде всего им был поставлен вопрос, так как многие еще сомневались в этом, действительно ли бактерии вызывают гниение. Трудность доказательства того, что различные микроорганизмы вызывают разные брожения, заключалась в неумении получать чистые культуры. В своем докладе Листер сообщил, как оп преодолел эту трудность в отношении Bас. acidi lactici. Основной задачей было доказать, что молоко не обладает способностью к брожению, или, иными словами, к скисанию. Листер, кроме того, считал истинной виновницей скисания молока Bас. acidi lactici.

Метод Листера по получению чистых культур в течение долгого времени был единственным, который давал возможность точного изучения отдельных микроорганизмов. Многим показалось необычным, что профессор хирургии уделил в своей вступительной речи много места такому запутанному вопросу, как молочнокислое брожение. Однако было вполне объяснимо, что первый доклад Листера в Лондоне был посвящен той проблеме, которая составляет основу антисептической системы. Это выступление, по словам врача Стюарта, явилось как бы "обнадеживающим вторжением во вражескую страну".

ЛОНДОНСКИЙ ПЕРИОД

В феврале 1877 г. в Лондоне скончался Фергюссон, профессор хирургии в Королевском колледже. Желая поднять уровень этой медицинской школы, мало посещаемой студентами, администрация предложила занять его место Листеру, бывшему тогда в зените своей славы. Хотя это место далеко не было блестящим, все же Листер предложение принял. Дело в том, что он считал себя носителем особой миссии по пропаганде антисептического метода. Между тем антисептика к тому времени получила всеобщее признание, за исключением одного Лондона. Для того чтобы завоевать и лондонских врачей, был только один путь: самому переехать в Лондон. Избрание Листера состоялось в 1877 г.

Этим закончился самый блестящий период в жизни Листера. Лондонский период был отмечен уже не столько дальнейшими научными трудами, сколько пропагандой уже окончательно разработанного учения.

Работа Листера в госпитале Королевского колледжа с самого начала сильно затруднялась тем полувраждебным отношением, которое обнаруживали по отношению к новому методу лечения сестры и сиделки. Не будучи в состоянии лично проводить до конца все детали антисептического лечения, Листер бывал вынужден поручать сестрам ту или другую часть антисептических процедур. Они же, не имея понятия об антисептике и равнодушно относясь к новшествам Листера, сами того не подозревая, подчас подвергали серьезной опасности жизнь порученных им больных. Первое выступление Листера среди лондонских врачей состоялось в октябре 1877 г. В начале семестра он сделал доклад "О сущности брожения" - этой первоосновы антисептической системы (см. о нем выше). Следует сказать, что лондонские хирурги, с недоверием воспринимая учение Листера, лишь после нескольких успешно проведенных им операций стали относиться к нему более миролюбиво.

Совершенно иным было отношение к Листеру со стороны других специалистов. Вскоре Листер выступил с докладом перед Лондонским патологическим обществом, в котором отчасти повторил положения, высказанные им во вступительной лекции, и отчасти развил их. В этом докладе Листер опроверг свое старое мнение о развитии бактерий из плесени и впервые высказал мысль о возможности существования невидимых под микроскопом бактерий.

В течение 15 лет занимал Листер кафедру клинической хирургии в Королевском колледже. Мало-помалу он начал сживаться с лондонскими хирургами, а те - привыкать к нему. Но Листер в это время ушел в область специальной хирургии, занимаясь мелкими вопросами хирургической техники. Все дальнейшие работы уже не вплетали новых лавров в венок славы Листера, имя которого достигло мировой известности. Только два его исследования стоят того, чтобы о них упомянуть. Так, в 1879 г. он занимался вопросом о влиянии положения конечности на ток крови в ней, чем предвосхитил известную работу Эсмарха; Листер попытался остановить кровотечение путем перевязки конечности. Далее, Листер указал, что сокращение артерий и вен зависит не только от их эластичности, но п от действия вазомоторных нервов. Другая работа Листера касалась применения серебряного шва при переломах коленной чашечки.

В 1879 г. на Шестом международном конгрессе врачей в Амстердаме Листер стал предметом всеобщего внимания, и каждое его появление на ораторской трибупе встречалось долго не смолкавшими овациями. Так же велик был его успех на Лондонском конгрессе 1881 г., где Фолькман выступил с докладом об успехах хирургии, явившимся как бы апофеозом всеобщего признания учения Листера.

Последний период жизни Листера характеризуется не столько научной, сколько его общественной деятельностью.

Первым общественным выступлением Листера, еще относящимся к эдинбургскому периоду жизни, следует считать его высказывания по вопросу о вивисекциях. В это время Общество покровительства животным стало вести устно и в печати агитацию против опытов на животных с научной целью и домогалось издания закона, запрещающего всякие вивисекции на животных. В июле 1875 г. секретарь английской королевы обратился к Листеру с письмом, прося его высказать свое мнение по этому вопросу. Ученый решительно высказался против законодательного запрещения вивисекций. При этом он ссылался на то, что только благодаря опытам на животных сумел достигнуть успехов в хирургии, которые оказались благодеянием для человечества.

Мнение Листера, очевидно, оказало влияние на комиссию, созданную с целью выяснения этого вопроса, и закон, изданный в 1876 г., носил явные следы компромисса между двумя сторонами.

В это время внимание Листера привлекли опыты Пастера по предохранению от заразных болезней. Хотя сам он уже почти не занимался бактериологией, тем пе менее живо интересовался всем, что касалось роли микробов в человеческой патологии.

Когда в Париже был основан Пастеровский институт, в Англии была учреждена комиссия для выяснения мер борьбы с бешенством. Хотя комиссия и подтвердила правильность выводов Пастера, но ввиду островного положения Англии нашла и другие, кроме прививок, меры борьбы с бешенством, как-то: обязательное ношение намордника для собак и установление карантина для всех ввозимых в страну животных. Что же касается укушенных людей, то их приходилось отправлять для лечения в Париж. Когда же число больных бешенством сильно возросло, явилась потребность устройства в Англии учреждения, подобного Пастеровскому институту, где проводились бы прививки против бешенства. Однако эта мысль долго не могла быть воплощена из-за возражений противников вивисекций. Тем не менее в 1891 г. был основан институт, получивший название Британского института предупредительной медицины. В организации этого института деятельное участие принимал Листер, он же стал его первым директором.

В задачи этого института входило, во-первых, отыскание средств, способствующих предупреждению заразных болезней человека и животных; во-вторых - лечение людей, страдающих заразными болезнями; в третьих - воспитание врачей в духе предупредительной медицины. Торжественное открытие института состоялось в 1897 г., причем ввиду исполнившегося столетия со дня введения Дженнером оспенной вакцины Листер предложил назвать этот институт его именем. Но в 1903 г. одна частная фирма, носившая название "Дженнеровского института для телячьей лимфы", настояла на перемене названия Дженнеровского института, и он был переименован в Листеровский институт. Листер как бы получил национальное признание.

Когда в 1892 г. Листеру исполнилось 65 лет, он, согласно закону, должен был оставить кафедру в Королевском колледже. В конце июля он прочел свою последнюю лекцию, в которой кратко изложил современное состояние антисептической хирургии.

После этого Листер уже не возвращался к практической работе. Изредка он еще пробовал читать доклады об антисептике, но в сущности вся его деятельность была уже в прошлом.

Зато теперь со всех сторон шло признание его заслуг. Так, в 1893 г. он был избран председателем Королевского хирургического общества; в 1897 г. - назначен членом палаты лордов. Здесь его деятельность ознаменовалась двумя выступлениями. Первое состоялось в 1897 г. по поводу борьбы с венерическими болезнями в Индии, а второе - в 1898 г. по поводу введения обязательного оспопрививания в Англии. Последняя публичная лекция Листера относится к 1901 г.; в ней он подвел итоги всей своей научной работе. Между тем приближался восьмидесятилетний юбилей ученого, и у его друзей явилась мысль ознаменовать этот день изданием его сочинений, разбросанных по разным журналам. И, действительно, в 1909 г. вышло в свет "Собрание сочинений" Листера. Этот труд разбит на пять отделов и является хорошим материалом для изучения как деятельности Листера, так и развития антисептической хирургии вообще.

Силы Листера стали слабеть, но тем не менее он еще продолжал руководить работами Института, председательствовал в Хирургическом обществе. Последние годы он уединенно жил в деревне, где и скончался 10 февраля 1912 г.

Согласно всеми выраженному желанию, он был погребен в Вестминстерском аббатстве, рядом с могилой Дарвина, Уатта и других выдающихся деятелей Англии.

ЛИСТЕР-ВРАЧ И УЧЕНЫЙ

Прошло более ста лет с тех пор как хирургия благодаря Листеру вступила в новую фазу развития. Имя этого большого ученого не забыто до сих пор. Не забыто и никогда не будет забыто дело его жизни. Листер на столетия изменил направление хирургии, так что с тех пор всю историю хирургии делят на два периода - до Листера и после него. Со времени Листера значительно расширилась область хирургии. До введения антисептики хирурги не решались оперировать на брюшной полости, в грудной клетке и на черепе, а после все эти области человеческого тела стали доступны. Теперь нож хирурга добирается до самого сердца человека.

Еще большее значение имели труды Листера для военно-полевой хирургии. Со времени изобретения огнестрельного оружия на полях сражений гораздо больше людей умирало от последствий ранений, чем непосредственно от самого оружия. Так, во время Крымской кампании во французской армии было убито около 10000 человек, что составляло немного выше 3%, а от болезней умерло в восемь раз больше, т.е. 85000, или 27.5% ее состава.

Со второй половины XIX в. мы замечаем изменение соотношения летальности больных и раненых. Случаи смерти среди раненых были чаще. Это произошло главным образом благодаря успехам борьбы с инфекционными болезнями, но значительную роль сыграло в этом также применение антисептики.

Интересным является вопрос, был ли Листер выдающимся оператором. Как ни удивительно, но это отрицалось его современниками, притом с двух сторон. С одной стороны, представители старой школы утверждали, что учение Листера очень запутано и изобилует такими техническими усложнениями, которых в своей хирургической практике не всегда придерживался сам автор и которые впоследствии отрицал. С другой стороны, представители молодого поколения, хотя и признавали успешность антисептической системы, вменяли тем не менее Листеру в вину то, что он оставил без внимания учение их "асептических" учителей.

Но ни те, ни другие не могут быть судьями в этом вопросе. Настоящими судьями являются его ученики, которые работали вместе с ним и могли сравнивать его оперативное искусство с искусством его предшественников и последователей. Они заявляли, что не дали бы себя оперировать никому иному, кроме Листера, и не потому, что он не допустит никакого дальнейшего заражения раны, а потому, что его операции совершенно устраняют опасность и производятся с большой осторожностью. И хотя Листер оперировал обычно с большой медлительностью, но, по показаниям тех же учеников, когда это было нужно, производил операции очень быстро. После него в хирургии появилась специализация: хирургия живота, груди, мозга. Листер же был типичным универсальным хирургом. Листер не принадлежал к числу хирургов, отличающихся особенной виртуозностью в производстве сложных операций. Он не был артистом-оператором, как некоторые из его собратьев. Но это был вдумчивый врач-мыслитель, с самого начала своей деятельности посвятивший себя решению научных вопросов. Кумирами Листера были Амбруаз Парэ, отец хирургии XVI в., и Джон Гентер, отец хирургии XVIII в. В Парэ Листера привлекала независимость мышления и то, что он отвергал все фантастические измышления врачей, прежде чем не проверял их сам. Но еще больше он преклонялся перед Гентером, который создал хирургию на научных основах и делал для нее более чем кто-либо до введения антисептических средств и антисептики. Он занимался сначала анатомией, потом физиологией и, наконец, хирургией. В Гентере кроме личного обаяния Листера привлекали еще две черты. Во-первых, то, что Гентер, подобно Парэ, не принимал на веру выводов других ученых, пока сам в них не убеждался, и, во-вторых, его индуктивная философия.

Если как хирург-виртуоз Листер и уступал многим из своих современников, то как хирург-мыслитель он па полую голову был выше всех. Недаром И.И. Мечников, говоря о перевороте в медицине, который произошел во второй половине XIX в., отводит большую роль в этом наряду с Луи Пастером и Робертом Кохом также и Джозефу Листеру. И хотя сейчас, естественно, техника Листера уступила место более совершенной, навсегда осталась действенной его основная мысль о зависимости послераневых осложнений от проникновения извне болезнетворных микробов.

РАЗВИТИЕ АНТИСЕПТИКИ И АСЕПТИКИ

По мере распространения антисептического метода лечения ран по всему земному шару первоначальный метод Листера стал подвергаться значительным изменениям. Прежде всего было установлено, что заражение ран зависит не столько от бактерий, взвешенных в воздухе, сколько от прикосновения недостаточно чистых рук и инструментов. Вследствие этого из хирургической практики было устранено распыление разведенной карболовой кислоты. С другой стороны, так как было желательно обойтись без карболовой кислоты, чтобы не подвергать пораженные ткани ее действию, в дальнейшем под влиянием работ Р. Коха антисептический метод перешел в "асептический". Введение этого метода в практику связано с именем берлинского хирурга Эрнста Бергмана, твердо установившего принципы асептики, согласно которым к операции все уже находится в стерильном виде: и руки оператора, и операционное поле, и инструменты.

Бергман не ограничивался одной лишь пропагандой идей Листера, он развивал учение английского хирурга. Получив в 1882 г. в свое ведение клинику в Берлине, Бергман совершенно преобразил ее, введя в обиход принципы антисептического лечения ран. Но это продолжалось недолго; Бергман вскоре пришел к заключению, что антисептика является только переходной ступенью, будущее же принадлежит асептике.

Как мы убедились, мысль эта не была новой, ее высказал еще раньше сам Листер, но полная разработка во всех деталях асептики припадлежит безусловно Бергману и его ученикам. Поэтому, когда в 1892 г. ассистент Бергмана Шиммельбуш обнародовал сущность взглядов своего учителя, последний сделался в глазах медицинского мира апостолом асептической хирургии. Деятельность Бергмана оказала громадное влияние на всю постановку госпитального дела в Германии. Под его влиянием перестраивались, соответственно требованиям асептики, почти все больницы Германии. Впоследствии и в Англию стали доходить сведения о том, что делается в Германии, как там устраивают операционные залы с мраморными стенами, с никелированными барабанами для перевязочных материалов, со стерилизаторами, с мытьем рук по песочным часам и целым рядом нововведений. Все эти преобразования невольно вновь привлекли в Англии внимание к Листеру.

Но в чем заключается противоречие между антисептической и асептической хирургией? В основе антисептической хирургии лежит мысль об уничтожении патогенных зародышей с помощью химических веществ в момент возникновения раны, так чтобы исключить возможность их развития и размножения; а затем - не допустить этих зародышей к ране в течение всего времени, пока не закончится процесс ее рубцевания.

Задача как будто очень простая. Однако очень скоро обратили внимание на то, что живая ткань в состоянии препятствовать росту патогенных бактерий и это ее свойство парализуется под влиянием химических веществ. Решили разводить эти вещества настолько, чтобы они не потеряли своего действия.

Способность тканей убивать микроорганизмы обратила на себя внимание исследователей после работ Листера и в особенности И.И. Мечникова. Необходимо было щадить столь полезное свойство живых тканей.

Приверженцы учения Бергмана утверждали, что, если промыть рану какой-либо нераздражающей жидкостью, как например, физиологическим раствором поваренной соли, или же обработать рану щеткой для ногтей, удалив с нее грязь, ткани сами справятся с оставшимися зародышами. В силу этого школа Бергмана совершенно изгнала из своего обихода химические вещества, ограничиваясь при перевязках ватой и марлей, обеззараженными при помощи высокой температуры.

Переходу от антисептики к асептике способствовал также ряд новых открытий. Прежде всего следует указать на фагоцитарную деятельность лейкоцитов, открытую И.И. Мечниковым. Далее, сюда же относится тот факт, что ученые научились отличать сапрофиты от патогенных бактерий и узнали, что последние преимущественно обитают в воде, а не в воздухе. Большое значение имело также открытие микрококков, т.е. шаровидных микробов, в противоположность бактериям, т.е. палочковидным микробам. Как оказалось, микрококки появляются под антисептической повязкой и, не вызывая нагноения, приводят к благополучному излечению раны. Смущало хирургов и то, что были найдены микроорганизмы в невскрытых абсцессах. Обнаружение стойких бактериальных спор еще более развило учение Листера в сторону асептической хирургии.

Как бы то ни было, в 1891 г. Листер указывал, что после введения антисептики из госпиталей исчезла рожа и госпитальная гангрена. Между сторонниками антисептической и асептической систем еще долго продолжался спор, основанный на недоразумении. Прошло некоторое время, и Листер, с одной стороны, а Бергман - с другой, убедились, что антисептика и асептика вовсе не противоречат, а, наоборот, дополняют друг друга.

Во время первой мировой войны, однако, оказалось, что ни чистая антисептическая, ни чистая асептическая повязки не дают желаемых результатов. И тогда Алмрот Брайт предложил лечение ран с помощью гипертонического раствора. Он смачивал рану долгое время физиологическим раствором такой силы, что вызывал появление лимфы на ее поверхности. Основой взглядов Брайта была мысль, что лимфа обладает способностью убивать патогенных зародышей. Этот метод лечения ран применялся некоторое время в английской армии, но очень скоро был оставлен ввиду его неэффективности и в 1917 г. заменен новым антисептическим методом, предложенным врачом Каррелем. Последний поставил целью решить задачу дезинфекции раны. Он выбрал такое химическое антисептическое вещество, которое одинаково хорошо действует как в хронических, так и в острых случаях. Каррелю в его поисках помог доктор Дакэн, рекомендовавший для дезинфекции раствор хлористого натрия и борнокислого натрия с прибавлением небольших количеств соляной и борной кислоты. При этом необходимо было заранее тщательно подготовить рану, т.е. открыть все карманы, удалить инородные тела, сгустки крови и остановить кровотечение. Антисептическую жидкость следовало вводить через дренажную трубочку, достигавшую глубоких слоев раны. Такой метод лечения требовал ежедневного бактериологического исследования раневого отделяемого. Лечение ран по методу Карреля очень понравилось самому Листеру, который видел в нем дальнейшее развитие своих идей.

АНТИСЕПТИКА И АСЕПТИКА В РОССИИ

Антисептический метод лечения ран, изобретенный Листером и совершивший коренной перелом в истории хирургии, очень быстро совершил триумфальное шествие по клиникам и госпиталям Европы и Америки. Проник этот метод и в Россию.

Россия переживала в это время один из важнейших этапов своей истории, связанный с падением крепостного права. Он характеризовался также своими идейными особенностями, заключавшимися в том, что были преодолены идеализм и натурфилософские взгляды в естествознании. Глашатаем новых идей явился Д.И. Писарев, заявлявший, что "одни естествоиспытатели, раздвигающие пределы науки новыми открытиями, работают для человечества вообще". Эта тяга русской интеллигенции 60-х годов прошлого века к естествознанию могла бы повлечь за собой вульгарный материализм, как это имело место за границей, застрельщиками которого были Бюхнер, Фогт и Молешотт. К счастью для России, этого не произошло. Большое значение в этом отношении имел журнал "Современник", пропагандировавший роль естествознания, причем особую роль играл выдающийся русский революционный демократ философ-материалист Н.Г. Чернышевский. Он писал:

"Физиология и медицина находят, что человеческий организм есть очень сложная химическая комбинация, находящаяся в очень сложном процессе, называемом жизнью. Наблюдениями физиологов, зоологов и медиков отстранена всякая мысль о дуализме человека. Философия видит в нем то, что видят медицина, физиология и химия. Эти науки показывают, что иикакого дуализма в человеке не видно".

При таком состоянии идейно-философского мышления в России 60-х годов XIX в. следовало ожидать, что антисептика найдет восторженный прием. Однако этого не произошло, в большой степени из-за великого русского хирурга Н.И. Пирогова (1810-1881), не принявшего антисептический принцип.

Во время Крымской войны Пирогов близко подходил к идее антисептического лечения ран. Более того, как мы видели, он близко подходил к микробиологической теории развития инфекционных болезней. Его точка зрения, отличная от листеровской, оказалась не менее прогрессивной (о чем см. ниже). Правда, Пирогов приходит к выводу, что в полевой госпитальной практике метод Листера заслуживает предпочтения перед всяким открытым способом лечения ран.

"Не быв сам строгим последователем Листера, - писал Пирогов, - для этого я уже стар, я думаю, что могу еще оценить его достоинства. Уже одно скрупулезное соблюдение чистоты и удаление при перевязке ран всего, что может способствовать брожению в ране, есть прекрасное и заслуживающее подражания нововведение... Бесспорно, в практической хирургии сделан важный решительный шаг Листером, и как ни причудлив кажется нам, отживающему поколению, его педантичный пуризм, он похвален и целесообразен".

Пирогов, очевидно, понимал, что хирургия благодаря Листеру стоит как бы на распутье, но он не был уверен в том, что отныне следует предпочесть: консервативную или активную хирургию. "Нельзя быть наполовину антисептиком, - заявляет Пирогов, - нельзя соединить безупречно выжидательный способ с антисептическим способом Листера". Таким образом, совершенно ясно, что антисептика породила в Пирогове сомнения в незыблемости прежних воззрений и помогла ему в этом отношении сделать еще один шаг вперед.

В силу авторитета, каким пользовался Пирогов среди русских врачей, в России вначале отмечались некоторые колебания представителей отечественной науки в принятии антисептики. Так, в 1873 г. председатель Московского общества врачей и редактор "Московской медицинской газеты" доктор С.И. Костарев в своем докладе на Первом заседании хирургического общества "О способах перевязки ран", говоря о листеровском способе, заявлял: "Своею метидической дезинфекцией перевязки, направленной против плавающих в воздухе организованных примесей, он (т.е. Листер, - Л.С.),по-видимому, всего лучше удовлетворяет современным требованиям". Тем не менее Костарев, сам несколько раз применявший этот способ с большой пользой для больных, отказался от него, считая, что очень трудно ввести его во всеобщее употребление.

В 1868 г. профессор П.П. Пелехин в Петербурге опубликовал статью "Успех новых идей в хирургии при лечении ран", в которой пропагандировал листеровский способ, изученный им лично в Англии и Шотландии. "Глубоко убежденный, - писал Пелехин, - в верности основных фактов, обращаюсь к имеющим возможность тотчас их проверить и разрабатывать на нашей почве, когда они еще нигде не приняты за границей". В результате этого призыва учитель Пелехина, ученик Пирогова Китер принимает для своей клиники антисептику и вскоре доводит до сведения конференции Военно-Медицинской академии доклад "О несомненной пользе карболовой кислоты в различных хирургических болезнях". Однако эта первая попытка ввести антисептику в России не имела последствий, ибо сменивший Китера и Пелехина Е.И. Богдановский антисептикой не увлекался.

Вторая попытка ввести антисептику в России связана с именем Э. Бергмана, тогда профессора Дерптского университета, впоследствии переехавшего в Германию. Почуяв новую эру в хирургии в связи с листеровским методом лечения, он в 1873 г. командирует своего ученика Рейера к Листеру для изучения нового способа. По возвращении Рейера в Россию Бергман совместно со своим учеником вводит в Дерптских клиниках антисептику, на пять лет позже принятия ее в Петербурге. Однако с именем Рейера связана первая попытка ввести антисептику не только в мирных условиях, но и на театрах войны. Участвуя в русско-турецкой войне 1877-1878 гг., Рейер применил листеровскую повязку на Кавказе при осаде Карса. В его распоряжении был летучий лазарет и перевязочный отряд Красного Креста, снабженный достаточным количеством пульверизаторов и карболовой кислоты; кроме того, были фельдшеры, специально обученные листеровскому методу. Благодаря этому Рейер смог удачно применить листеровскую повязку на 400 прошедших через его руки раненых. "Полагаю, - заявлял он, - что вообще антисептическое лечение ран может быть введено в военное время". Однако по приезде в Петербург Рейер на почве антисептики не поладил с Богдановским; таким образом, и вторая попытка сделать антисептику в России всеобщим достоянием успеха не имела.

Честь введения антисептики в России принадлежит М.В. Склифосовскому (1836-1904). После того как в 1880 г. он занял кафедру Московского университета, его старые хирургические клиники как бы "озарились светом антисептики". Здесь, в Москве, Склифосовский реорганизовал старую клинику. В 1885 г. на 1-ом Пироговском съезде он выступил с докладом "Об успехах хирургии под влиянием противогнилостного метода", который можно рассматривать как поворотный пункт от старой хирургии к новой.

После Склифосовского кафедру факультетской хирургии в Москве занял Л.А. Бобров (1850-1907). Он один из первых в России перешел от антисептики к асептике. Точно так же московский профессор П.И. Дьяконов был рьяным приверженцем асептики. В своей книге "Основы противопаразитного способа лечения ран" он писал: "В настоящее время все более утрачивается доверие к противогнилостным средствам и так называемый антисептический способ шаг за шагом уступает место так называемому асептическому".

В Казани проводником асептики еще в то время, когда ее не существовало ни в Петербурге, ни в Москве, явился В.И. Разумовский (1857-1927). Будучи создателем русской асептической хирургии, он в этом вопросе нередко шел впереди врачей Западной Европы. Наконец, среди русских хирургов, много содействовавших развитию антисептики и асептики, необходимо упомянуть петербургского хирурга Н.А. Вельяминова (1855-1920), который участвовал в русско-турецкой войне 1877- 1878 гг. в отряде Рейера, где впервые познакомился с антисептикой. Первоначально горячий поклонник Листера, Н.А. Вельяминов затем перешел к асептике, однако с применением и антисептики.

Таким образом, к моменту свершения Великой Октябрьской социалистической революции антисептика и асептика в России получили всеобщее признание хирургов и были введены во всех больничных учреждениях и госпиталях.

Великая Октябрьская социалистическая революция ознаменовала собой установление нового общественного строя, создание Советского государства, создание советской медицины на совершенно новых началах. В основу ее были положены профилактическое направление, санитарное просвещение, государственный характер, отмена платы за оказание общедоступной медицинской помощи, и т.д. Но кроме этого, после революции сложились благоприятные условия для овладения медицинскими работниками материалистической философией марксизма-ленинизма.

Все эти факты оказали весьма благоприятное влияние на развитие медицины, и в частности на развитие хирургии. Советскими хирургами была выработана тактика первичной обработки ран, наложение первичного и вторичного швов, меры борьбы с анаэробной инфекцией; широкое применение нашли сульфаниламидные препараты и антибиотики.

За эти годы антисептика и асептика в СССР развивались, приобретали новые черты. Важным было сделанное С.П. Спасокукоцким и Н.Г. Кочергиным предложение мыть руки для их дезинфекции 0.5%-м раствором аммиака. Для лечения ран стали применять антибиотики, в особенности пенициллин.

Наметилась тенденция к пересмотру оценки учения Листера. Врачи установили, что всякая повязка стала давать превосходные результаты, это было поставлено в связь с успехами госпитальной гигиены. "Искусственная внешняя антисептика Листера, - говорили врачи, - противоположна внутренней антисептике организма. Листер хорош, когда все хорошо, когда не только в ране, но и кругом в госпитале все обстоит благополучно. Листеровская повязка есть только хорошее, чистое покрывало, а что делается под этим покрывалом - это вопрос". На XXIV всесоюзном съезде хирургов в 1939 г. обсуждалась роль антисептики и асептики в свете новых задач хирургии, причем была принята резолюция, гласящая, что действие антисептиков заключается не столько в уничтожении микроорганизмов как таковых, сколько в создании неблагоприятной среды для их развития.

После Великой Октябрьской социалистической революции наступил новый этап в развитии хирургии, заключающийся в том, что в связи с изменением социальных условий произошли и перемены в идеологии, советская наука благодаря философии диалектического материализма шагнула далеко вперед. Как говорил проф. А.В. Вишневский, "лечение ран должно производиться таким методом, который нес бы в себе достаточно антисептических свойств и обеспечивал бы во всех стадиях течения раны наилучшее состояние ее". Иными словами, советская хирургия ставила своей задачей лечение не только раны, но и раненого. В хирургии происходит переворот от анатомического мышления к биологическому, чему много содействовало учение И.П. Павлова о нервизме. Новым словом в деле лечения ран явилась так называемая сухая антисептика. Все это дало полное основание Н.Н. Бурденко сказать, "что делом недалекого будущего явится возведение учения о ране в степень исчерпывающего научного синтеза". На научной основе было создано учение И.В. Давыдовского о "раневой болезни". Сам автор писал по этому поводу: "Раневой процесс необходимо рассматривать в единстве с многообразными функциями целостного организма". И далее: "Работа патологов и хирургов в период Великой Отечественной войны показала, что теоретическим стержнем в проблеме заживления ран является физиология раны и раненого. Функциональное состояние раны решает вопрос о ходе ее заживления и о судьбе раненого". Поэтому в настоящее время концепция Коха и Листера должна уступить свое место в хирургии концепциям Пирогова, Павлова и Мечникова.

Но хотя учение о ране Листера далеко ушло вперед по сравнению со своим первоначальным замыслом, это ничуть не умаляет исторического значения листеровского метода. В свое время введение антисептического метода лечения ран было величайшим благодеянием для человечества, оно не забыто сейчас, через сто лет, и не будет забыто никогда.

Пик Листера в Антарктике

ПРИЛОЖЕНИЕ

Джозеф Листер
АНТИСЕПТИЧЕСКИЙ ПРИНЦИП В ХИРУРГИЧЕСКОЙ ПРАКТИКЕ
Из журнала "Lancet" за 1867 г.

Когда я несколько лет тому назад занялся тщательным изучением сущности воспаления и находящегося в связи с ним состояния крови при здоровье и при болезни, то пришел к выводу, что истинной причиной нагноения ран является разложение, которое вызывается влиянием воздуха на задержавшуюся кровь и сыворотку, а при нагноившихся ранах - и на части ткани, которые были повреждены благодаря разрушающей силе.
Помешать наступлению нагноения со всеми отсюда проистекающими последствиями, без всякого сомнения, было очень заманчивой задачей, но до недавнего времени она оказывалась недостижимой, ибо все попытки не допустить в рану кислород, который всеми принимался как причина гниения, оказались совершенно безнадежными. Но после того как исследованиями Пастера было доказано, что септические свойства воздуха зависят не от кислорода или какой-либо газообразной составной части воздуха, но от мельчайших организмов, которые взвешены в нем и деятельность коих связана с процессами жизни, мне пришла в голову мысль, не удастся ли помешать разложению в какой-либо пораженной части тела таким образом, чтобы, препятствуя проникновению в рану воздуха, употреблять для перевязок вещества, которые были бы в состоянии умерщвлять эти взвешенные в воздухе частицы.
На этом принципе я построил опыт, о котором сейчас хочу сделать краткое сообщение. Вещество, которое я применил, было карболовой кислотой, или фенолом. Это летучее органическое тело, обладающее очень сильным разрушающим действием на низшие организмы, и поэтому оно является сильнейшим антисептическим веществом, которое теперь известно нам.
Первый ряд случаев, при которых я применял это средство, были случаи осложненных переломов костей, при коих особенно бросаются в глаза последствия разложения пораженной части п которые обладают особенно роковым течением. Достигнутые нами результаты дают основание выставить в качестве важного принципа то положение, что все болезненные проявления местного воспаления и общего лихорадочного состояния, как последствия тяжелых ранений, в своей основе имеют отравляющее влияние разлагающейся крови и разлагающихся кусков тканей. А между тем все это зло исключается при антисептическом лечении, и, таким образом, члены, которые иначе обязательно были бы осуждены на ампутацию, могут быть сохранены с верной надеждой на хороший успех.
При применении такого приема надо прежде всего стараться умертвить все зародыши, которые попали в рану как в момент несчастья, так и за время, протекшее с тех пор. Этого можно достигнуть таким образом - протереть все углубления раны зажатым в пинцете куском материи, который был погружен в крепкую карболовую кислоту. Вначале я не решался этого делать, но вскоре опыт указал мне, что вся масса, которая образуется вследствие соединения крови с карболкой, а также погибшие от прижигающего действия кислоты части тканей, даже осколки костей, подвергаются впоследствии всасыванию и организации, разумеется при том условии, если они были все время предохранены от разложения. Таким образом, мы можем применять антисептический метод с успехом в таких случаях, когда со времени несчастья протекло уже много времени, так что при других обостоятельствах вряд ли можно было надеяться на хороший исход. В настоящее время у меня в Глазговской больнице лежит один мальчик, который поступил туда лишь через 8 1/2 часов после несчастного случая, но у которого вследствие применения карболовой кислоты было предотвращено какое быто ни было местное или конституциональное нарушение, а теперь через пять недель его кости снова срослись.
Во-вторых, надо следить за тем, чтобы начавшееся в ране разложение не проникло в ток крови и в просачивающееся в первый день раневое отделяемое. Это может произойти, если примененная вначале кислота будет вымыта из раны или же подвергнется всасыванию и испарению. В этом отношении нам удалось за последние недели добиться усовершенствования в деле лечения таких случаев. Метод, который я раньше описал, состоял в применении куска смоченной в карболовой кислоте материи, концы которого простираются на некоторое расстояние и на здоровую кожу. Этот кусок материи покрывался оловянной покрышкой, которую ежедневно снимали, дабы смочить поверхность материи антисептическим веществом. Способ этот удержался лишь при лечении небольших ран, и я могу сказать, что во всех случаях, где он был применен мною или моими ассистентами, ни один не окончился неудачей. Но, если рана очень велика, бывает обильное выделение крови и сыворотки, особенно в первые 24 часа, так что антисептическая повязка уже не может помешать проникновению гниения во внутренние части раны, Последнего можно было избежать продолжением повязки далеко на здоровую кожу, но этого нельзя было достигнуть вышеописанным способом, ибо из-за повязки кожа на большом протяжении подвергалась поверхностному омертвению.
Затруднения эти были преодолены нами с помощью применения особой пасты, состоящей из обыкновенного мела (углекислого кальция) и раствора одной части карболовой кислоты в четырех частях вареного льняного масла, что вместе образует твердую замазку. Такая смесь содержит кислоту в настолько разведенной форме, что не повреждает кожи, и поэтому ею можно покрывать кожу, если это необходимо, меж тем как субстанция пасты служит как бы резервуаром для антисептического вещества. Поскольку еще существует выделение, эта мазь должна быть ежедневно сменяема, а для того чтобы во время этой манипуляции не причинить какого-либо вреда, надо положить на кожу лоскут материи, смоченной карболкой, и оставить его там лежать. При этом надо избегать снимать его вместе с пастой. Этот лоскут всегда остается в антисептическом состоянии вследствие соприкосновения с лежащей на нем пастой и разрушает все зародыши, которые могут попасть на рану во время смены повязки (последняя должна быть весьма короткой). Мазь образует слой толщиной около четверти дюйма и лучше всего может быть приложена к месту, если ее размазать между двумя кусками тонкого коленкора, придающими ей форму платка.
В таком виде мазь сразу может быть обложена вокруг целого члена, если это желательно, тогда как этот коленкор препятствует прилипанию пасты к лоскуту, который лежит непосредственно на коже. Когда отделение прекратилось, тогда выбрасывают пасту, но оставляют на коже лоскут, до тех пор пока можно будет предположить, что заживление под струпом закончилось.
У меня в больнице теперь находится на излечении больной, который перенес вызванный прямым насилием сложный перелом обеих костей левой голени. После того как при применении пасты прекратилось нормальное отделение, причем не показалось ни капли гноя, больного начинают в течение последних 14 дней лечить так, словно имелся бы неосложненный случай перелома. За это время лоскут крепко пристает к надлежащей ткани благодаря корке засохшей крови, но остается совершенно сухим. Мы не трогаем его, пока не настанет обычное время для снятия шин при неосложненных переломах, и можем надеяться, что под ним найдем здоровый рубец.
Однако не всегда мы можем рассчитывать на такую удачу, как в этом случае. Может быть, что по истечении первой недели покажется большее или меньшее количество гноя, и чем больше рана, тем это вероятнее. Для этих случаев я также настойчиво рекомендую сознательно продолжать антисептическое лечение, несмотря на появление нагноения, лишь бы остальные симптомы были благоприятны. Хирург очень склонен считать, что всякое образование гноя является доказательством того, что антисептическое лечение не удалось и что следует переходить к согревающим компрессам и к обычным влажным повязкам. Но такой поступок нередко подвергает риску больной орган или жизнь больного. Разумеется, я не могу ожидать, чтобы мои коллеги в таком вопросе слепо следовали моему совету. Поэтому я вынужден вкратце изложить Вам несколько патологических замечаний, которые тесно связаны не только с последним пунктом, но и со всем предметом этого доклада.
Если хорошо вымыть вполне здоровую гранулирующую рану и затем покрыть ее пластинкой чистого металла, например листового олова, которое точно соответствует поверхности раны и простирается на окружающую кожу на пространство около дюйма по всем направлениям и притом удерживается в правильном положении на месте липким пластырем или повязкой, - то, если снять ее через 24 или 48 часов, мы не найдем вовсе или очень мало гноя. Может образоваться только немного прозрачной жидкости, и притом безо всякого запаха, который неизбежно присутствует при смене влажной повязки. Чистая металлическая пластинка подобно пористой материи не имеет углублений, в которых могли бы развиться септические зародыши. А выделяемая гранулирующей поверхностью жидкость стекает неразложившейся, вследствие чего отсутствует нагноение. Этот простой опыт показывает, что грануляции сами по себе не имеют никакой склонности образовывать гной и только при неестественных условиях отделяют его.
Далее оказалось, что простое соприкосновение грануляций с инородным телом не приводит к нагноению, в то время как это происходит при наличии гниющего органического материала. Еще более удивительное подтверждение этих истин представляет собой факт, о котором я говорил уже в другом месте, а именно, что омертвевший кусок кости, будучи защищен от разложения, не только не побуждает к нагноению образовавшейся вокруг него грануляции, но может подвергнуться рассасыванию, тогда как пропитанный разлагающимся гноем мертвый кусок кости неизбежно вызовет вокруг себя нагноение.
Другой поучительный совет заключается в том, чтобы перевязать гранулирующую рану вышеописанной мазью, продолжив ее далеко и на здоровую кожу. Тогда через 24 часа мы найдем, что на поверхности раны образовался гной, хотя перевязка была вполне антисептической. При этом гной тем обильнее, чем больше содержание карболовой кислоты в пасте (разумеется, мы не применяем таких концентраций, которые обладают прижигающим действием). Следовательно, хотя карболовая кислота защищает от разложения, но вызывает нагноение. Очевидно, она в данном случае действует, как химический раздражитель, и поэтому мы должны вывести заключение, что и гниющие органические вещества (химическую силу коих мы знаем) действуют подобным же образом.
Итак, карболовая кислота и гниющие вещества равным образом вызывают нагноения от химического раздражения в противоположность тому, что можно назвать простым воспалительным нагноением. Примером этого последнего служит обыкновенный абсцесс, при котором гной является следствием повышенной деятельности нервов, вне зависимости от какого-либо раздражения. Однако между действием карболовой кислоты и разложением существует огромная разница, а именно та, что карболовая кислота раздражает только поверхность, на которой она была применена, и притом каждая капля секрета, которая отделилась, разбавляя раздражающее вещество, тем самым ослабляет его. Разложение же вызывается действием яда, который сам распространяется дальше и сам усиливается. Такой яд, находясь на поверхности сильно пораженного члена, распространяется по всем углублениям его, если имеется налицо излившаяся кровь и разрушенные кусочки ткани. Находясь в углублениях, этот яд становится час от часу все сильнее, пока не достигнет крепости едкого вещества, которое в состоянии нарушить жизненную стойкость всех тканей, которые в силу недостаточного кровенаполнения или предшествующего ранения сильно ослабели.
Отсюда легко понять, что если рана слишком велика, то корка под лоскутом в некоторых местах оказывается недостаточной для того, чтобы защитить поверхность раны от раздражения, причиняемого заключающейся в пасте карболовой кислотой. Следствием этого будет превращение леченной таким путем ткани в грануляции и возникновение затем большего или меньшего количества гноя. Однако нагноение будет только поверхностным, и ничто не станет препятствовать в глубине всасыванию и организации излившейся крови и отмерших тканей. Но если в другом случае наступит разложение, прежде чем не укрепятся достаточно глубокие слои, то это может иметь самые тяжелые последствия. .
У меня теперь в Глазговской больнице находится 13-летнии мальчик, который три или четыре недели тому назад перенес большое несчастье, попав на одной ярмарке левой рукой в какую-то машину. На руке у него оказалась рана в 6 дюймов длины и 3 дюйма ширины, причем кожа была продырявлена далеко за ее краями. Мягкие же части были настолько разможжены, что пинцет, будучи введен в рану и продвинут дальше, показывался на другой стороне руки под кожей. Из раны свешивалось много обрывков мышц, и в том числе кусок трехглавой мышцы почти во всю свою толщину и 3 дюймов ширины. Нижний же осколок кости, переломанный гораздо выше, шириной 4 1/2 дюйма был совершенно лишен мышц и торчал из раны вместе с ущемленной кожей. Без помощи антисептического метода я ни на что другое не мог бы решиться, кроме экзартикуляции в плечевом суставе. Но так как ощупывался пульс в лучевой артерии и пальцы сохранили чувствительность, то я не поколебался сделать попытку спасти конечность. Я применил вышеописанный способ лечения и, основательно промыв крепкой карболовой кислотой всю внутренность раны вместе с торчащей костью, завернул руку от плеча до локтя в антисептическую повязку. На десятый день обнаружилась в жидком и серозном секрете примесь тягучего гноя, которая все увеличивалась, так что за несколько дней до моего отъезда достигла количества около 3 драхм * в 24 часа.
* Драхма - единица вышедшего из употребления аптекарского веса; равна 3.732 г.
Но мальчик оставался все время, начиная со второго дня, свободным от неблагоприятных симптомов. Пульс, язык, аппетит и сон были нормальны, силы прибывали, а рука все время не обнаруживала никаких признаков болей, красноты и припухлости. Поэтому я продолжал применение антисептических перевязок, так что, когда я уезжал, отделение стало уменьшаться, а кость начала срастаться. Я считаю весьма вероятным, что, если бы я у этого мальчика совсем снял всю повязку по истечении трех недель, я нашел бы только поверхностную рану. Однако вследствие обширности поранения я счел более благоразумным выждать целый месяц, прежде чем тронуть с места лоскут, лежащий непосредственно на коже. Но я глубоко убежден, что если бы при первом появлении гноя я вернулся бы к обыкновенному способу перевязки, то весь случай протекал бы совершенно иначе.
Следующий ряд случаев, при которых был применен антисептический метод лечения, - это абсцессы. Здесь результаты также были очень ободряющими, причем они находятся в полной гармонии с вышеразвитыми патологическими принципами. Пиогенная оболочка, подобно тому как это имеет место при грануляции язвенной поверхности, с которой по природе своей она имеет много сходного, образует гной не вследствие свойственной ей особенности, а в силу действующего на нее неестественного раздражения. При обыкновенном абсцессе, безразлично - остром или хроническом, до его вскрытия, раздражение, которое поддерживает образование гноя, исходит из заключенной в полости массы гноя. Если обыкновенным способом дать сток гною, то мы тем самым устраним это раздражение, но вместе с тем, так как воздух получит доступ к содержимому абсцесса, может начаться разложение, и гной будет отделяться в больших количествах, чем раньше. Если же опорожнение гноя производится по принципам антисептики, то пиогенная оболочка, будучи освобождена от прежнего раздражения и в то же время не подвергаясь новому, перестанет совсем отделять гной (подобно грануляциям язвенной поверхности под металлической повязкой). Теперь отделяется только небольшое количество прозрачной сыворотки, независимо от того, находится ли отверстие внизу, или нет, оболочка абсцесса скоро сокращается и зарастает. В то же время исчезают и все конституциональные симптомы, обусловливавшиеся раньше скоплением гноя: не возникает более опасений, что наступит воспалительная или гектическая лихорадка, которой до сих пор так боялись при больших абсцессах.
Для того чтобы лечение дало хороший результат, надо видеть абсцесс до его самопроизвольного вскрытия. В таких случаях, за крайне редким исключением, в его содержимом не находят никаких септических организмов, так что совершенно излишне применять там карболовую кислоту. Напротив того, поступая таким образом, мы причиним несомненный вред, ибо этим мы только раздражаем оболочку абсцесса и вызываем излишнее образование гноя. Что является необходимым, так это мешать проникновению живых зародышей из воздуха и в то же время дать свободный сток истечению.
Я недавно сделал точное описание этого опыта и поэтому мне более нечего добавить; остается указать, что средства, примененные здесь, были таковы, как и при поверхностной перевязке сложных переломов. Для этой цели служит смоченный в карболовой кислоте лоскут материи, являющийся как бы антисептической занавеской, по которой опорожняется абсцесс с помощью простого надреза. Кроме того, нужна антисептическая паста предохраняющая от разложения ток гноя, и, наконец, необходимо еще ежедневно менять повязку, пока не зарастет фистула.
С патологической точки зрения, наиболее замечательные успехи достигаются с помощью этого метода в тех случаях, когда образование гноя исходит от заболевания костей. Сюда относятся абсцессы, которые, несмотря на упорство гноетечения, вместо того, чтобы являть исключение из общего правила, перестали, как обычно, через несколько дней, отделять гной. Нередко как только было сделано опорожнение абсцесса, сейчас же прекращалось и истечение гноя. Отсюда следует, что, если кариез не будет более, как то имело место ранее, подвергаться раздражению со стороны гниющих веществ, он будет излечиваться так же, как и другие воспаления, что составит блестящий успех хирургии. В сообщении, на которое я уже ссылался, я вспоминал об одном больном средних лет, который страдал абсцессом musculi psoas, явившимся следствием заболевания костей, и у которого после терпеливого антисептического лечения в течение ряда месяцев удалось добиться того, что фистула совершенно закрылась.
После опубликования этой статьи я имел еще один столь же ободряющий случай, который отличается от первого лишь тем, что выздоровление было достигнуто значительно скорее. Это был кузнец, который до того, как он явился ко мне, страдал 4 1/2 месяца нагноением хряща в левом локтевом суставе. Симптомы заболевания в последнее время настолько усилились, что больной потерял сон и аппетит. Я нашел область локтя сильно воспаленной и при внимательном исследовании обнаружил флуктуирующее место на наружной стороне локтя. Я вскрыл это место до сустава по антисептическому принципу, причем выделилось несколько драхм гноя. Врач, под наблюдением которого находился больной (доктор Мак-Грегор из Глазго), ежедневно перевязывал его пастой с карболовой кислотой, пока больной не уехал на две-три недели к морю, где и был поручен своей жене. Спустя два месяца после того, как я вскрыл абсцесс, больной посетил меня, чтобы показать руку, и сказал, что уже по крайней мере 14 дней, как из раны нет более никакого истечения и только заметна на самой пасте небольшая влажность, вызываемая местом разреза. Когда я под защитой антисептического лоскута пытался ввести в рану зонд, то оказалось, что фистула совершенно заросла, а рука не была ни болезненной, ни воспаленной. Хотя больной еще не пытался двигать рукой, но уже можно было ее согнуть в суставе на большой угол. Таким образом, здесь с помощью антисептического метода лечения удалось восстановить сустав, который при любом из прежних способов лечения должен был бы быть резецирован.
Ушибленные раны, естественно, можно лечить так же, как и открытые переломы, которые ведь составляют более осложненный вид первых. Из этого ряда случаев я упомяну только об одном. В минувшем апреле один доброволец ранил себе руку при выстреле из ружья. Ружье взорвалось и с такой силой отбросило большой палец с пястной костью, что его можно было, подобно петле, повернуть на большую многогранную кость запястья. Сустав был вскрыт, и все мягкие части между пястными костями большого и указательного пальцев разорваны. О роковом характере такого ранения нет нужды говорить присутствующим. Мой ассистент доктор Гектор Камерон применил на всю открытую поверхность раны карболовую кислоту и наложил повязку как при сложном переломе кости. Рука осталась свободной от болей, красноты и припухлости, и, за исключением одной плоской ямки, вся рана зажила без капли гноя, словно бы это была простая резаная рана. Можно справедливо этот случай назвать образцом излечения первичным натяжением. Маленькая гранулирующая поверхность вскоре зажила, и единственным следом ранения теперь является прямолинейный рубец. Большой палец целиком сохранил свою подвижность, а рука - силу хватания.
Если более тяжелые формы ушибленных и разорванных ран под влиянием антисептического лечения протекают так благоприятно, то понятно, что вопрос применения этого лечения при простых резаных ранах может интересовать нас лишь по отношению к отдельным частностям. Я уделил этому роду ран много внимания, но до сих пор не остался вполне доволен ни одним из способов, которые я до сих пор применял. Однако я имею полное основание сказать, что раствор карболовой кислоты в 20 частях воды является нежным и опрятным средством, которое надежно убивает все септические зародыши, могущие во время операции попасть в рану. Кроме того, вышеописанная паста, будучи применена в таком виде, как при осложненных переломах, представляет превосходное средство, мешающее позднейшему проникновению зародышей. Так, например, у меня был один случай ущемленной грыжи, при котором было удалено около полфунта утолщенного сальника. Извлечение произошло без явления глубокого нагноения, без болезненности грыжевого мешка и лихорадки. Также и ампутации, в том числе одна ниже колена, протекали у меня без всяких конституциональных расстройств.
Далее, я нашел, что при основательном антисептическом лечении можно обрезывать лигатуры и затем предоставлять их самим себе, дабы они исчезли путем всасывания или каким-либо другим путем. Если в этой части метода оправдается то, чего мы от него ожидаем, то при дальнейших опытах должно обнаружиться, что антисептически примененные узлы лигатур ведут к выздоровлению, не вызывая в глубине нагноения. Это даст нам возможность применять перевязку больших артерий, не боясь тех опасностей, которые до сих пор нам угрожали, а именно - вторичного кровотечения и патологического течения ранения. Далее, весьма возможно, что в недалеком будущем нам не придется более бояться перевязывать артерию в непосредственной близости от большого ствола. Даже безымянная артерия, на которой недавно один из дублинских хирургов сделал очень интересный опыт, потеряет тогда свою неприятную особенность вызывать смертельный исход вследствие последовательного кровотечения.
Это произойдет тогда, когда ткани по соседству с нитями лигатуры, вместо того чтобы размягчаться под влиянием раздражающего и разлагающего вещества, будут уплотняться по соседству хотя и с инородным, но безвредным телом.
Мне пришлось бы выйти за пределы времени, предоставлен ного мне по уставу общества, если бы я хотел коснуться приме нения антисептики в различных специальных отделах хирургии. Но есть еще один пункт, на который я мог бы указать, а именно на влияние нашего метода лечения на гигиеническое состояние госпиталя. До введения антисептического метода обе большие палаты, в которых находилось на излечении большинство моих раненых и оперированных, принадлежали к самым нездоровым во всем хирургическом отделении Глазговского госпиталя. Это, очевидно, происходило от того, что они находились в особенно неблагоприятных условиях в смысле доставки свежего воздуха, и мне постоянно приходилось стыдиться, когда в своих отчетах я бывал вынужден так часто сообщать о случаях госпитальной гангрены и пиэмии.
Было весьма замечательным, хотя и очень грустным, то обстоятельство, что если на всех или почти на всех койках находились больные с открытыми ранами, то печальные осложнения наступали здесь почти как правило. Поэтому я считал более желательным простые переломы костей, хотя нп для меня, ни для студентов в них ничего поучительного не было, но зато они относительно уменьшали число открытых ран у больного. Однако с тех пор как широко стала применяться антисептика и воздух не отравлялся гнилостными испарениями ран и абсцессов, мои палаты совершенно преобразились, хотя в остальном обстоятельства ничуть не изменились. Таким образом, в течение последних десяти месяцев там не было более ни одного случая госпитальной гангрены, рожи или пиэмии. Так как причина их изменений, мне кажется, не может быть подвергнута сомнению, то я полагаю, что значение этого факта вряд ли может быть переоценено.

Перевод с английского Л.Я. Скороходова

БИБЛИОГРАФИЯ

ОСНОВНЫЕ ТРУДЫ ЛИСТЕРА

On the early stages of inflammation. Philos. Trans., 1858, 148, pp. 645-702.

On the amputations. In: T. Chоlmes. Systeme of surgery. London (1860-1865), 1862.

On the anestetic means. In: Т. Сhоlmes. Systeme of surgery. London (1860-1865), 1862.

On the coagulation of blood. Proc. Roy. Soc. London, 1863, 12, pp. 580-610.
A new method of excising wrist for caries. Lancet, 1865, I, p. 308.

On the new method of treating compound fractures, abscesses etc. in the condition of sappuration. Lancet, 1867, 2, pp. 353, 668.

On the antiseptic principle in the practice of surgery. Lancet, 1867. 2, p. 353.

On addresses of the antiseptic systeme of treatment in surgery delivered before the medico-chirurgical society of Glasgow. Brit. med. J., 1868, 11, pp. 53, 106, 461, 515.

Observations on the ligatures of arteries on the antiseptic systeme. Lancet, 1869, I, pp. 451-455.

On the effects of antiseptic systeme upon salubrity of hospical. Lancet, 1870, I, pp. 4-6, and 40-42.

A method of antiseptic treatment applicable to wounded soldiers in the present war. Brit. Med. J., 1870, 2, pp. 243-244.

A further contribution to the natural history of bacteria and the germ theory of fermentation changes. Quart. J. Microb. Sci., 1873, 13, pp. 350-408.

On the lactic fermentation and its bearings on pathology. Trans. Pat. Soc., 1877-1878, 29, pp. 425-467.

On the relations of the microorganisms to the disease. Quart. J. Microb. Soc, 1881, april.

An adress on the catgut ligature. Trans, clin. soc, 1881, 14, pp. 43-63.

On the principal of antiseptic surgery. In: R. Virсhоv. Festschrift, Bd. 3. Leipzig, S. 259.

Collected papers of J. Lister. Oxford, 1909.

Joseph Lister's erste Veroffentlichungen liber antisephischen Vundbehandlung. Leipzig, 1912.

РАБОТЫ О ЛИСТЕРЕ И ОБ АНТИСЕПТИКЕ

Брейдо И. С. История антисептики в России. М., 1956.

Бурденко Н. Н. Советская военная хирургия в годы Великой Отечественной войны. М., 1946.

Вельяминов Н. A. Lord Joseph Lister. Хирург, арх. Вельяминова, т. 2, 1912, стр. 215.

Гирголав С. С. Исторический обзор лечения огнестрельных ран. В кн.: Опыт советской медицины в Великой Отечественной войне. М., 1950.

Давыдовский И. В. Процесс заживления ран. М., 1950.

Дитерихс М. М. Joseph Lister. Нов. хирург, арх., т. 12, кн. 3, стр. 333.

Дьяконов Л. И. Основа противопаразитарного лечения ран. М., 1895.

Заблудовский A. J. Lister. Хирургия, 1912, № 31, стр. 271.

Колесов В. И. Страницы из истории отечественной хирургии. М., 1953.

Кракиновская Е. М. Физическая антисептика и лечение ран. М., 1960.

Кушев Н. Н. Первые шаги введения листеровского лечения ран. Клинич. журн. Сарат. унив., 1927, т. IV, № 3, стр. 243.

Листер Джозеф. БМЭ, т. 16, стр. 70.

Мечников И. И. Основатели современной медицины. М., 1925.

Оппель В. А. Листер и современное чревосечение. Изв. Военно-Мед. акад., 1912, т. XXV, стр. 833.

Петров Н. Н. Памяти Листера. Врач, газ., 1912, № 14, стр. 546.

Петровский Б. В. Развитие советской хирургии за 50 лет. III конфер. хирургов и ортопедов. М., 1967.

Разумовский В. И. К истории введения антисептики в России. Русск. клиника, 1930, т. XIII, № 73-74.

Скороходов Л. Я. Джозеф Листер. Харьков, 1927.

Спасокукоцкий С. П. и Кочергин Н. Г. Мытье рук в хирургии. Хирургия, 1945, № 11, стр. 3.

Субботин М. С. Значение Листера в новейшей антисептической хирургии. Прот. кавк. мед. общ., Тифлис, 1912, 15 мая.

Таубер А. С. Современные школы хирургии, кн. 1. СПб., 1889.

Тиль В. М. Памяти Дж. Листера. Практич. врач, 1912, №№ 49-50.

Тихов П. Джозеф Листер и его значение в хирургии. Сиб. врач. газ., 1912, № 13, стр. 151; № 14, стр. 165.

Труды XXIV всесоюзного съезда хирургов, М., 1939.

Турнер Г. И. Памяти Листера. Русск. врач. 1912, № 16, стр. 533.

Allen H. E. The further and final researchese of J. Lister. Dtsch. med. Wochenschr., 1913, S. 1602.

Bullock W. Lister as a pathologist and bacteriologist. Brit. Med., J., 1927, pp. 654-656.

Chayne W. W. Lister and his achievement. London, 1925.

Sudhoff K. J, Lister. Ser.: Klass. d. Medizin., Leipzig, 1912.

Wrench O. J. Lister, his life and work. London, 1913.